И, понимая, что в частно-собственническом обществе мало кого увлекут предприятия, не дающие скорого дохода, Вернадский страстно настаивал, сурово требовал от инертного в хозяйственных делах правительства: «…государственная власть не может оставить без внимания и без учета новую, находящуюся пока в его распоряжении силу, возможность применения которой в жизни и научно допустимое значение которой в будущем превышает все то, что до сих пор было уделом человечества в борьбе с окружающей его природой. Было бы делом государственного легкомыслия не принимать во внимание научно допустимых возможностей, раз только эти возможности позволяют предполагать столь коренные, глубокие и относительно быстрые изменения общественного и государственного равновесия».

Это был глас вопиющего в пустыне. Научные оценки казались плодом восторженного увлечения. Требования к правительству шли дальше того, на что правительство было способно, да и внушали опасения своим радикализмом: по существу, академик доказывал, что природа частно-собственнического государства вступила в противоречие с коренными интересами науки. Нужна была революция, чтобы стали возможны настояния Вернадского, — и сразу после революции, по его же инициативе, новая власть взяла под свою руку организацию радиевой промышленности в стране. А Вернадский снова шел дальше, снова опережал свое время. В 1922 году, когда еще никто и не мечтал о контролируемом освобождении внутриядерной энергии, Вернадский предсказывал: «Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет». И, рисуя перспективу грядущего благоденствия, дарованного прирученной энергией атома, он столь же пророчески предвидел и попытки поставить великие открытия на службу зла: «Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить ее на добро, а не на самоуничтожение? Дорос ли он до умения использовать эту силу, которую неизбежно должна ему дать наука?» Это было сказано за тринадцать лет до грозного пророчества Жолио в его Нобелевской речи, за четырнадцать лет до доклада Жолио в Москве, так поразившего физиков. И Вернадский предупреждал с той же силой, что и Жолио: «Ученые не должны закрывать глаза на возможные последствия их научной работы. Они должны себя чувствовать ответственными за последствия своих открытий».

Вернадскому шел семидесятый год, когда нашли нейтрон. Многие крупные физики недоумевали, что делать с этой новообнаруженной частицей. А Вернадский отчетливо понимал, какие грандиозные возможности она таит в себе Открывая в ноябре 1932 года в Радиевом институте первую всесоюзную конференцию по радиоактивности — прошло всего несколько месяцев со дня обнаружения нейтрона, — он возвестил, что теперь «можно говорить о вхождении в человеческую жизнь новой могучей формы энергии, энергии атомной, энергии ближайшего будущего, которая должна… заменить электрическое сродство». И конкретизировал: «Мы сейчас находимся на новом подъёме, этот подъем только что начинается: с одной стороны имеем открытие нейтрона, что приводит нас реально к вопросу о создании синтеза химических элементов, с другой стороны — те огромные новые пути, которые открываются в вопросе о ядре атома». И, с некоторой грустью вспоминая о малых материальных возможностях созданного и руководимого им Радиевого института, он выражает надежду, что взамен этого института, где до сих пор «свободно двигалась мысль и где были связаны руки», будет в скором времени создан могучий научный центр. Надежды осуществлялись медленней, чем мечталось, — мысль двигалась с прежней свободой, становилась все острей, а материальные возможности долго еще прибавлялись по капле.

В делении ядер урана уже не только Вернадский, но и большинство физиков увидели реальное приближение к тому, о чем он убежденно писал и говорил ровно тридцать лет, — началу атомного века. И если раньше он не уставал почти в одиночестве пропагандировать эту идею, то теперь, когда она, как некий интеллектуальный пожар, охватывала все больше умов, он молчал, прислушивался, присматривался, размышлял: готовился выступить в прежнем, уже привычном духе — снова заглянуть далеко вперед, снова поставить задачи, которые, может быть, придется осуществлять даже не завтра, но точно знать которые нужно уже сегодня. Сын, живший в Америке, присылал ему все журналы и газеты, где хоть что-нибудь писали об уране, они накапливались на столе, к ним добавлялись отечественные издания — старый академик рылся в них, думал, прочитанное становилось как бы собственным умственным достоянием, он откидывался в кресле, рассеянно смотрел в окно, ворошил мысли, как перед тем бумагу, перекладывал, соединял, выстраивал в убедительную логическую цепь… Осторожно входила жена Наталья Егоровна, тихо, как мышь, кралась по своим делам старушка домработница — недавно с большим смущением обнаружили, что она, оберегая покой хозяина, прикрепила кнопкой к входной двери корявое объявление: «Академику звенеть два раза», и бумажка висела с месяц, никто не обращал на нее внимания, пока пришедший в гости ученик, химик Александр Павлович Виноградов, не сорвал ее и со смехом не прочел вслух. Вернадский не отвлекался на то, что совершалось в доме, он жил в мире мысли — это было далеко от непосредственного, окружения…

С Хлопиным, пришедшим к нему на квартиру во время очередной командировки в Москву, он с первым поделился новыми мыслями:

— Мне кажется, Виталий Григорьевич, в борении с трудностями сегодняшними мы мало задумываемся над трудностями завтрашними. А разница у них — существенна. Первые просто трудны, но при усердии и если времени станет довольно — преодолимы. А вторые таковы, что, не возьмись за них сегодня, завтра могут стать непреодолимым барьером.

— Вами подразумевается урановая проблема, Владимир Иванович? — уточнил Хлопин.

Вернадский имел в виду ее. Главные интересы физиков и радиохимиков сегодня поглощены ядерными урановыми реакциями. Это хорошо, но в такой увлеченности таится своя опасность. Исходного материала, урана, для лабораторных экспериментов пока хватает, а не хватит, можно купить за рубежом и урановые соединения, и металлический уран, все это продается свободно. Но вот если труды экспериментаторов дадут успех, и к тому же быстро? С одной стороны, великий шаг вперед, а с другой — чуть не государственная катастрофа! Покажи на практике, что урановая энергия освобождается, и мигом уран станет дефицитнейшим материалом. Его зажмут, взвинтят до чудовищной цены при продаже другим странам, а выявится непосредственное военное значение урана, так объявят прямой запрет на его вывоз. И получится, что страны, богатые ураном или своевременно захватившие его месторождения в колониях, завоюют преимущество перед странами уранобедными. Так ведь может дойти и до серьезного нарушения общемирового государственного равновесия. А мы пока страна, ураном бедная. Причины: мало им занимались, куда меньше искали урановые месторождения чем уголь, или железо, или медь, или апатиты даже. Он-то есть, невероятно, чтобы в таком огромном государстве не нашлось своего урана. Но грянь сегодня предсказанное великое открытие, создай кто реально урановую цепную реакцию — с чем будем строить отечественные «атомные котлы»?

— Нужно специальное правительственное решение, — заметил Хлопин.

Вернадский к этому и клонил — требуется вмешательство государственной власти, ибо проблема наигосударственнейшая. Но правительству надо и разъяснить научную суть дела и убедить, что откладывать дело нельзя. Первое сравнительно просто. Второе — трудней. Единственным убедительным аргументом явится лишь экспериментально запущенная цепная реакция, а она в свою очередь вызовет свою цепную реакцию — запретов на продажу урана, огромного воздорожания его, если запретов не возникнет. В общем, ждать нельзя, надо приступать к большому государственному делу загодя.

— Ваше предложение, Владимир Иванович?

Вернадский хотел организовать при Академии наук специальную комиссию по урану и снабдить ее такими полномочиями и деньгами, чтобы она могла комплексно руководить всеми сторонами и стадиями урановой проблемы — поисками урановых месторождений, разработкой технологических схем переработки руд, разделением изотопов, созданием необходимых запасов сырья и готовой продукции, составлением прогнозных карт — геологических, производственных, исследовательских. Он напирает на слово «руководить», ибо комиссия не должна заменять поисковые партии, геологические управления, заводы, институты и лаборатории. Правда, при Академии наук существует комиссия по атомному ядру, руководимая Сергеем Ивановичем Вавиловым, она в основном тоже нацелена на уран, но там иные задачи, там обеспечивают исследовательские ядерные работы, это гораздо уже задач урановой комиссии. А если и возникнет кое-где параллелизм, что ж, вспомним поговорку: ум — хорошо, а два — лучше.