— Костя, ты художник! — объявил Флеров.

— Правильно, художник! Имею диплом мастера по росписи фарфора. На заводе в Малой Вишере такие вазы разрисовывал! И знаешь куда? На экспорт! Заказы из Персии, из Афганистана, там хорошую вазу ценят! А зарабатывал! Сто шестьдесят рублей червонцами, это на наши сегодняшние дензнаки тысячи полторы. Эх, жизнь была! — Он полюбовался законченным листочком и отнес его в сушильный шкаф. — А бросил завод для рабфака и сел на шестнадцать рублей стипендии. Подрабатывал, конечно. Профессору — солидный портрет маслом, секретарше директора — легонький карандашный набросок со смягчением морщинок — на колбасу к хлебу хватало. Между прочим, я ведь собирался в Академию художеств, а не в физики. Да преподаватель математики Рылов уговорил. А в университете Лев Владимирович Мысовский внимание оказал, это и решило судьбу — крашу урановыми красками пластины, а не вазы — Он критически осмотрел напарника и добавил: — А ты бы подошел для портрета, в лице что-то есть. Только, наверно, не усидеть тебе спокойно.

— Отложим портрет лет на тридцать. К тому времени выработаю спокойствие.

— Не выработаешь, — сказал Петржак. — Спокойствие не твоя стихия. Давай смотреть, что получилось.

Просохшие пластины выглядели прилично. Взвешивание показало, что на каждый квадратный сантиметр нанесено примерно 15 миллиграммов окиси урана. Сборкой камеры занялся Петржак, это дело требовало не только ловкости пальцев, но и спокойствия духа. Флеров готовил усилитель и счетчик импульсов, источник питания, аргон для заполнения камеры. С неделю ушло на подготовку эксперимента. В институт пришел Курчатов, покритиковал плохое выполнение некоторых узлов, проверил, исправляются ли недочеты, и дал добро на включение. Питание на камеру подали поздно вечером. Счетчик затрещал так бешено, что Петржак в испуге вскочил. Флеров успокоил его — микрофонные шумы, в ионизационных камерах это бывает. «Будем отстраиваться от помех», — сказал он. Отстроиться от помех оказалось делом трудным. Камера была такой дьявольской чувствительности, что отзывалась на шаги, на стук двери, даже на громкий голос. А от проезжающего трамвая счетчик трещал, как оглашенный. Листочки качались от любого толчка и, соприкасаясь, замыкались.

— Наверно, я неровно накладывал слои, — сказал огорченный Петржак. — Бугорок где-нибудь — это же источник замыкания!

— Давай самортизируем тряску. Всю установку — на солидный демпфер: стальную плиту в основание, на плиту резиновые амортизаторы.

Резиновый амортизатор нашли легко — автомобильная шина с надутой камерой. Плиту раздобыть было трудней, но, когда ее установили, микрофонные шумы пропали. Теперь камера откликалась только на разряды проезжающих мимо трамваев. Трамваи, однако, по Кировскому проспекту ходили так часто, что о нормальной работе нечего было и думать. Петржак с удивлением сказал: «На улице всегда досадуешь, что трамваев мало, нужного номера ждешь чуть ли не бесконечность, а вот камера устанавливает, что трамваи движутся почти беспрерывно». Флеров ответил что нужно вести эксперименты ночью, когда трамваи убираются в депо. Курчатов одобрил переход на ночную работу.

— Звоните в любое время, если что откроется интересное.

Трамваи прекращали движение во втором часу ночи. Уже раньше было проверено, что счетчик, настроенный для регистрации осколков урана, давал один отчетливый импульс в минуту, когда радон-бериллиевую ампулку подносили вплотную к камере. Можно было начинать работу. Цифры в журнале умножались, пороговая энергия деления вырисовывалась отчетливо.

— Проверим нулевую настройку, — предложил Флеров, убирая источник нейтронов подальше от камеры.

Камера держала нуль хорошо. Счетчик сразу замолчал, когда ампулку унесли. Петржак предложил перекусить. Прихлебывая чай из термоса, они рассматривали колонки записанных цифр. Внезапно счетчик щелкнул. Оба с недоумением обернулись к нему. Счетчик молчал.

— Случайность, — сказал один.

— Случайность, — согласился второй.

— Налей мне еще чаю, — сказал один.

— А мне передай кусок колбасы, — попросил второй.

Теперь они ели молча, на всякий случаи прислушиваясь, не повторится ли случайность. Счетчик молчал. Петржак завинтил термос и сунул его в портфель. Флеров пошел за ампулкой, чтобы продолжать эксперименты. В этот момент счетчик опять щелкнул. Экспериментаторы подошли к установке и, ни до чего не дотрагиваясь, осмотрели ее. Нигде не было ни перекосов, ни обрывов, ни расхлябанных соединений. Оба с недоумением посмотрели один на другого. Посторонние щелчки действовали на нервы, они свидетельствовали о невидимом упущении. Флеров с сомнением обернулся к лежавшей в стороне ампулке. Нейтроны на таком расстоянии основательно поглощались в воздухе, она не могла быть причиной разрядов в камере. Счетчик снова щелкнул.

— Не случайность, — удивленно сказал Петржак.

— Случайность, которая повторяется, это закономерность, — поддержал Флеров. Он добавил с тревогой. — Чего-то недоработали, Костя.

— Продолжим эксперимент? — с сомнением спросил напарник.

Флеров покачал головой. Какие могут быть эксперименты, когда не уверены в надежности измерительной аппаратуры? Он отнес ампулку в дальний угол и прикрыл металлическим тазом. Ни один шальной нейтрон не смог бы преодолеть такое препятствие. Счетчик щелкнул в четвертый раз.

— Каждые десять-двенадцать минут, — задумчиво сказал Петржак.

— Проверим, — сказал Флеров, кладя перед собой часы. Они сидели перед установкой, не отрывая от нее глаз, словно что-то могли увидеть. Время тянулось так вяло, что его хотелось подтолкнуть. Новый щелчок на этот раз раздался только через пятнадцать минут. Внутри камеры, несомненно, распалось ядро урана, лишь его тяжелые осколки, разлетающиеся с огромной энергией, могли вызвать такой разряд. И распалось оно без удара извне. Через семь минут послышался новый разряд. В среднем опять получилось около десяти минут.

— Фантастика! — сказал Флеров восторженно.

— Может быть, снаружи гроза или что? — сказал Петржак.

Они разом подошли к окну и распахнули его. Над Ленинградом простиралась не замутненная облаками ночь. Затемнение прифронтового города погрузило все улицы во тьму. Небо было иллюминировано яркими звездами. Ни трамваев, ни автомашин не было слышно. Флеров предостерегающе поднял руку.

— Сейчас щелкнет, Костя!

Когда до них донесся звук разряда, Флеров отошел от окна и предложил обсудить результат… Они, кажется, открыли новый процесс — самопроизвольное деление ядер урана. Он где-то читал об этом явлении, его называют спонтанным делением — не то доказывали, что оно возможно, не то, что оно нереально, что-то, в общем, было. И вот они его открыли. Завтра информируют об открытии Курчатова.

— Он сказал — звонить немедленно, если найдем что интересное, — напомнил Петржак.

Они вполголоса беседовали, замирая, когда приходило время очередного щелчка. Он иногда запаздывал, иногда раздавался раньше, но среднее время оставалось то же: около десяти минут. Петржак решительно снял трубку телефона. Сонный голос Курчатова спросил, что случилось. Петржак сказал, что они открыли новое явление — судя по всему, спонтанное деление урана. Курчатов помолчал, потом предложил сделать точные записи, утром он сам посмотрит, есть ли что реально ценное.

Оба экспериментатора взялись за карандаши, чтобы записывать интервалы между щелчками. Через несколько минут зазвонил телефон. Курчатов уже совсем не сонным голосом категорически объявил:

— Я обдумал ваше объяснение. Оно противоречит теории. Это какая-нибудь грязь в реактивах или неполадки в схеме. Ищите причины разрядов в оплошностях. Все тщательнейшим образом проконтролировать! Сами себе не верьте.

Молодые физики, ожидавшие похвалы, а не порицания, чувствовали себя обиженными. Но повторявшиеся все с той же средней точностью щелчки успокоили их. Если дело в грязи, то таинственная грязь, создавшая подобное постоянство разрядов, сама по себе составляла удивительное явление, вполне заслуживающее самостоятельного исследования.