Другим примером может служить «Союз трех императоров» – то есть русского, германского и австрийского – оформившийся в 1872–1873 годах. Ради его заключения император Германии посетил Санкт-Петербург и встретил тут самый теплый прием, а русский царь не почел за труд съездить в Вену для снятия последних затруднений. Союз предусматривал в числе прочего и военное сотрудничество. С Австрией у царского правительства были свои счеты. В Петербурге надолго запомнили, как во время Крымской войны, в 1854 году, когда у России были связаны руки, австрийцы выставили нам ультиматум, в котором потребовали освободить Молдавию и Валахию. А ведь у нас так верили австрийцам – и, кроме того, не видели в их демарше никакого смысла. Действительно, заняв своими войсками дунайские княжества и рассорившись насмерть с Россией, австрийцы не сумели угодить и другой стороне. В итоге пришлось через два года с изрядным позором очищать территорию княжеств, а потом воевать с Францией, тоже безо всяких успехов. Как бы то ни было, но в 1867 году Австрия была преобразована в двуединое Австро-Венгерское государство, в политическом отношении представлявшее собой конституционную монархию. При всех оговорках, нужно признать, что этот шаг усилил страну и сплотил ее, дав Австрийской империи еще полвека жизни. Между тем к числу безусловных доминант ее внешней, а впрочем, и внутренней политики, относилось выполнение старой мечты о сообщении Дунаю статуса «австрийской реки» на всем его протяжении – равно как дальнейшее распространение на юг, к Средиземному морю и Черному. На этом пути австриякам предстояло столкнуться с планами царского правительства – как непосредственно, на западных берегах Черного моря, так и опосредованно, по мере освоения земель южных и западных славян, которым Россия покровительствовала, исходя из принципов панславизма. Вот почему, как бы германские войска ни били австрийцев (к примеру, в войне 1866 года) и какие бы дружественные протоколы ни подписывались в Шенбрунне и Петербурге, невидимая, но мощная сила отдаляла Австрию от Петербурга и притягивала ее к Берлину.

В 1890 году, достаточно уже пожилой, семидесятипятилетний, но проницательный Бисмарк вышел в отставку. В Петербурге всегда ценили «старого льва» и понимали, что лучше иметь одного такого врага, чем целую толпу недалеких, тем более – неверных друзей. Сам Бисмарк, кстати, успел пожить в нашем городе в бытность свою посланником Пруссии – формально, с весны 1859 года по начало 1862-го – и с удовольствием поминал до конца жизни то незабвенное время. Посольство располагалось тогда в доме Стенбок-Фермора на Английской набережной (по теперешней нумерации, это – дом 50). Здание выбрал и снял вскоре после приезда в Санкт-Петербург сам Бисмарк. В воспоминаниях он писал, что Нева у Английской набережной сразу понравилась ему движением многочисленных пароходов, парусников и лодок, несказанно оживлявшим вид из окон фасада. Прусский посланник был очарован и закатами солнца, рисовавшими волшебные картины на волнах реки. Немаловажным было и то обстоятельство, что поблизости располагался единственный в ту пору постоянный мост через Неву (Благовещенский, позже – Николаевский), обеспечивавший сообщение с Васильевским островом. Дело, помимо прочего, было в том, что на острове, поближе к торговому порту, традиционно располагалось прусское консульство, а иметь постоянное и быстрое сообщение с ним для посланника было весьма желательным.

Известно, что Бисмарк посвятил известное время изучению русского языка. В ту пору для прусского дипломата это было совершенно необычно. Тем более любопытно, что разговорным языком Бисмарк, по всей видимости, овладел недурно. Сохранились свидетельства, что он не упускал возможности попрактиковаться в изучаемом языке при общении с простыми людьми – к примеру, с русской прислугой, в особенности же с любимым кучером, по имени Дмитрий. В воспоминаниях, написанных на старости лет, Бисмарк нарисовал живую картину блестящего и жестокого петербургского общества, в котором, оказывается, было совсем непросто прожить достойно, не «потеряв лица», даже посланнику одного из отнюдь не последних государств Европы. Среди своих светских знакомых он выделил три поколения – «александровское», «николаевское» и третье, совсем молодое. Если для первого был характерен космополитизм и свободное владение французским, а часто и немецким языком, то второе показалось мемуаристу значительно более ограниченным. «Третье, молодое поколение обнаруживало обычно в обществе меньшую учтивость, подчас дурные манеры и, как правило, большую антипатию к немецким, в особенности же, к прусским элементам, нежели оба старших поколения. Когда по незнанию русского языка к этим господам обращались по-немецки, они были не прочь скрыть, что понимают язык, отвечали нелюбезно или вовсе отмалчивались…», – пометил он в своих мемуарах. Здесь можно заметить, что в обществе, которое наблюдал О. фон Бисмарк, распространились не столько дурные манеры – они ни в каком отношении не уступали манерам, принятым при берлинском дворе – сколько неприязнь к агрессивности пруссаков, наделавшей позже немало бед. Что же касалось самого архитектора превращения «Staatenbund» в «Bundesstaat» (то есть «союза государств» в «союзное государство»), много способствовавшего величию Германской империи, то его петербургские впечатления в любом случае представляются нам немаловажными, поскольку они на всю жизнь составили психологический фон понимания им сильных и слабых сторон России, равно как и перспектив ее развития.

На смену «железному канцлеру» пришел недалекий, чванливый преемник, начавший с того, что отказался продлить заключенный Бисмарком и весьма им ценившийся договор о русско-германском сотрудничестве. В Германии хорошо понимали, что прерывают прекрасно продуманную политическую линию. Достаточно сказать, что, когда в следующем столетии, Гитлер начал свою агитацию за новый поход на Россию, ему пришлось в первую очередь опровергать аргументы того же «железного канцлера» (мы имеем в виду яростную, но неубедительную критику русской политики Бисмарка, предпринятую в середине главы XIV книги «Моя борьба», получившей характерное заглавие «Восточная ориентация и восточная политика»). Что же тут говорить о последнем десятилетии XIX века! Естественно, что Россия пустилась на поиски новых союзников – и обрела такового, в первую очередь, во Франции. К 1894 году, русско-французская военная конвенция была подписана и ратифицирована. В этой конвенции и следует видеть начало знаменитой Антанты, составившей одну из сторон, вступивших в следующем столетии в жесточайшую мировую войну. Контуры содружества государств, воевавших на стороне Германии, также прослеживаются вполне четко, начиная даже с несколько более раннего времени. Мы говорим прежде всего об австро-германском союзе 1879 года, к которому тремя годами позднее присоединилась Италия. В огне первой мировой войны предстояло сгореть всем трем империям. Вот какие плоды принесли сложные дипломатические ходы, предпринятые правящими верхами ведущих европейских держав в продолжение представляющейся нам теперь такой спокойной и тихой второй половины девятнадцатого столетия.

Немецкие чиновники

Государственный совет, образованный в 1810 году на правах совещательного органа при царе, неутомимо разрабатывал законы. Он был составлен из четырех департаментов – военных дел, гражданских и духовных дел, государственной экономии и законов (позже к ним был добавлен департамент по делам Царства Польского). Напряженно работали и министерства, пришедшие с 1802 года на смену прежним коллегиям. При Александре I работало семь министерств, при его брате к ним было добавлено еще два (Императорского двора, а также министерство уделов). Нужна была лишь разветвленная кровеносная система, которая разносила бы директивы и средства, отпускаемые на их проведение в жизнь, по всем сосудам огромного государственного организма, и приносила бы обратно информацию об их эффективности. «Согласно с изменившимся направлением государственной жизни в изучаемую эпоху является и новое орудие правительства. До тех пор главным органом управления служило дворянство; теперь, по мере того, как ослаблялось привилегированное положение этого сословия, главным, непосредственным орудием правительства является чиновничество, а при Николае I и местное дворянское управление вводится в общую систему чиновной иерархии», – заметил В.О.Ключевский в лекции LXXXII своего «Курса русской истории», и выделил при печати курсивом свой основной вывод: «Время с 1796 по 1855 г. можно назвать эпохой господства, или усиленного развития бюрократии в нашей истории».