— Не в театре дело, — устало ответила Анна. — Просто я убедилась — мы слишком разные люди… Я это очень серьезно говорю! — Анна повысила голос, перехватив недоверчивый взгляд Воскобойникова. — Все кончено, понимаешь? Все-все…

— Слушай… — угрожающе начал Воскобойников, но тут дверь тоненько скрипнула, и в кабинет вошел незнакомый молодой человек с папкой в руке.

Пока он вынимал из папки бумаги и подавал их Анне, Воскобойников успел хорошо рассмотреть его. У молодого человека был безукоризненный пробор и узкие выразительные брови. Он тоже искоса глянул на Воскобойникова и сразу отвернулся, забраковав его всего целиком: вместе с мешковатым брезентовым плащом, двухдневной щетиной на щеках и всеми заботами и переживаниями участкового инженера. По-видимому, молодой человек догадался, что они ссорились с Анной, — по крайней мере, выражение его фигурно очерченных бровей показалось Воскобойникову таким, какое бывает у людей, любящих совать нос в чужую жизнь, когда они догадываются, что перед их приходом ссорились.

— А остаток горючего опять не показан! — сказала Анна, перелистывая бумаги, и ребром ладони ударила по столу — так, что звякнула медная, с прозеленью, крышка чернильницы.

Воскобойников подивился, что Анна может в такую минуту помнить о каком-то там горючем. Весь лоск с молодого человека мигом слетел, и даже ровный пробор на его голове, как почудилось Воскобойникову, несколько покривился. «Она их тут в руках держит!» — одобрительно подумал он.

Молодой человек бормотал что-то невразумительное о задержке отчетов участками, а Воскобойников пристально, беспощадными глазами любящего, в упор рассматривал Анну. Он заметил мелкие морщинки в углах ее губ, а над левой бровью косую складку-черточку, которой не знал раньше. Глаза Анны были сухи и колючи, словно после бессонной ночи. И вот такая — усталая, невеселая — она была дороже и милей его сердцу, чем беззаботная, улыбающаяся Анна-студентка на любимой его фотокарточке. И боже ты мой, как она была нужна ему!..

Воскобойников был уверен: если бы Анна догадалась, как она ему нужна, — то сразу же помирилась с ним. На миг он представил, как обнимет ее, когда кончится эта нелепая ссора, — и у него стало сухо во рту, а руки сделались легкими и нетерпеливыми, готовыми хоть сейчас обнимать и ласкать Анну. Ее губы шевелились, произнося холодные служебные слова, а Воскобойников думал: еще недели не прошло, как он целовал эти спокойные губы, и если бы у них была своя собственная, отдельная от Анны память, то они до сих пор должны бы помнить это. Но, судя по всему, и сама Анна, и ее губы ничего уже не помнили. Это было непостижимо и чудовищно. Воскобойников чуть вслух не выпалил: непостижимо и чудовищно.

Он вел себя возмутительно? И ничего-то она не понимает! Просто он любил ее и злился, что им так редко удается быть вместе, что она и пальцем не пошевельнула, чтобы лишний раз встретиться: за всю долгую северную зиму даже не выкроила времени заглянуть к нему в поселок…

Молодой человек с папкой вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Анна встретилась глазами с Воскобойниковым и поспешно отвернулась. Ей тоже не очень-то сладко сейчас, это ясно. Она вдруг показалась Воскобойникову маленькой заблудившейся в жизни девочкой. А хваленая ее самостоятельность, которой, он знал это, Анна очень гордилась, только мешает ей понять свою ошибку. Ему хотелось помочь Анне разобраться, вывести ее на правильную дорогу из той житейской чащобы, куда она по неведенью забрела. И он был убежден, что сумел бы ее вывести, если б она ему доверилась. Но нынешняя непонятная Анна так наглухо от него отгородилась, была так враждебна к нему, что Воскобойников просто не знал, как к ней подступиться: словно стена какая-то стояла между ними.

— Нам надо поговорить в другом месте, — примирительно сказал он. — Здесь не та обстановка.

— К чему это переливанье из пустого в порожнее? — с прежней, непритупившейся враждебностью спросила Анна, и Воскобойников понял, что ее непонятное озлобление против него — очень высокого накала и дела его плохи. — Все кончено, понимаешь? Все!

— Ах, так! — возмутился Воскобойников, поднимаясь со стула.

Как легко она зачеркивала все, что было между ними!

Анна тоже встала и, как показалось Воскобойникову, облегченно вздохнула, радуясь, что невеселый их разговор подходит к концу. Ему вдруг захотелось ударить ее. Чтобы дать хоть какую-нибудь работу пальцам, Воскобойников снял с чернильницы крышку и стал вертеть ее в руке.

— Вижу теперь, ты никогда меня не любила, — горько сказал он.

— Это просто нечестно… — тихо проговорила Анна. — А впрочем, думай как знаешь.

Она повернулась к окну и поправила волосы своим особым, круглым и уютным движением руки, которое давно уже заметил у нее и полюбил Воскобойников, — и он сразу простил ей все.

— Аня!.. — шепотом позвал он и протянул к ней руку.

— Пожалуйста, без фокусов! — отодвигаясь, жестко сказала Анна, и Воскобойникову стало так, будто его самого ударили.

— Где же оно, это мое возмутительное поведение? — сдерживаясь, глухо спросил он.

Анна нетерпеливо вздохнула.

— Знаешь, сейчас это имеет только академический интерес!

«Академический интерес» окончательно доконал Воскобойникова. Он круто повернулся и зашагал к выходу. У двери на миг остановился, сказал:

— Ну что ж, живи! — и вышел.

Дождь только что кончился, водосточные трубы еще выводили последние затихающие ноты. Перед зданием треста по-прежнему стоял грузовик. Шофер в кабине старательно хрустел фиолетовой редиской и доедал кружок колбасы, за который принялся еще тогда, когда Воскобойников входил в трест. Весь их разговор с Анной для шофера вместился в этот кружок колбасы. Воскобойников усмехнулся и застегнул плащ.

Скинув дождевой груз, в небе перестраивались побелевшие подвижные облака. Они плыли в сторону поселка, где жил Воскобойников, словно указывали ему дорогу домой. В узкий синий просвет солнце протянуло растопыренные жаркие пальцы лучей. Ослепительно вспыхнули обмытые стекла окон, жирно залоснились мокрые крыши. Яркая радуга перекинула через реку крутобокий арочный мост.

Воскобойников машинально шагал по дощатому скользкому настилу тротуара. Вокруг него шла обычная, не очень кипучая жизнь небольшого северного городка. Дробно стучали топоры на новостройках. Разбрызгивая лужи, неспешно катили грузовики с ящиками, тюками, длинными пружинистыми досками, свисающими с кузова. Продавщицы морса в тюлевых кокошниках скучающими царевнами сидели в голубых фанерных теремах. Пешеходы спешили по своим делам, обгоняя и толкая Воскобойникова. Босоногие крикливые ребятишки бороздили рожденные ливнем реки и моря.

Сначала Воскобойникова неприятно поразило всеобщее безразличие современников к его судьбе. А потом на душе у него полегчало, будто растворил он свою горечь в этом многолюдье. «Неплохо придумано, что на свете так много людей, — решил он. — И у каждого свое место в жизни, свои собственные радости и печали…»

— Дяденька, достань змея! — попросил Воскобойникова белобрысый круглый мальчишка лет шести и требовательно дернул его за полу плаща. — Дяденька, ну!

Мальчишка от нетерпенья сучил иссиня-красными босыми ногами. Неказистый бумажный змей, склеенный из тетрадных листов, запутался тряпичным хвостом в ветвях лиственницы. Воскобойников послушно взобрался на невысокий штакетник и, придерживаясь рукой за ветку, густо покрытую светло-зеленой молодой хвоей, смахивающей на гусениц, высвободил хвост змея. Мальчишка радостно свистнул и, не поблагодарив Воскобойникова, косолапо зашлепал по лужам. Неуклюжий отсыревший змей, кренясь набок, тяжело и низко поплыл за ним.

Воскобойников долго смотрел вслед змею. Если б они с Анной познакомились еще до войны и сразу поженились (Воскобойников был почему-то уверен, что до войны люди женились проще и быстрей, чем сейчас), то у них мог бы уже быть такой вот мальчишка. «Будем валить на войну: она большая, все выдержит!» — сказал он себе и зашагал дальше.