Суть дела в том, что больной человек, лежащий на больничной койке государственной французской больницы, есть только отчасти человек. В значительной степени он морская свинка или кролик, над которым врачебная мораль капиталистического общества разрешает производить кое-какие эксперименты, испытывать действие вновь изобретённых и ещё не проверенных на практике лечебных препаратов и т.д. Поскольку больной не представляет для лечащего врача никакого материального интереса, он не пациент в обычном смысле слова и церемониться с ним нечего. Больничный врач не считает даже нужным давать ему какие-либо объяснения по части установленного диагноза его болезни, происшедших перемен в состоянии здоровья и дальнейшего лечения. Хочешь разговаривать с врачом и получать ответы на интересующие тебя вопросы — иди в частную лечебницу и ложись в частный стационар. Их во Франции — тысячи. Места всем хватит.

Тяжёлое впечатление на посетителя производит также материальная база парижских больниц. Это грандиозные учреждения с числом коек часто больше тысячи в каждом. Но размещены они в зданиях, построенных в XVIII и XVII веках. За 21 год моего пребывания в Париже там была построена только одна больница вполне современного типа — это так называемый «Новый Божон».

Я никогда не забуду того гнетущего впечатления, какое произвела на меня в 1926 году всемирно известная парижская больница святого Людовика, первое по счёту место моих парижских врачебных занятий: чёрные от вековой копоти здания, мрачные казематы вместо обычных палат, с полсотней коек в каждом, железные печки в палатах… В дальнейшем я убедился, что и остальные не лучше.

В одной из больниц, расположенной в 14-м городском округе, несколько зданий построены на сваях. В грандиозной больнице святого Антония стены некоторых корпусов были укреплены массивными деревянными подпорками, без которых они грозили рухнуть.

Совершенно другую картину представляют частные лечебницы с постоянными койками. Все, кто не принадлежит к числу людей совершенно обездоленных, в случае болезни ложатся именно сюда. Казённые больницы всегда были пугалом для французского населения.

Чтобы закончить мои воспоминаний о жизни и деятельности русских врачей во Франции, я остановлю внимание читателя на нескольких картинках, иллюстрирующих их беспросветную и безотрадную жизнь.

Общеизвестно, что самоубийства в странах капиталистического мира есть явление повседневное и вполне обычное. Не мудрено, что в длинном списке самоубийц города Парижа вы ежеминутно натыкались на русские фамилии. В одном из отчётов парижского префекта полиции в описываемые годы говорилось: «Среди всех проживающих в Париже иностранцев русские занимают последнее место в рубрике уголовных преступлений и первое — в рубрике самоубийств».

Возьмите на себя труд, читатель, перелистать этот длинный список. Я помогу вам в этом.

Врач Т-ва, 48 лет, психиатр с 25-летним стажем. Долгие годы была ежедневной посетительницей парижской психиатрической больницы святой Анны. Оказывала в ней существенную помощь персоналу больницы. Работала бесплатно в отделении известного французского психиатра М., который в виде вознаграждения за труд отвёл ей каморку на чердаке помещения, в котором были свалены архивы Общества невропатологов и психиатров. На кипах связанных протоколов заседаний Общества за предыдущую сотню лет она и спала. Была совершенно одинокой. Питалась хлебом и чаем без сахара. Однажды она не явилась в больницу. Прошёл другой, третий, четвёртый день… Никаких признаков жизни… Проходит ещё несколько дней… На десятый день консьержка — блюстительница порядка, имеющаяся в каждом парижском доме, — стучится в дверь. Ответа нет. Звонок в полицейский комиссариат квартала. Дверь взламывают. На кипах связанных бумаг — труп врача Т-ой с изъеденным крысами лицом. Рядом — порожний пузырек с этикеткой яда и записка карандашом: «Прошу в моей смерти никого не винить. Не могу больше выносить мук нищеты и безработицы».

Врач В., 50 лет, жена одного из моих учителей, бывшего профессора Московского университета по кафедре частной патологии и терапии внутренних болезней. Мать четверых детей. Найдена мёртвой в Булонском лесу при утреннем обходе парка сторожами. Рядом на скамейке — тюбики из-под яда и записка того же содержания.

Врач Т-в, 42 лет, уроженец Кавказа. Безработный, затем шофёр легкового такси. Снова безработный. Потом мойщик машин в одном из гаражей 15-го городского округа. Однажды является в гараж рано утром в обычный час. На этот раз он без рабочего комбинезона и без резиновых бот. Несмотря на холодный осенний день, ворот его рубашки открыт, как в жаркую погоду. К удивлению всех, он не проверяет краны водонапорной установки и не берёт в руки резиновую кишку. Вместо этого он вынимает из кармана бритву, сбрасывает пиджак и перерезает себе сонную артерию. Остолбеневший от ужаса персонал гаража видит его через полминуты мёртвым, лежащим в луже крови. В кармане сброшенного пиджака записка: «В жизни больше ничего не осталось. Лучше умереть, чем дальше терпеть муки и страдания».

Не буду утомлять внимания читателя этими трагическими штрихами жизни русских врачей за рубежом. Перейду к другим хотя и не столь трагическим, но по своему существу мало чем отличающимся от предыдущих.

Врач Г-н, бывший младший врач минной дивизии Черноморского флота. В течение 20 с лишним лет — парижский шофёр легкового такси. Одинокая жизнь. Каморка на восьмом этаже захудалых «меблирашек». На комоде — эмблема профессии, которой он когда-то собирался посвятить свою жизнь: стетоскоп и нагрудный врачебный значок. Днём — ненавистное такси. Вечером — стакан терпкого бордоского вина в кругу таких же «бывших людей», с одними и теми же каждый день воспоминаниями о молодости и невозвратном прошлом.

Врач П-н. В 20-х годах — чернорабочий на каменоломнях острова Корсика, потом чернорабочий на автомобильном заводе Рено в Париже. Одинокий, мрачный, отчаявшийся и разочарованный в жизни и людях.

Врач В-й, фтизиатр с 30-летним стажем. Одинокая жизнь. Безработица. Игра на виолончели в камерном ансамбле русского ресторана в Париже. Снова безработица. Душевная болезнь. Койка и смерть в доме умалишенных.

Врач С-ч, бывший ассистент госпитальной терапевтической клиники Военно-медицинской академии, свободно владевший тремя иностранными языками и получивший до революции трёхгодичную командировку за границу для усовершенствования в клиниках Берлина, Вены, Парижа и Цюриха. Перманентная безработица в Париже на протяжении двух десятков лет. Предельная степень нищеты. Ночёвки в ночлежном доме благотворительной организации «Армия спасения». Подачки на пропитание из кассы Общества русских врачей имени Мечникова. Смерть в полном одиночестве и тяжёлых муках — душевных и телесных на чердаке одного из домов 14-го городского округа.

Можно было бы продолжить перечень выброшенных за борт жизни людей с русским врачебным дипломом в кармане, подававших в своё время большие надежды. Но я думаю, что и приведённого достаточно, чтобы составить себе некоторое представление о существовании русских врачей в капиталистических странах.

Закончу свои воспоминания о врачах маленькой статистикой: из 400 с лишним человек, состоявших членами Общества русских врачей имени Мечникова, только 150 удержались на поверхности жизни и не потеряли своей квалификации, кое-кто из них даже значительно повысил её. Остальные 250 быстро или медленно пошли ко дну.

XIII

Зарубежные русские композиторы, писатели, художники

Кроме промелькнувших перед моими глазами за 27 лет пребывания за рубежом многих тысяч эмигрантских политиканов, «активистов», неистовых «рыцарей белой мечты», разного рода авантюристов, о которых шла речь в предыдущих главах, в моей памяти оставили яркий след имена людей, отмежевавшихся от всякой эмигрантской политики. Они сделали в своё время бесценный вклад в сокровищницу мирового искусства и литературы и прославили нашу родину и наш народ.