Представители стран Антанты дружно бойкотировали смотр.

«История с фон Сандерсом, — сделал вывод Фей, — представляет яркий пример того, каким образом при добром желании обеих сторон может быть найден выход даже из критического положения. Его удовлетворительное разрешение есть доказательство того, что войны не неизбежны». «Виновником кризиса является не Германия, — писал Сазонову в январе из Лондона посол Бенкендорф, предостерегая от поспешных действий, — ещё менее, быть может, Турция. Причина его коренится в германо-турецком соглашении. Это соглашение создаёт между этими двумя державами величайшую солидарность. В случае конфликта для Германии было бы делом чести и достоинства взяться за оружие в защиту Турции. Из этого я заключаю, что предпринимать меры против Турции — это значит идти прямо к войне».

Опытный посол преувеличил близость между Константинополем и Берлином: «младотурки», помня о французских займах и британском флоте, ещё не сделали окончательный выбор, взвешивая, какой из противоборствующих блоков даст им больше. Но российские дипломаты воспринимали происходящее очень серьёзно, о чём говорит, например, следующий пассаж из донесения в МИД поверенного в делах в столице Порты Константина Гулькевича, датированного 18(31) января 1914 г.:

«Я не могу взять на себя ответственность в том, что даже за такой непродолжительный период времени, как две недели (речь шла о приведении Черноморского флота в боевую готовность. — А.М.), не мог бы возникнуть какой-либо новый инцидент, могущий, против нашей же воли, вынудить нас к активным выступлениям. Так, например, нынешний режим в Турции держится силою, направляемою исключительно энергиею десятка лиц. Внезапный террористический акт, который устранил бы Талаата, Халила, Джемаля, Энвера и т. д., — и в столице может возникнуть анархия, требующая немедленного появления в Константинополе нашего флота. При таких условиях и двухнедельный срок мог бы быть чрезмерно длинным».

Что стояло за этими словами, не знаю. Но звучат они пугающе — особенно когда вспоминаешь историю сараевского убийства.

Лидеры «младотурок» понимали, что европейская война приближается и их страна может окончательно превратиться в объект Большой Политики. В июле 1914 г. в Париж приехал эксминистр финансов Джемаль, считавшийся франкофилом. Турция предложила свои услуги, вплоть до вхождения в Антанту, взамен потребовав возвращения Эгейских островов, перешедших к Греции, но получила отказ. В это же время Энвер привёз из Берлина проект договора: Германия обещала Порте поддержку в отмене капитуляций, достижении соглашения с Болгарией «при разделе территорий, которые будут завоёваны на Балканах» и возвращении Эгейского архипелага, если Греция выступит против Центральных держав. От Турции требовалось участие в войне с Россией. 2 августа тайный договор был подписан; через четыре дня его дополнило соглашение с Болгарией.

С началом конфликта Турция, с согласия Берлина, объявила «строгий нейтралитет» и… военное положение, начав всеобщую мобилизацию. Однако при отсутствии состояния войны путь к компромиссу не был закрыт окончательно. Министр финансов Джавид просил французского посла Мориса Бомпара дать Порте гарантии территориальной неприкосновенности на 15—20 лет и отмены капитуляций, чтобы противопоставить их немецким обещаниям. Великий визирь говорил его британскому коллеге сэру Льюису Маллету о том, что он боится России и «мечтает» о покровительстве Антанты, а Джемаль передал послу список возможных условий этого. Даже русскому военному агенту Энвер предложил союз на 5—10 лет и помощь против Австрии на Балканах, обещая отвести войска с границ Кавказа и удалить немцев из армии.

В Петрограде туркам не верили, считая, что они просто тянут время и пытаются поссорить Россию с балканскими славянами, но и воевать с ними не спешили, чтобы не распылять силы. Сазонов предписал продолжать переговоры «в благожелательном смысле, хотя бы только для известного выигрыша времени, избегая каких-либо связывающих заявлений». Генеральный штаб поначалу исключал параллельные операции против Центральных держав и Турции. Осторожность диктовалась неготовностью к захвату проливов, а также тем, что Болгария, Румыния и Греция ещё не определились.

Англия и Франция тоже не возражали против нейтралитета Турции, но не собирались платить за него ни отказом от капитуляций, ни территориальными компенсациями, которыми можно было привлечь более перспективных союзников. Более того, 31 июля первый лорд британского адмиралтейства (морской министр) Уинстон Черчилль приказал реквизировать два линкора, построенных для Турции на английских верфях и уже оплаченных. Инициатор акции откровенно писал: «Мы не могли позволить себе действовать без этих двух превосходных кораблей. Ещё меньше мы могли бы позволить себе видеть их используемыми против нас. Таким образом, число британских кораблей сократилось бы на два вместо того, чтобы увеличиться на два». Незаконность действий с юридической точки зрения Черчилля не смущала: как говорится, «международное право — это то, что нарушают другие». Но даже он признал, что у прогерманской партии в Константинополе появился мощный козырь. Готлиб сделал вывод: «Если бы Англия заведомо хотела привести турок в ярость и толкнуть их в лагерь кайзера, то она не смогла бы выбрать более эффективного пути».

На грань войны Турцию поставил эпизод с германскими крейсерами «Гебен» и «Бреслау», которые в первой декаде августа прошли из Средиземного моря в Мраморное через Дарданеллы. Английские и французские корабли следовали за ними, но не попытались остановить, хотя об этом просил Сазонов, беспокоившийся за Черноморский флот. «Так как братство по оружию, — заметил Готлиб, — не уничтожило ни одного из основных противоречий, существовавших между союзниками, оно в сущности не ослабило противодействия западных держав стремлению осуществить вековую мечту царского правительства. Именно поэтому «Гебену» и «Бреслау» позволили достигнуть берегов Золотого Рога.[26] Корабли были объявлены «купленными» у Германии и получили новые названия, экипаж был переодет в турецкую форму и даже частично заменён. Но это никого не вводило в заблуждение.

Союзники понимали, что чаша весов в Константинополе клонится в сторону войны, и решили дать туркам возможность проявить инициативу. «Младотурки» продолжали делать авансы странам Антанты, но те брались гарантировать целостность Турции только на время конфликта, давая понять, что потом она может подвергнуться разделу. Союз с Портой, слабой в военном отношении, им был не нужен. 9 сентября турецкое правительство под бурное ликование местной прессы объявило об отказе от капитуляций. Послы великих держав поспешили заявить формальный протест, но Берлин и Вена в тот же день признали совершившийся факт. Англия отозвала военную миссию. 27 сентября Турция закрыла Дарданеллы, поставив мины и заградительные сети. 11 октября Германия предоставила ей заём в 100 млн. золотых франков. 29 и 30 октября турецкая эскадра, включая свежепереименованные «Гебен» и «Бреслау», без объявления войны обстреляла Одессу, Севастополь, Феодосию и Новороссийск.

Это было сделано под давлением Берлина и Вены, чтобы перекрыть путь к возможному отступлению. 1 ноября российский, английский и французский послы в Константинополе сообщили о разрыве отношений и потребовали свои паспорта. В Петрограде Сазонов заявил турецкому поверенному в делах: «Теперь уже слишком поздно вести какие-либо разговоры». «Триумвират» пошёл ва-банк, приняв отставку несогласных министров, к которым чуть было не присоединился сам великий визирь. Правительство проигнорировало предостережение своего же посла в Париже, писавшего: «Обманчивая привлекательность возможных военных успехов может привести только к нашей гибели. Антанта готова уничтожить нас, если мы выступим против неё. Германия не заинтересована в нашем спасении. В случае поражения она использует нас как средство для удовлетворения аппетитов победителей; в случае победы она превратит нас в протекторат».