— Он показал мне ее прямо в баре. Юрий. Свою медаль. А я показал ему свой шрам. И Юрий рассмеялся и сказал мне: «Это тебе тоже награда за Плайя-Хирон!»

Меня так и подмывало спросить, на каком языке они общались. Нет, мне действительно было интересно, как мог Дженкинс свободно говорить с советским космонавтом по-русски. Если же учесть высоколобые литературные реминисценции и аллюзии, все эти перевранные имена и названия (вроде «Джорджи Боркисс» вместо Хорхе Борхеса), рассказ нового знакомого убедил меня: передо мной — непревзойденный авантюрист.

Когда мы собрались расходиться, было уже поздно. Наступила ночь. Керосин в лампе почти весь выгорел. Я подождал, пока Дженкинс закроет заведение, и вышел вместе с ним к тому месту, где были припаркованы наши машины. Мое затянувшееся молчание, видимо, подсказало ему, что пора закругляться, однако Дженкинс счел нужным завершить свою историю мощным финальным аккордом.

— Водоросли, это ж надо! — рассмеялся он. — Засранцы из американской разведки приняли кораллы за водоросли. Причем какие-то особенно гребаные кораллы. Я сразу почувствовал, как нас качнуло, и, не раздумывая, сиганул за борт. Просто чудо, что не напоролся на риф. — Дженкинс на мгновение задумался и добавил: — Но кое-кому не повезло.

«Лендровер» Дженкинса был припаркован всего в нескольких футах от моей «тойоты». Из-за облаков появилась луна, и я увидел, что машина моего нового знакомого, как будто пьяная, накренилась вправо. Прежде чем я догадался остановить Дженкинса, тот шагнул вперед, чтобы посмотреть, что случилось с его автомобилем. Он скрылся в темноте, продолжая бубнить:

— Я слышал, как они кричали в ночи. Я чувствовал запах крови…

В следующий миг раздался звук, напоминающей удар крикетной клюшкой по кочану капусты. Потом я услышал, как кто-то грузно повалился на песок. Дженкинс смолк на полуслове. Я, как идиот, бросился в его сторону.

Разглядеть что-либо в темноте было невозможно. Я вытянул вперед руки в надежде, что смогу дать отпор обидчику Дженкинса. Мне повезло — я споткнулся и полетел на землю, и тут же что-то, просвистев мимо моего правого уха, с размаху взрезалось в песок. Я мгновенно вцепился в этот предмет. Оказалось, что это палка. Мне удалось подняться. Я не рискнул вслепую размахивать доставшейся мне дубинкой, а вот обезоруженный враг осмелился выскочить из тени на освещенное светом луны пространство. Конечно же, это оказался юный австрияк. Я бросился на него с дубинкой наперевес. Оружие не слишком изящное — впрочем, наверное, за то время, пока мы с Дженкинсом выпивали в баре, парень лучше не нашел. Мне не оставалось ничего другого, как ткнуть его концом палки прямо в солнечное сплетение. Австрияк полетел на землю и рухнул в паре шагов от меня. Дженкинс уже успел вскочить на ноги. В следующий миг он набросился на поверженного врага и несколько раз как-то странно взмахнул рукой над его физиономией, которую тут же залило кровью.

— Боже!.. — вырвалось у меня.

Дженкинс отпустил парня и зашагал к бару. Избитый австриец заковылял в противоположном направлении, прижимая к лицу руки.

Я последовал за Дженкинсом. Ночь была прекрасна, темное небо казалось белесым от высыпавших на нем звезд. Накатывавшие на берег волны мерцали слабым зеленоватым светом. Дженкинс опустился на колени и принялся смывать кровь с ножа, после чего аккуратно вытер лезвие о рубашку.

— Всегда доводишь дело до конца? — спросил я.

Он ничего не ответил и, набрав пригоршню воды, принялся смывать кровь со ссадины на голове.

Закончив с этой процедурой, Дженкинс опустился на песок.

— Нам не на что было надеяться, — сказал он, и его лицо приняло бесстрастное выражение. Я так и не понял, что имел в виду бармен — сегодняшнюю драку или далекий день 16 апреля 1961 года. Впрочем, какая разница. Годы войны закалили меня, жестокость Дженкинса не была мне в новинку, но это еще не значит, что я ее одобрял.

Я помог ему встать и отвел к тому месту, где стояли машины. Австриец снова куда-то исчез. Я посадил Дженкинса на пассажирское сиденье моей «тойоты», врубил свет и осмотрел полученную им рану. За ухом у него, капая на воротничок рубашки, все еще сочилась кровь, однако сама ссадина, к счастью, оказалась пустяковой. Морская вода приостановила кровотечение. Я проверил зрачки Дженкинса и попросил вытянуть вперед руки. Насколько я мог судить, никаких признаков сотрясения мозга не было.

— Посиди тихо, — посоветовал я ему, взял фонарик и отправился посмотреть, что там такого успел натворить с «лендровером» этот сопляк-австриец.

Никакого другого ущерба, кроме пары пропоротых шин, я не обнаружил. Когда я вернулся к пикапу, Дженкинса там не оказалось. Я позвал его, но он так и не откликнулся. Инстинкт подсказывал мне, что самое лучшее в данной ситуации — как можно скорее слинять.

Но тут до меня донесся голос нового знакомого.

— Какой тогда в этом смысл, на хрен?! — орал Ник на плохом португальском. Даже на расстоянии я понял, что он кого-то отчитывает. — Будь я на месте грабителя, ты бы уже подох!

Эти слова Дженкинс уже не произнес, а прорычал. Я включил фонарик и направил его луч на бар. Ник Дженкинс, по всей видимости, находился где-то поблизости.

— Что? Где они? — ответил бармену незнакомый мне голос. — Да ведь у меня есть дубинка. Вот она, смотри!

Я подумал, что моему новому знакомому угрожают второй раз за вечер, и с тяжелым сердцем направился к задней двери бара. Дженкинс возвышался над каким-то человечком, стоявшим возле сторожевой будки, которая размером была едва ли больше собачьей конуры.

— Какого хера ты не стал зажигать свет?! — кричал бармен. — Надо было выйти ко входу!

Сторож, сраженный абсурдностью этой мысли, рассмеялся в ответ.

— Чтобы осветить дорогу грабителям? В темноте им хотя бы ничего не видно.

— А как бы их тогда увидел ты сам? Стал бы ждать, пока они все вынесут? Пойми, идиот, тут только что был один подонок. Он бродит где-то рядом. И что ты с ним будешь делать?

— Вот здесь моя хижина. Вот мое ружье. Я никогда не сплю, я все время слушаю…

— Давай ступай вперед! Он тебе ничего не сделает. А не то я сам сейчас возьмусь за твою работу! Найди его и скажи, чтобы поскорее убрался отсюда!

Дженкинс увидел меня и неожиданно утратил интерес к сторожу.

— Ладно, оставайся на месте! Пусть тебе глотку перережут, мне-то какая забота?

Осторожно проведя рукой по голове, Дженкинс подошел ко мне, и мы вместе вернулись к моему пикапу.

Я сказал ему, что у его автомобиля лишь проколоты шины, и, если не ошибаюсь, Ник воспринял это как хорошую новость.

— Сейчас такая темень, что мы все равно ничего не увидели бы, — пробурчал он. Я полез в карман за ключами, а Дженкинс продолжил свой рассказ, как будто за последние несколько минут с ним ничего не случилось. — Мы натыкались друг на друга. Ударялись лбами. Все что-то кричали. Большинство из нас не умели плавать…

После того, что произошло этой ночью, я начал терять терпение.

— Если ты попал в плен после неудачи в Заливе Свиней как враг Кубы, то как тебе удалось всего через пару лет устроиться на работу в гаванский ночной клуб?

— А мне дали всего два года, — произнес Ник с таким удивлением, будто я и сам должен знать ответ на вопрос. — Двадцать два месяца заключения в Ла-Кабанье. Я ведь был еще совершенным сопляком, и все это видели.

Он подался вперед и пригнулся, чтобы я посмотрел на его коротко стриженную голову и убедился в правдивости излагаемой им истории.

— Вот, — сказал бармен, тыча пальцем куда-то ниже раны, нанесенной австрийцем.

Там вроде бы имелся шрам, полученный, по его словам, в результате сильного удара двадцать шесть лет назад. В тот день, когда в Заливе Свиней провалилась организованная при поддержке ЦРУ вылазка кубинских контрас, разъяренный кубинский рыбак со всей дури огрел его веслом по башке.

— Старый засранец, вот он кто. Увидел, что я прячусь в его лодке. — Дженкинс рассмеялся, не поднимая головы. — Тонущий корабль. Ночь. Коралловый риф. Темнотища хоть глаз коли. Рядом рвутся снаряды, свистят пули. Бог знает, что творится. А я отделался одним лишь этим боевым шрамом.