Кэтлин поднимается и садится. Прямо перед ней зияет огромная воронка. Кэтлин переводит взгляд на себя — оказывается, она вся перепачкана землей. Девушка встает, и комья земли падают с нее, а над головой пылающие птицы с криком устремляются в небеса, ближе к луне, и вскоре сливаются с ее сиянием. А внизу, где-то в глубине ее чрева, чужой сперматозоид, одинокий хвостатый бродяга, находит свою цель.
МАГИЯ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА
На дворе пятьдесят второй год, вернее, самое начало года. Пять часов, а уже темно.
— Боже, какая темень! — причитает Кэтлин, стоя перед окном. Стекло, обрамленное красно-коричневыми гардинами с геометрическим орнаментом, усеяно брызгами дождя. Она стоит нахохлившись, закутанная в голубой нейлоновый домашний халат.
Дома только мы — она и я.
— Саул! Что нам теперь делать?
Мой отец — его имя Уильям — задерживается на работе. Что не очень удивительно, если учесть, что ему добираться сюда на машине из Фраттона, а движение на дорогах кошмарное, особенно в такую погоду, как сегодня. Вы наверняка могли подумать, что чем чаще мой отец будет задерживаться на работе, тем спокойней будет относиться к этому моя мать. Или же чем чаще Уильям будет возвращаться домой, на чем свет стоит ругая пробки на дорогах, тем меньше моя мать станет переживать в следующий раз, и ей не будут мерещиться аварии, цинковые гробы и прочие ужасы. Но Кэтлин живет в мире, где ее на каждом шагу подстерегают опасности, где каждый шаг подобен игре в русскую рулетку. А то, что Уильям возвращается домой цел и невредим, — значит просто барабан в тот момент оказался пуст, но если продолжать его крутить, пуля-злодейка все-таки попадет в цель.
Дом — с тех самых пор как Кэтлин под руку с мужем, в другой руке держа сверток, то есть меня, покинула Лондон — это бунгало в новом районе, на улице, что протянулась параллельно шоссе, которое соединяет столицу с Портсмутом. Он небольшой и уютный. А вот сад — огромный и запущенный, от чего создается впечатление, что и сам дом вовсе не дом, а как минимум особняк. По мнению Кэтлин, здесь мне будет хорошо, я стану расти, играя в этих райских кущах — красивый, счастливый ребенок. А еще у меня будет куча друзей.
Рядом с домом гараж, в котором могут поместиться две машины. Правда, вторая машина — это невообразимая роскошь, тем более что у Кэтлин нет ни малейшего желания научиться ее водить. Так что скорее всего родители в один прекрасный день купят трейлер. А если они не будут им пользоваться по прямому назначению, то поставят его среди елок, которые уже заранее посадил Уильям. Он вообще мастак предвидеть все заранее. У него каждая вещь знает свое место.
Вот только куда они отправятся в этом трейлере? На остров Уайт? Или, быть может, в Дарлингтон? Кэтлин не прочь как-нибудь съездить на север, показать мне места, где прошло ее детство.
Она покрасила стены в доме в белый цвет — во всех без исключения комнатах. Это цвет накрахмаленных скатертей в ресторане «Лайонс», где Кэтлин когда-то работала. Это также цвет кухни ее матери. Ни то, ни другое воспоминание не вселяет в нее особую радость, но все эти ассоциации, ностальгия, прошлое — не самое важное. Главное то, что белый цвет — это цвет чистоты, цвет надежды. Он говорит о том, что вы к нему стремитесь, а не о том, что вы есть. Такова вся ее жизнь — белая накрахмаленная блузка только-только из прачечной.
Уильям убеждает Кэтлин, что ей незачем работать. Она прежде всего мать. Ведь у него же есть работа во Фраттоне. Он занимается внедрением новых видов счетных машин в офисах «Южных электросетей». (В 1939 году — спасибо плоскостопию и перенесенному в детстве рахиту — Уильям с позором отправился домой, когда ему вежливо указали на дверь на призывном пункте. Вскоре он оказался в числе резервистов, которым была поручена самая что ни на есть нудная работа: считать цифры для электросетей. Этим он занимается и по сей день.)
Напрасно Кэтлин пытается завести с ним разговор о его работе, о счетных машинах и о том, что они умеют делать. Напрасно пытается поговорить на интересную ей тему.
— Это слишком сложно, — отмахивается Уильям. После рабочего дня и долгой дороги домой он устал. — Я не смогу тебе объяснить.
Если у нее выпадает свободная минута — например, когда Саул спит или играет в саду, — Кэтлин берет с полки какую-нибудь из книг своего мужа. Она читает, и в глазах ее вспыхивают цветные огни — это все, что осталось от былого дара.
Бинарное исчисление.
Булева алгебра.
Алгоритмы.
Нет смысла сожалеть о несбыточном — это она знает точно. Кэтлин есть за что благодарить судьбу: у нее красивый здоровый ребенок, щедрый и заботливый муж, чистый и опрятный дом, в котором все блестит. Увы, она не столь наивна, она знает, какие возможности упущены. Необычный дар, который заметили у нее в самом начале войны — легкость, с которой она умеет оперировать числами, пусть даже на уровне шестого чувства, — так и не нашел своего применения, несмотря на пророчество профессора, несмотря на разбуженные им надежды, несмотря на все ее письма к нему.
А ведь Кэтлин мечтала стать счетной машиной — мечтала в те дни, когда счетная машина еще была человеком. Образованной и всеми уважаемой счетной машиной, возможно, даже со своим собственным офисом. Какими странными кажутся сейчас эти чаяния, словно какая-та часть истории канула в небытие. В наши дни человеческий талант ничего не стоит. И счетная машина справится с работой не хуже нее самой, если не лучше. Даже Уильям, и тот победит ее в два счета, вооружившись своей чудо-техникой. (Это слишком сложно, Кэтлин, говорит он с усталой улыбкой. В такие моменты она его ненавидит.)
Так что ей нет никакого смысла оглядываться назад. Куда полезней устремить взгляд вперед, к светлому, ослепительно белому будущему в качестве Жены и Матери.
Днем ограниченные рамки новой жизни мало что значат, для Кэтлин куда важнее взгляд в будущее. Каждый год она заново перекрашивает бунгало в белый цвет, словно задалась целью сделать его белее белого — то есть достичь того уровня белизны, который (если верить рекламе, а та постоянно говорит что-то новое) является Химически, Биологически и даже Оптически Белым. Ей постоянно грезятся морские раковины с их неярким перламутровым блеском. Нечто такое, что по команде готово испускать что-то вроде свечения. Одна из первых любительниц приглушенного освещения, Кэтлин как-то раз попросила мужа, чтобы тот поставил в каждой комнате специальные выключатели для регулирования яркости ламп. Уильям же ворчит, что при таком тусклом свете недолго и ложку мимо рта пронести.
День клонится к вечеру, и цвета на улице начинают потихоньку исчезать, от чего бунгало — продукт одного из самых ранних экспериментов панельного домостроения — словно уплощается на фоне серой земли, а вся улица превращается в нечто вроде выцветшей декорации. В такие моменты ослепительно белая пустота будущего давит на Кэтлин со всех сторон подобно кафельным стенам ванной.
— Уже почти ночь на дворе, Саул! — кричит она.
— Движение сегодня — просто ужас какой-то! — добавляет она, глядя на дорогу, после чего переводит взгляд дальше, на насыпь, стараясь рассмотреть сквозь лесопосадку мелькающие красно-белые огни шоссе.
— Боже, и откуда только такое! Ему надо быть осторожней при таком кошмарном движении!
Кэтлин повторяет одно и то же, и в ее голосе слышится паника — впрочем, есть в этом и своя поэзия. Ужасное движение. Подыскивая слова, чтобы выразить свой страх, она обнаружила, что для этого лучше подходит… нет, не меткое слово, не удачная фраза, которая, повторенная не один раз, оставляет после себя пустоту, а слово неудачное, фраза избитая, затертая до такой степени, что превращается в бессмысленное заклинание африканского племени.
— Ну почему сегодня такое кошмарное движение?
— Такое кошмарное движение, зачем оно только?
— И с каждой минутой все кошмарнее.
Разум не способен постичь реальность, фантазия не способна ее изменить. Этот урок Кэтлин вынесла из жизни. Разум и фантазия — стороны одного и того же гнутого ключа. Ими ничего не отомкнуть. Они ничего вам не откроют. Попробуйте вступить в мир в ожидании магии — и жестокая связь причины и следствия разрушит ваши надежды. Попробуйте смотреть на мир объективно, как все вокруг вас неожиданно превратится в абсурд. Достаточно посмотреть на ее дом. В почтовом адресе фигурирует деревня под названием Хорндин. Но, несмотря на свое довольно милое название, никакая это не деревня, а всего лишь череда щитовых домишек, вытянувшихся вдоль шоссе в том месте, где оно прорезает Саут-Даунс, что на юго-западе Суссекса. Можно ехать несколько миль вдоль газонов с высокой сухой травой, и время от времени вдалеке будут мелькать домишки с облупившимися зелеными стенами и крытой рифленым железом крышей; сараи на бетонных сваях, вокруг которых натянута ржавая сетка; то там, то здесь кирпичная стена высотой по колено. Кирпичи — ярко-красные, если выкрашены ядовитой нитрокраской, белые — если известкой. Причем вручную. Жуткая безвкусица. Безумие.