Пестель посоветовался с товарищами — принимать ли Витта? Его отговаривали.

— Подлец, известный подлец! — единодушно утверждали все.

А тут дошли до Пестеля слухи, что недавно Киселев сказал Волконскому:

— Послушай, друг Сергей, у тебя и у многих твоих тесных друзей бродит на уме бог весть что! Ведь это поведет вас в Сибирь. Помни, ты имеешь жену, она ждет ребенка, уклонись ты от этих пустячных бредней, столица которых в Каменке…

«Неужели раскрыты?» — с тоской думал Пестель.

И сейчас, глядя на восторженное, вдохновенное лицо Бестужева-Рюмина, он размышлял, открыть ли ему трудные свои раздумья. Будучи искренне привязан к этому юноше, Пестель не хотел вносить смятение в его сердце. Но имел ли он право скрыть надвигавшуюся опасность?

Они продолжали сидеть молча в полутемной, залитой красноватым зловещим светом комнате.

Дверь из кабинета была растворена в маленькую комнатку, служившую Пестелю спальней. Бестужев-Рюмин видел на стене тускло поблескивающую золотую шпагу, которой Пестель был награжден за храбрость, проявленную в сражении под Бородином. Рядом с кроватью стоял большой кованый сундук под тяжелым замком. И почему-то Бестужев-Рюмин вдруг подумал, что, верно, в этом сундуке Пестель хранит «Русскую правду»…

Судьба «Русской правды» весьма беспокоила Пестеля. Теперь, когда он понимал, что ему каждую минуту может грозить арест, он заботился о судьбе конституции больше, чем о своей собственной.

Недавно с помощью одного из членов общества Пестель переправил «Русскую правду» в Немиров, но и там обстановка была напряженной, и рукопись вернули в Тульчин, а оттуда увезли в деревню Кирнасовку. Там члены общества Заикин и Бобрищев-Пушкин зашили рукопись в клеенку и зарыли в придорожной канаве.

— Недаром народ поговорку сложил, — задумчиво сказал Пестель, — промедление смерти подобно. Медлит Север, медлим мы. Пора действовать. Ты скажи Сергею Муравьеву-Апостолу: приближаются сроки. Нет у меня пока точных сведений, но кажется мне, что обкладывают нас со всех сторон, как волков на охоте…

— Не мы ли твердим, что нужно действие, действие и действие! — горячо воскликнул Бестужев-Рюмин.

— До двадцать шестого года и двух месяцев не осталось! — решительно сказал Пестель. — В двадцать шестом начнем.

Не знал Павел Иванович, что непредвиденные обстоятельства заставят членов общества начать свои действия раньше. Не знал он и того, что до событий этих осталось всего лишь несколько дней. Не знал, что 13 декабря он будет арестован, посажен в Тульчинскую тюрьму. А потом помчат фельдъегерские тройки его в столицу. Его, Пестеля, важнейшего государственного преступника.

Глава восьмая

Начинается!

В семь часов утра Рылееву принесли записку от Трубецкого:

«Царь опасно болен, едва ли жив. Весь синклит сейчас собирается в Александро-Невскую лавру для молебствия. Еду узнавать».

Уже несколько дней ползли по Петербургу тревожные слухи о том, что царь, находясь в Таганроге, тяжело заболел. Но никаких официальных сообщений пока не было. И вот…

Рылеев быстро оделся. Сев за стол, он написал большое письмо Пущину, просил срочно приехать в Петербург. Запечатав конверт, вызвал Петра и велел закладывать лошадей, хотел ехать к Трубецкому — не терпелось узнать новости. Но в кабинет вошла жена и воспротивилась его намерению:

— Ты совсем простужен, Кондраша, — просительно сказала она. — Погляди на себя, красный весь, глаза блестят, жар у тебя… Выпей липового чаю и полежи.

Рылеев стал было спорить, но Наташа проявила несвойственную ей твердость и заявила, что не пустит его ни за что на свете. Пришлось покориться.

Рылеев лег на софу и, чтобы отвлечься, снял с полки первую попавшуюся книгу. Чтение успокаивало, он задремал.

Гремя волочащейся по полу саблей, в кабинет влетел Якубович. Выкатив глаза, налитые кровью, он крикнул:

— Умер царь!

Проклиная все и всех за то, что ему не пришлось убить своего врага, Якубович так же внезапно, как появился, ушел, ничего толком не рассказав.

Было уже около одиннадцати. Курьер принес деловые бумаги. Рылеев рассеянно подписал их и послал в канцелярию записку, что сегодня быть на службе не сможет.

Вскоре приехал Трубецкой. Привыкший к простору громадных своих комнат, он всегда чувствовал себя неловко в маленьком кабинете Рылеева и долго усаживался в кресле, укладывая длинные ноги.

— Я был на заседании Государственного Совета, — говорил он. — Царь завещал престол не Константину, как это следовало по закону, а Николаю Павловичу. Но сенатор Мордвинов, дочитав завещание до конца, спокойно встал и сказал: «А теперь пойдем присягать императору Константину!»

— Почему? — изумился Рылеев. — Ведь престол завещан Николаю!

— Не знаю. Словом, повели нас в покои Николая Павловича, и ему было объявлено решение Совета. Николай, услышав, что его не хотят признавать царем, вышел к войскам и сам присягнул Константину.

— Обстоятельства чрезвычайные, князь! — воскликнул Рылеев. — Надо действовать. Необходимо избрать диктатора. Я уже говорил раньше с членами общества, и они согласны со мной — мы хотим избрать диктатором вас. Вы полковник Генерального штаба, занимаете высокий пост, солдаты знают вас, помнят ваше участие в Бородинском сражении, в заграничных походах. Трудно найти человека, который вызвал бы такое доверие в войсках…

Трубецкой поднялся. На его побледневшем лице изобразился испуг.

— Перемена самовластительного правителя наводит невольную боязнь! — зашептал он с опаской и, пристально заглянув в глаза Рылеева, произнес шепотом: — Лучше бы ночью, как Павла…

— Что вы говорите, князь?! — возмутился Рылеев, с неприязнью глядя на него. — Мы должны действовать не таясь. Наши замыслы благородны и бескорыстны!

— Я против того, чтобы сейчас начинать действия, — мрачно проговорил Трубецкой. — Сил у нас еще недостаточно.

— Мы не имеем права медлить! — горячо возразил Рылеев. — Столь благоприятного момента не будет.

— Если бы я знал заранее, — медленно продолжал Трубецкой, — я бы составил план действий.

Его тонкое аристократическое лицо было бледно и торжественно, но сквозь эту торжественность все отчетливее проступал страх.

— А вы и составьте, князь, — уже с трудом сдерживая раздражение, сказал Рылеев. — Ведь переворот должен совершиться силой военной.

Трубецкой ничего не ответил и, торопливо попрощавшись, уехал.

Не успела закрыться за ним дверь, как вошел Николай Бестужев. Рылеев никогда не видел сдержанного Николая Бестужева в таком волнении. Не снимая шинели, он остановился на пороге кабинета, бросая в лицо Рылееву укоризненные слова:

— Ты поступил не так, как должно, Кондратий! Где общество? Почему не оповестили членов о смертельной болезни царя?! Во дворце уже больше недели получали тревожные бюллетени. Что намерено предпринять общество? Говори!

Рылеев молчал. Упершись локтями в колени, он положил голову на ладони. От жара, от волнения голова нестерпимо болела.

— Я сейчас столкнулся с Трубецким, — продолжал возбужденно Николай Бестужев. — Кажется, князь напуган не в меру.

Рылеев поморщился.

— Трубецкой один из старейших членов общества, — возразил он. — Я уверен, что в решительный момент князь покажет себя с лучшей стороны.

— Дай-то бог, дай-то бог…

— Надо узнать о настроениях в городе и в войсках, — сказал Рылеев. — Я поеду собирать сведения.

Два дня и две ночи Рылеев вместе с Бестужевым ходил по казармам, разговаривал с солдатами:

— Знаете ли, братцы, что в сенате есть завещание покойного государя, а нам его не объявили?

— И слыхом не слыхивали!

И пополз среди солдат слух: царь хотел объявить волю крестьянам, а солдатам сбавить срок службы…

На третий день Рылеев слег, жар свалил его. В бреду он звал жену и дочь. Они не отходили от постели, но он не узнавал их. Из его несвязных слов Наташа поняла, что ее Кондратий задумал что-то страшное, и так напугалась, что не решилась звать доктора, а послала за Александром Бестужевым. Александр пришел, взглянул на больного и сам кинулся за врачом.