Шубин выскочил из моторного отсека, огляделся:

— Юнга! Семафор на катера: подойти ко мне, стащить с мели!

Первым к Шубину приблизился Князев. Несмотря на сильный обстрел, он подходил очень медленно — давал ход, потом стопорил машины, чтобы не сесть самому на мель. Через несколько минут к нему с такими же предосторожностями присоединились еще два катера.

Им удалось завести швартовы, но катер Павлова так присосало к песку, что пеньковые концы рвались один за другим.

Всплески от снарядов поднимались уже рядом с катерами-спасателями. Матросы Князева поспешно заделывали пробоину в таранном отсеке.

Шубин понял, что, возясь с буксировкой, рискует другими катерами своего отряда.

Тогда скрепя сердце он решил оставить гибнущий катер и высадиться с остатками команды на вражеский берег. При создавшемся положении это было менее опасно, чем мешкать здесь, на виду у береговых артиллеристов.

Шубин приказал катерам-спасателям отходить. Потом обернулся к своим матросам:

— Автоматы, гранаты разобрать! На берег — за мной!

Шурка прыгнул в воду плашмя, погрузился с головой, но кто-то сразу же подхватил его и поволок за собой к берегу.

Отфыркиваясь, он поднял мокрое лицо. С одной стороны его поддерживал Шубин, с другой — боцман.

Выбравшись на берег, Шубин огляделся. Совсем мало черных бушлатов подле него. Живы только боцман, радист и юнга. Павлова нет, Дронина нет, Степакова нет.

Но в бою надо думать только о живых! Будет время помянуть мертвых! Если будет…

2

Песчаные дюны, поросшие сосняком, были вдоль и поперек изрезаны траншеями. Сгрудившись в узком лесистом коридоре, зажатые с боков заливом и морем, люди дрались с невиданным ожесточением, зачастую врукопашную.

Бой на косе разбился на отдельные яростные стычки.

Беспрерывно раздавалась быстрая трескотня, словно бы кто-то прорывался через лес напролом, ломая кусты и сучья. От острого запаха пороховых газов першило в горле.

И все время над лесом на бреющем кружили наши самолеты.

Ширина косы Фриш-Неррунг не превышает нескольких десятков метров. К сожалению, не удалось соблюсти полную точность при высадке на косу обеих десантных групп. Стрелковый полк и морские пехотинцы были разобщены, очутились на расстоянии трех-четырех километров друг от друга. Пространство это было почти сплошь заполнено немцами.

Взбегая на отлогий песчаный берег, Шубин не утерпел и оглянулся. Катер Павлова почти лежал на борту, продолжая гореть. Оранжевое пятно расплылось рядом — отблеск пламени на воде.

Жалость сдавила сердце. Не думал Шубин, что так придется расстаться с катером. Надеялся довоевать на нем до конца. Но — не довелось!

А ведь сколько раз выручали они друг друга из беды! И в шхерах. И у камней Ристна. И в бесчисленных морских боях…

Он круто повернулся к морю спиной, чтобы не видеть агонии своего катера.

Подле моряков теснились пехотинцы:

— Ого, и полундра[33] с нами! Давай, давай, полундра!

Воздух звенел от пуль, будто над ухом все время обрывали тонкую, туго натянутую струну.

Вот как оно получилось-то! Воюя с первого дня войны, Шубин только под конец ее услышал это дзиньканье, которое ранее всегда заглушал рев моторов.

Отступавшие от Пиллау немецко-фашистские войска смешались с подкреплениями, которые подходили из Данцига.

Все это сгрудилось в одном месте, примерно посредине косы. Образовалось какое-то крошево: вопящие люди, танки, увязающие в песке скрипящие повозки, дико ржущие кони.

В этом мелькании теней и огней, посреди призрачного леса, зажатого с обеих сторон морем, порой трудно было разобраться, где свои, где чужие.

Но Шубин упорно прорывался вдоль косы к Пиллау.

Светало. Уже ясно видны были дома на противоположной стороне.

Десантники выбежали к причалу. Все паромы были угнаны. Но это не остановило солдат. Расстояние между косой и городом не превышало ста метров. Солдаты стали наспех сбивать плоты или связывали по две, по три пустые канистры и, вскочив на них, плыли к Пиллау, кое-как отгребаясь досками. Некоторые, забросив за плечи сапоги и автоматы, кидались вплавь — таков был яростный порыв наступления!

Шурка упал на какое-то подобие плота рядом с Чачко.

А где командир?

Вот он!

Как морского конька, Шубин оседлал несколько связанных вместе канистр и, сгорбившись, с силой греб веслом. Где он раздобыл весло?

Тритоны на фонтане, Синдбад-мореход верхом на дельфине, тридцать три богатыря, выходящие на берег, — все смешалось в голове у юнги…

Шубин обогнал его и Чачко. Вода вокруг колыхалась, взбаламученная множеством плывущих к набережной людей.

Набережная приближалась. Как злая собачонка, взад и вперед прыгал на ней маленький желтый танк. Ствол его орудия мелко трясся, выбрасывая вспышки — одну за другой.

Вдруг танк будто ударили палкой по спине. Он закружился на месте и замер.

Шубин первым выскочил на берег. В ботинках хлюпала вода. Даже не отряхнувшись, он побежал вдоль набережной. Потом обернулся, махнул рукой своим матросам, свернул за угол в какой-то переулок.

В чужом городе он ориентировался свободно, словно бы уже не раз бывал в нем. Недаром так старательно изучал план Пиллау накануне штурма!

3

Под ногами хрустело стекло. Все окна были выбиты. Витрины магазинов зияли черными провалами.

Воздух превратился в одну сплошную, беспрестанно вздрагивающую струну.

Из-за красно-белой башни маяка стучали пулеметы.

Обходя их, Шубин кинулся в какой-то двор. Матросы и пехотинцы последовали за ним.

Они очутились внутри каменного колодца. Привалившись к стене, лежал опрокинутый велосипед. Колеса его еще вертелись.

Весь двор был разноцветный. Его устилали письма, в конвертах и без конвертов, смятые, разорванные, затоптанные сапогами. Вероятно, в этом доме помещалось почтовое отделение.

Но тут же были и жилые квартиры. Откуда-то доносился плач. Детский голос сказал просительно:

— Штилль, муттерхен! Зи зинд хир![34]

Шурка подполз к одному из подъездов, заглянул внутрь. Лестничная клетка! Под лестницей, накрывшись какими-то рогожами, сидело на корточках несколько гражданских. Из кучи выглянула девочка и тотчас же опять нырнула под свои рогожи.

Шурка нахмурился, осторожно прикрыл дверь. Разве это правильно: им, Шуркой, пугать маленьких детей?

Юнга оглянулся. Его командир неподвижно стоял у стены, нагнув голову и глядя в одну точку. О чем он думает? Наверно, вспоминает план Пиллау?

И город-то штурмует, руководствуясь какой-то одному ему понятной штурманской прокладкой. Судя по всему, прорывается не просто к гавани — к определенному месту в этой гавани!

В затылок Шурке жарко дышали солдаты. Они постепенно скапливались во дворе и, шурша письмами, переползали под стенами. На середину двора залетали шальные пули.

Мокрые гимнастерки дымились. Из-за крыш уже поднялось солнце.

Старший сержант, командир взвода, то и дело вскидывал глаза на Шубина, ожидая его приказаний. Нужды нет, что тот не пехотинец, а моряк. Авторитет и обаяние волевого офицера скажутся в любых трудных условиях и объединят вокруг него солдат.

Шубин выглянул из-под арки ворот, что-то прикинул, сравнил. Потом обернулся и сделал несколько шагов от ворот внутрь двора. Он улыбался.

И вдруг, будто трескучим ветром, сдуло у него с головы фуражку. Кувыркаясь, она отлетела в угол двора.

Но Шубин продолжал стоять. Заглянув снизу, Шурка с ужасом увидел, что глаза его командира закрыты. Он стоял и качался. Потом упал.

Ему не дали коснуться земли, подхватили под руки.

Боцман трясущимися руками пытался оказать первую помощь. Со всех сторон протягивались бинты из индивидуальных пакетов.

Несколько солдат, грохоча сапогами, кинулись по лестнице на чердак. Из окна с лязгом и звоном вылетел пулемет. Вместе с ним упал и пулеметчик. Это был немец-смертник, оставленный на чердаке для встречи десанта и прикованный цепью к пулемету.