Соскин не дал ему закончить. Отмахнувшись, продолжал снисходительной скороговоркой:

— А-а! Ваша скромность ни к чему, хотя известно, что скромность украшает большевика.

Думая в дороге об этом сумбурном разговоре, Соскин одновременно с некоторым раздражением испытывал удовлетворение оттого, что ему удалось пустить пробную стрелу: «Пусть Дремов подумает, поломает голову. Авось и правда сляжет. Вначале в медсанбат, а там можно будет постараться и подальше отправить, с таким расчетом, чтобы в дивизию уже больше не возвратился».

Проводив Соскина, Дремов долго смотрел ему вслед, пытаясь понять, чем были вызваны его настойчивые рекомендации сейчас же ложиться в медсанбат. «Что-то тут нечисто. Не думаю, что здесь проявилась действительная забота», — заключил он.

Подошел капитан Сорокин.

— Пленных, товарищ полковник, привели. Оба эсэсовцы. Один ранен в ногу.

— Помощь оказана? — машинально спросил Дремов, не переставая думать о настоятельной рекомендации замкомдива.

— Перевязали…

Направляясь к пленным, Дремов встретил на тропинке Великого. Он бежал снизу, от речушки, на ходу вытирая мокрую голову.

— Водичка обжигающая, Иван Николаевич. Советую и вам освежиться…

— Хорошо. Попробую чуть позже. Ты отдохни пока, а я займусь вон этими, — кивнул он в сторону лип, куда солдаты привели пленных.

Разместившись на табуретке так, чтобы было видно лицо лежавшего на носилках фашиста, Дремов обратился к нему по-немецки:

— Ферштеен зи руссиш?

Пленный не ответил на вопрос, повернул голову в другую сторону. По его пустым глазам Дремов понял, что такой может бесстрастно смотреть на ужасные мучения любой жертвы, что такой не пощадит ни детей, ни стариков. «Палач», — подумал он.

— Я вас спрашиваю: понимаете ли вы по-русски? — Пленный и на этот раз промолчал. — Варум швайген зи? Почему молчите? — жестко спросил Дремов.

Фашист, что-то промычав, злобно сплюнул на траву.

— Долго будем дурака валять? — поднявшись, Дремов зашел с другой стороны, намереваясь взглянуть на пленного в упор.

Зло зыркнув глазами, фашист прошипел:

— Руссише швайн!

— А, что с ним нянчиться, товарищ командир?! — выхватив пистолет, шагнул к пленному Сорокин.

— Не смей! — одернул его Дремов и посмотрел на немца, как умел смотреть на злейшего врага. Тот сморщился. Подумав, Дремов приказал: — Убрать!

Такого оборота эсэсовец явно не ожидал.

— Я… Я буду говорить по-русски, — выкрикнул он, но Дремов не стал его слушать.

— Теперь я не буду вас слушать… — тем же спокойным голосом произнес он. — В дивизию. Там разберутся лучше нашего. С этим есть о чем поговорить.

4

Весь день провел Дремов в ротах и батареях, потолковал с рядовыми и сержантами, с командирами батальонов и рот и в штаб возвратился только поздним вечером. Опустившись на скамейку в прохладном палисаднике, прислушался к слабо доносившемуся грохоту. «Рванули гвардейцы километров на тридцать», — подумал он о бригадах мехкорпуса и только теперь по-настоящему понял, что находится в глубоком тылу — вблизи не строчат пулеметы, не рвутся снаряды, — что можно покурить, не пряча в кулак папиросу.

— Как тут хозяйничал? — спросил он у подошедшего ординарца.

— Все у нас чин по чину, — отозвался солдат, блеснув зубами.

Немного отдохнув, Дремов умылся, но, склонившись над остывшим ужином, почувствовал неодолимую усталость. Не было сил поесть. Отяжелевшую голову тянуло к столу, а когда засыпал, перед глазами в уплывающем тумане появлялась жена Анна. Вроде даже слышались ее приближающиеся шаги и приглушенный голос, а через какие-то секунды из-за ее спины показалась дочурка, точь-в-точь такая белокурая и с таким же голубым бантом, какой он видел сегодня на голове у девчушки здесь, в доме. «А возможно, Зина и не такая? — мелькнула мысль. — Что может остаться в памяти, если видел ее последний раз в возрасте пяти-шести лет. Было это в тридцать втором или тридцать третьем, что ли, когда ездили к родителям в Слоним».

Дремов вновь опустил голову. И как только она коснулась лежавших на столе рук, перед глазами тут же, как и в первый раз, появилась Анна. Подойдя к нему, она что-то шепнула, вроде чего-то попросила. Прощения? Неужели тогда ему читали ее письмо? Неужели то были действительно ее показания, на которых так упорно настаивал следователь? Нет! Не может быть, чтобы Аннушка давала такие показания.

И Аннушка и дочурка незаметно исчезли. Иван Николаевич пошарил по столу руками, тяжело вздохнул, а беспокойный сон продолжался. «Вот, я их не могу отыскать, а они сами появились, дали о себе знать. Только почему же скрылись?» — продолжал Иван Николаевич бредить во сне. Открыл глаза лишь после того, как на веранде гулко застучали каблуки. В комнату вошли Великий и Климов.

— Садитесь, — пригласил Дремов, выпрямляясь.

Когда Великий положил на стол стопку наградных листов, Иван Николаевич взглянул на замполита.

— Смотрел? — спросил он.

— Внимательно, вместе с Петром Ильичом. Думаю, все правильно. Вот только Заикина… Героя бы ему следовало.

Дремов поднял брови.

— Хотелось бы так, но надо, чтобы уж наверняка.

Климов промолчал, а Дремов продолжил свою мысль:

— Думаю, вскоре будут моменты и поярче.

Вбежал ординарец.

— Товарищ командир! Гражданочка тут одна, хозяйка. Просит что-то для детишек.

— Пусти.

В комнату вошла крупная женщина. Небрежно кивнув в знак приветствия, прошла в следующую комнату. Там задержалась недолго. Возвращаясь, остановилась у двери книжного шкафа, переложив кое-что с места на место, удрученно вздохнула, с трудом процедила:

— Кое-что ребятишкам…

Когда дверь закрылась, Климов взглянул вдогонку.

— Этой семейкой занимается СМЕРШ. Есть сведения, что сия мадам здесь проявляла серьезную активность — занималась «просвещением». Ходила в переводчицах и младшая, но с ней пока не все ясно.

— Селяне не очень-то лестно отзываются о хозяевах этого дома, но надо хорошенько во всем разобраться самим…

— Разберемся, — заключил Дремов. — СМЕРШ разберется, — тут же поправился он.

Тем для разговора нашлось бы еще много, но позвонил дежурный и доложил, что подполковника Великого срочно вызывают в штаб дивизии. Взглянув на Дремова, Великий недовольно чертыхнулся:

— Черт знает что, опять горячку порют…

Офицеры ушли, а Дремов решил наконец отдохнуть. В дверях показался ординарец с каким-то альбомом в руках.

— Это откуда? — спросил он у солдата.

— Это? — с отвращением посмотрел на альбом солдат. — Вон там, на нижней полке лежало. Дрянь какая-то…

Дремов взял альбом, открыл обложку и не поверил своим глазам: на него смотрела, нагло улыбаясь, совсем нагая, та самая гражданочка, которая только перед этим заходила «кое-что прихватить для ребятишек». «Неужели она?» — возмущаясь, задал сам себе вопрос Дремов.

Переворачивая толстые листы альбома, Иван Николаевич чувствовал, как его трясет какой-то озноб. Негодующе восклицая, он то яростно бил кулаком по валику дивана, то брезгливо морщился. Изредка попадалась на карточках и младшая сестра, наряженная в форму полицая. «Ишь, стерва! Натянула на себя шкуру!»

— Убери! — швырнул он альбом и поспешил в сени. — Бр-р. Дай-ка воды, горячей бы. Не враз такую грязь отмоешь.

В доме ему стало душно. Изо всех углов повеяло затхлостью, нечистотами. Вытирая руки, он толкнул наружную дверь.

— Какая мерзость! Ночевать будем вон там, в палатке.

— Слушаюсь! — с одобрением в голосе отозвался солдат.

Село уснуло под плотным пологом темной ночи, а воздух был чист и свеж, полон волнующих запахов ранней осени. Дремов прислушался. Где-то в конце села надрывалась собачонка.

Лежа на свежем сене в палатке, Дремов продолжал думать о том, как могло случиться, что люди дошли до такого падения. «Говорят, что старшая закончила педагогический институт, а младшая — сельскохозяйственный техникум».