Смысл теории состоит в […] путешествии, в постоянном движении за пределы собственных границ, в эмиграции, в том, чтобы ощущать изгнание[976].
Возможность «остранения», если воспользоваться термином Шкловского, делала глубоко продуктивным анализ собственной литературы на языке другой, преломления ее сквозь призму другой культуры. Это основной фактор не только в эволюции русского формализма и его модификации в структуралистский функционализм Пражского лингвистического кружка, но и — что куда более важно — в возникновении современной литературной теории в межвоенный период в целом. Подход к литературе с точки зрения теории означал преодоление ее (литературы) и своей собственной встроенности в национальную традицию путем выбора позиции аутсайдера, размышляющего над ее (литературы) универсальными законами. Так, в Праге наблюдалось огромное разнообразие подходов, которым была отмечена эмигрантская наука о литературе между двумя мировыми войнами. Рядом с якобсоновским постформализмом и ранним функционалистским структурализмом Богатырева (развившимся, по утверждениям исследователей, независимо от Малиновского)[977] можно также видеть развитие историко-филологических исследований вокруг основанного Альфредом Бемом семинара по Достоевскому (1925–1933)[978], а также литературоведения, ориентированного на психоанализ. Яркий представитель этого направления — Николай Осипов (1877–1934), который познакомился с Фрейдом в Вене в 1910 году и пропагандировал его идеи в России до своей эмиграции в 1919-м и прибытия в Чехословакию в 1921-м[979]. Следует также упомянуть о пражском крыле евразийства, возглавляемом Петром Савицким. Он замыслил создать «евразийское литературоведение» как составную часть русской историко-литературной науки, в задачу которой входило переосмысление русского литературного развития до и после 1917 года с точки зрения особого геополитического и культурного статуса России. И хотя Савицкий признал свое поражение в реализации этого проекта, ему удалось убедить ряд последователей в Праге (Константина Чхеизде, Леонтия Копецкого, Г. И. Рубанова) принять евразийство в качестве интерпретационной призмы для рассмотрения советской литературной жизни 1920–1930-х годов[980]. Прага стала тем местом, где некоторые из этих течений пересекались — наиболее зримо в якобсоновской попытке придать легитимность евразийской лингвистике, частично поддержанной Савицким, и в усилиях самого Савицкого по созданию лингвистической географии со структуралистским уклоном, а также в идеях Богатырева о специфически евразийской русской фольклористике[981].
Таким образом, изгнание и эмиграция, особенно в более либеральные 1920-е годы, вписаны в сам код развития литературной теории, во многом определяя характер ее эволюции и участвуя, как мы видели, в процессе завершения формалистского проекта в Советской России и в инаугурации новой фазы его развития в работах Пражского лингвистического кружка.
Однако (повторим) эмигрантские критика и теория, хотя по необходимости и связанные, имели весьма различную динамику. Якобсон, который практиковал оба эти дискурса, оставался исключением в ситуации, где они были отчуждены друг от друга. Вовлеченность в футуризм Якобсон переживал до эмиграции, однако сохранил ее и после естественной смерти этого художественного направления — потому что оно уже было интегрировано в его более широкую литературную теорию. В этой теории такие понятия, как дифференциация и состязание между литературным рядом и бытом, фундаментальное различие между метафорой и метонимией и систематическая природа эволюции литературы и ее жанрового репертуара, играли центральную роль. Все эти понятия присутствуют в эмигрантских текстах Якобсона, которые соединяют теорию и критику, в частности в его эссе «О поколении, растратившем своих поэтов» (написано в мае — июне 1930 года и опубликовано в 1931-м) и в статье о Пастернаке («Randbemerkungen zur Prosa des Dichters Pasternak», написана на черноморском курорте в Болгарии в 1935-м и опубликована в том же году в «Slavische Rundschau»)[982]. Эти тексты многое говорят не только о методологических принципах, которых придерживался Якобсон в 1910–1920-х годах, но и о его блестящем литературно-критическом мастерстве. Они также свидетельствуют о неколебимой верности футуризму, в особенности Хлебникову и Маяковскому. Напротив, Ходасевич, который не принимал прямого участия в теоретических спорах накануне и после 1917 года и работал исключительно внутри дискурсивного пространства литературной критики, не смог увидеть в Маяковском ни дара, ни поэтического величия. Характерно, что он также не принял и теоретического новаторства русского формализма (равно как и психоаналитического направления в литературоведении)[983].
Но дело, конечно, не в личном неприятии Ходасевичем поэзии Маяковского или в его несогласии с формализмом. Не только Ходасевич, но и почти вся эмигрантская литературная критика оставались удивительно консервативными в своей реакции на формализм. Адамович служит другим хорошим примером подозрительного и иронического отношения к формализму. Примечательно, что он разделял его с Набоковым, хотя и не был высокого мнения о прозе последнего. Таким образом, дело не в личных вкусах. Адамович остался глух к поэзии Цветаевой и Есенина, зато признавал прозу Леонова и Шолохова; однако ничто не помогло ему признать достижения формализма в литературной теории[984]. Среди эмигрантских критиков активистский симбиоз формализма и ЛЕФа признавался, кажется, только левым крылом евразийства, чему способствовала его политическая ориентация. Дмитрий Святополк-Мирский (вероятно, наиболее проницательный эмигрантский критик левого толка) написал на смерть Маяковского в 1930 году важную статью «Две смерти: 1837–1930», вошедшую в книгу, которую он опубликовал совместно с Якобсоном[985]. Мирский позаимствовал из теоретического аппарата Шкловского такие понятия, как «канонизация» и «прием», чтобы подчеркнуть значение Маяковского как поэта. Он также опубликовал в газете «Евразия» рецензию на первый том «Собрания сочинений» Хлебникова, высоко оценив вступительную статью Тынянова[986]. Другим симпатизирующим формализму левым евразийцем была бывшая ученица Шкловского Эмилия Литауэр[987].
Траектории эмигрантской литературной теории и критики были, таким образом, взаимосвязаны, но далеко не идентичны. Каждая имела собственную динамику продвижения и отказа от новых методологических принципов, выработанных после Первой мировой войны. Поскольку литературно-теоретические работы Якобсона, Богатырева и Шкловского хорошо известны как в России, так и на Западе, я сосредоточусь в этой главе на литературной критике как специфически полемическом дискурсе с целью проследить ключевые моменты дискуссий и рассмотреть их значение. Очевидно, что критика имеет более прямое влияние на литературу, чем теория; влияние последней иногда более значительно, однако отложено во времени[988].
II. Основные дискуссии
Эмигрантская литературная жизнь протекала в дискуссиях разной продолжительности, интенсивности и важности: одни были подобны бурям в стакане воды[989], другие имели серьезные и продолжительные последствия. Здесь нас интересуют наиболее значимые дебаты в эмигрантской литературной среде: а) споры о роли критики; б) дискуссия о «молодой литературе», обернувшаяся полемикой о будущем эмигрантской литературы; в) важная и продолжительная дискуссия о каноне. За пределами рассмотрения придется оставить другие дискуссии, которые, хотя и были сфокусированы на важных вопросах, не всегда имели достаточный резонанс[990].
976
Said E. Travelling Theory Reconsidered // Critical Reconstructions. The Relationship of Fiction and Life / Ed. R. Polhemus, R. Henkle. Stanford: Stanford University Press, 1994. P. 264.
977
О функционалистском структурализме Богатырева пражского периода см.: Иванова Т. Г. История русской фольклористики XX века: 1900 — первая половина 1941 г. СПб.: Дмитрий Буланин, 2009. С. 748–772; Сорокина С. П. Функционально-структуральный метод П. Г. Богатырева // Богатырев П. Г. Функционально-структуральное изучение фольклора (Малоизвестные и неопубликованные работы). М.: ИМЛИ РАН, 2006.
978
Наиболее важные доклады, прочитанные в семинаре по Достоевскому, вышли в трех томах «О Достоевском» (Prague, 1929; 1933; 1936); четвертый том был также подготовлен, но оставался неопубликованным до 1972 года. Третий и четвертый тома состояли полностью из работ о Достоевском самого Бема, тогда как второй том содержал, среди прочего, ценный словарь личных имен у Достоевского, составленный Бемом, С. В. Завадским, Р. В. Плетневым и Д. Чижевским. См. подробнее об исследовании Достоевского в Праге и вкладе Бема: Бубеникова М., Горяйнов А. Н. О невосполнимых потерях: Альфред Людвигович Бем и Всеволод Измайлович Срезневский // Бем и Срезневский. Переписка, 1911–1936. Брно: Славистическое общество Франка Вольмана, 2005. С. 27–29; Бочаров С. Г., Сурат И. З. Альфред Людвигович Бем // Бем. Исследования. Письма о литературе / Ред. С. Г. Бочаров. М.: Языки славянской культуры, 2001. С. 15–22.
979
Переписка между Фрейдом и Осиповым задокументирована в кн.: Freud S., Ossipow N. Briefwechsel, 1921–1929 / Ed. E. Fischer et al. (Frankfurt am Main: Brandes & Apsel, 2009).
980
Признание Савицкого см.: Лубенский С. [Савицкий Петр]. Евразийская библиография, 1921–1931. Путеводитель по евразийской литературе // Тридцатые годы. Утверждение евразийцев. Париж: Издание евразийцев, 1931. С. 288. См. о Савицком: Beisswenger М. Петр Николаевич Савицкий. Библиография. Prague: National Library of the Czech Republic; Slavonic Library, 2008. О Чхеидзе: Gacheva A. G. Unknown Pages from Late 1920s and 1930s Eurasianism. K.A Chkheidze and His Conception of «Perfect Ideocracy» // Russian Studies in Philosophy. 2008. Vol. 47. № 1; см. работу Чхеизде 1932 года «О современной русской литературе» в: Философский контекст русской литературы 1920–1930-х годов / А. Г. Гачева, О. А. Казнина, С. Г. Семенова (ред.). М.: ИМЛИ РАН, 2003. О Копецком (1894–1976) см.: Лилич Г. А. Л. В. Копецкий и чешская русистика // IX Славистические чтения памяти профессора П. А. Дмитриева и профессора Г. И. Сафронова. СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2008. Краткий обзор современной советской литературы, сделанный Г. Рубановым, см. в: Евразийская хроника. 1927. № 8, 9. См. также: Ревякина А. А. Русская литература в контексте идей евразийства 1920-х годов // Классика и современность в литературной критике русского зарубежья 1920–1930-х годов: В 2 т. М.: ИНИОН РАН, 2005–2006. Т. 2.
981
См.: Якобсон Р. К характеристике евразийского языкового союза. Париж: Издание евразийцев, 1931 (последний раздел имеет характерный подзаголовок: «Очередные задачи евразийского языкознания»), и письмо Савицкого от 9 августа 1930 года, где обсуждается черновик этой работы (Letters and Other Materials from the Moscow and Prague Linguistic Circles, 1912–1945 / Ed. J. Toman. Ann Arbor: Michigan Slavic Publications, 1994). См. также совместную брошюру Савицкого и Якобсона (каждый участвовал короткой статьей) «Евразия в свете языкознания» (Прага: Издание евразийцев, 1931). Статья Богатырева о специфически евразийской русской фольклористике была опубликована под псевдонимом: Савельев Иван. Своеобычное в русской фольклористике. Что дала и может дать нового в методологии русская фольклористика // Утверждение евразийцев. 1931. № 7.
982
Обе статьи опубликованы в кн.: Jakobson R. Selected Writings: 8 vols. The Hague: Mouton, 1979. Vol. 5.
983
См. ст. Ходасевича «О Маяковском» (1930) в его кн. «Литературные статьи и воспоминания» (Нью-Йорк: Чехов, 1954). Об отношении Ходасевича к формализму см.: Malmstad J. Khodasevich and Formalism: a poet’s dissent // Russian Formalism: A Retrospective Glance. A Festschrift in Honor of Victor Erlich / Ed. R. Jackson and S. Rudy. New Haven: Yale Center for International and Area Studies, 1985. О скептическом отношении Ходасевича к психоаналитическому литературоведению см. его «Курьезы психоанализа» («Возрождение», 1938, 15 июля).
984
См. тексты Адамовича и Цветаевой в кн.: Хроника противостояния / Ред. О. А. Коростелев. М.: Дом-музей Цветаевой, 2000. Тексты Адамовича о Есенине, Леонове и Шолохове собраны в кн.: Адамович Г. Критическая проза / Ред. О. А. Коростелев. М.: Издательство Литературного института им. А. М. Горького, 1996. Здесь также помещены его рецензии и эссе о формалистах. См. также статью Адамовича «Статьи Ю. Тынянова» в кн.: Адамович Г. Литературные заметки. Кн. 1 / Ред. О. А. Коростелев. СПб.: Алетейя, 2002, где Адамович, признавая роль формалистов в отказе от импрессионистической критики эпохи Айхенвальда, указывает на серьезные недостатки формализма как метода литературных исследований (ст. впервые была напечатана в «Последних новостях» 3 октября 1929 года).
985
См.: Смерть Владимира Маяковского. Берлин: Петрополис, 1931. Книга также содержала статью Якобсона «О поколении, растратившем своих поэтов».
986
См. републикацию в кн.: Мирский Д. С. Стихотворения. Статьи о русской поэзии / Ed. G. K. Perkins, G. S. Smith. Oakland, CA Berkeley Slavic Specialties, 1997.
987
См.: Литауэр Э. Формализм и история литературы // Евразия. 1929. 23 марта. № 18.0 статье Литауэр в контексте евразийской эмигрантской эстетики см. в: Tihanov G. When Eurasianism Met Formalism. An Episode from the History of Russian Intellectual Life in the 1920s // Die Welt der Slaven. 2003. Vol. 48. № 2.
988
О полемической культуре эмигрантской литературной жизни см.: Демидова О. Метаморфозы в изгнании. Литературный быт русского зарубежья. СПб.: Гиперион, 2003 (гл. 3).
989
Некоторые такого рода дискуссии, разворачивавшиеся на страницах эмигрантской периодики, хотя и обряжались в форму принципиальной полемики, были часто лишь сведением личных счетов и результатом взаимных обид. Ср., например, полемику 1927 года между варшавской газетой «За свободу!» и парижской «Звено», за которой стояли натянутые отношения между Дмитрием Философовым и Зинаидой Гиппиус (см.: Богомолов Н. А. Об одной литературно-политической полемике 1927 года // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 4).
990
См. дискуссию о русском литературном языке, в которой Сергей Волконский (1860–1937) и Петр Бицилли (1870–1953) были главными протагонистами и которая велась на страницах «Звена» и «России и славянства» в 1927–1929 годах. Георгий Адамович, также принявший в ней участие, суммировал взгляды Волконского как консервативно-охранительные, а подход Бицилли охарактеризовал как полную свободу от установленных языковых правил. См.: Адамович Г. Литературные беседы / Ред. О. А. Коростелев. СПб.: Алетейя, 1998. Т. 2. С. 300 (первая публикация в «Звене», 1927, № 6). Другие подобные дискуссии включали дискуссию об историческом романе в 1927 году (главные протагонисты — Владимир Вейдле, утверждавший, что жанр находится в упадке после своего расцвета в 1-й половине XIX века, и Михаил Кантор, защищавший автономию жанра и его потенциал в новых исторических обстоятельствах) и продолжающуюся почти всю первую половину 1930-х годов дискуссию о «столичной» и «провинциальной» эмигрантской литературе, в которой участвовали Бицилли, Ходасевич, Бем, а в заключительной фазе — в варшавском еженедельнике «Меч» — также Философов и Мережковский.