Настоящим событием стал юбилейный, сотый, номер «НЛО», посвященный антропологии закрытых обществ (2009). Открывая его, Прохорова обратилась к читателю с предисловием «Новая антропология культуры: Вступление на правах манифеста». В нем были подведены итоги семнадцатилетней деятельности «НЛО»: вначале происходило собирание сил и «создание единого мощного пула российских гуманитариев, вынужденно оказавшихся в полумаргинальном положении внутри страны или рассеянных по всему миру из-за невозможности самореализации в рамках советского научного истеблишмента»; одновременно журнал инициировал «разрушение искусственных границ между зарубежной и отечественной русистикой и далее — между мировым и российским гуманитарным сообществом», что «потребовало долгой системной работы по заполнению огромных интеллектуальных лакун в российской гуманитарной науке». Так что,
стартовав как филологический, и прежде всего как литературоведческий, журнал, «НЛО» при постановке новых задач постоянно испытывал на прочность границы и инструментальный потенциал дисциплины; совершая «вылазки» в соседние дисциплинарные пространства, журнал создал в итоге свой собственный междисциплинарный космос[1978].
Однако, как можно было ожидать, интеллектуальная провокация, вызванная не только обсуждением, но и «коренизацией» на русской почве новых подходов к культуре, и переосмысление самого предмета исследования не могли быть бесконфликтными. Деятельность «НЛО» подняла полемическую бурю среди журналов-конкурентов, включая «Знамя» и «Вопросы литературы». Полемику в известной степени вызывал и тот факт, что «НЛО» в финансовом отношении находилось в куда лучшем положении, чем большинство постсоветских интеллектуальных изданий[1979].
Несомненно, мотивацией ряда критических выпадов стала профессиональная ревность[1980]. Однако сводить полемику вокруг «НЛО» исключительно к этой причине значило бы упустить ее смысл. Первые резкие выступления «Вопросов литературы» были вызваны публикациями «НЛО» о «новом историзме» в 2000 году; точки кипения они достигли в 2003-м, когда «Вопросы литературы» опубликовали статью Игоря Шайтанова «Дело № 59»[1981]. Показательны изменения критического дискурса, происходившие в ходе этой атаки на «НЛО». В статье 2002 года «„Бытовая“ история» Шайтанов осуждал использование методов «нового историзма» в работах Александра Эткинда, Олега Проскурина, Андрея Зорина и других ученых среднего поколения[1982]. В этом методологическом повороте автор статьи увидел разрыв с традицией русской исторической поэтики, представленной формалистами, Бахтиным и Проппом. «Ново-исторический» акцент на субъективности и культурных нарративах, выходящих за пределы конкретных исторических текстов, применение литературоведческих методов анализа к внелитературным текстам и практикам, по мнению И. Шайтанова, привели к тому, что
бесконечно расширенными, размытыми оказались границы понятий. Сначала «быт» повел себя агрессивно в отношении литературы и поглотил ее, а потом и сам он был поглощен понятием «текста». Литература как будто бы отыгралась: литературность властвует в этой новой культурологической метафорике, с точки зрения которой все есть текст. Но литература платит за свою экспансию утратой «специфики», что принципиально чуждо русской филологической традиции (и разве только ей?) […] Невозможно достоверно исследовать «текстуальность истории», не отдавая себе отчета в специфике текстов, ее составляющих[1983].
Однако в статье 2003 года, посвященной экспериментальному номеру «НЛО», где обсуждались различные выходы за пределы традиционных филологических методов, упреки Шайтанова приобрели отчетливо политический характер:
Эти концепции: постколониализм, гендерные исследования, отстаивание прав всех и всяческих меньшинств — были порождены политической ситуацией, которой в мире больше нет. Ее нет с 11 сентября 2001 года. До этой даты могло показаться, что безусловная сила в современном мире — демократическое государство западного типа […] Теперь все оказалось много сложнее. Баланс сил изменился. Политкорректность, более всего запрещавшая хоть в чем-то ограничить тех, кто могли счесть себя в недавнем прошлом урезанными в правах и возможностях, была нарушена на самом высоком уровне межгосударственных отношений. В 2003 году Человек Культуры должен был снова показать, что умеет быть не только слабым. Я полагаю, что это общее изменение ситуации должно будет сказаться и на всех недавно модных и обеспеченных фантами направлениях исследования[1984].
Таким образом, то, что казалось методологическим конфликтом — между традицией русской исторической поэтики и попытками ученых круга «НЛО» вписать литературу в более широкие культурные и социальные контексты, — оказалось выражением политического противостояния, которое можно определить как конфликт между культурным либерализмом западного и российского образцов, притом что последний мало чем отличается от риторики, которая на Западе опознается как правая и даже крайне правая.
Это противостояние нередко описывается и как конфликт между научными поколениями. Так, главный редактор «Знамени» С. Чупринин, один из ведущих критиков (теперь) старшего поколения, оказался не менее серьезным оппонентом «НЛО», чем главный редактор «Вопросов литературы» И. Шайтанов. Обычно осторожный в высказываниях о том, что он называет «империей „НЛО“», Чупринин обратил свою критику на «младофилологов»[1985]. Впрочем, этот термин не скрыл того обстоятельства, что речь идет главным образом о ряде постоянных авторов «НЛО»: их Чупринин назвал «иностранцами в своей стране»[1986], обвинив в отвращении ко всему русскому, в отказе от «органического для русской мысли включения идеологических и моральных компонентов в эстетическую оценку»:
Юноши (равно как и дамы) в этих изданиях собираются исключительно строгие — вплоть до агрессивности. Хотя и разноталантливые, так что, отказавшись от соблазна дать суммарную оценку всей нашей младофилологической критике (будем для удобства называть ее именно так), можно лишь указать на импульсы, ею движущие […] На практике у наших младофилологов обычно реализуется как мировоззренческая и нравственная небрезгливость и придание статуса актуального искусства только и исключительно тем явлениям, которые агрессивно заявляют о своей экстравагантности и радикальности […] Жесткая ориентация на язык и методики новейшей западной культурологии и филологии, стремление взглянуть на домодельное как на исчезающе (и оскорбительно) малую часть глобального мультикультурного пространства[1987].
«То ли дело раньше было, — продолжает Чупринин, — следи себе за толстыми ежемесячниками, заглядывай в „Литературную газету“ — и вся критика как на парадном смотре! Теперь же…» (191). Коллеги Чупринина, бывшие писатели самиздата, ныне — авторы «Знамени», были бы удивлены характеристикой советского официального органа как «всей критики» — целого, к которому они не имели никакого отношения. При этом на фоне хаотического плюрализма 1990-х годов «Знамя» под руководством Чупринина не просто выживало: этот журнал установил рекорд по разнообразным премиям и наградам, доставшимся его публикациям[1988]. Но по мере того как «НЛО» тоже стало собирать призы и премии[1989], Чупринин сменил гнев на милость, процитировав парижскую «Русскую мысль» (1998, 29 октября — 4 ноября), писавшую: «В 60-е годы читали „Новый мир“, в начале перестройки — „Огонек“, сейчас — „НЛО“»[1990].
1978
Прохорова И. Новая антропология культуры: Вступление на правах манифеста // НЛО. 2009. № 100. С. 9.
1979
«НЛО» финансировался из различных источников, но наиболее значительную поддержку оказывал М. Прохоров, президент частного инвестиционного фонда «ОНЭКСИМ Группа» и брат И. Прохоровой. См.: http://www.onexim.org.
1980
См., например, обвинения М. Тлостановой, показательные настолько, что заслуживают пространной цитации: «Я имею в виду широко известный журнал НЛО, который декларирует интеллектуальную свежесть и интердисциплинарность и продвигается на Западе как наиболее серьезный постсоветский гуманитарный журнал. Однако этот журнал также основан на хорошо известном советском принципе клановости […] проявляющемся в рецензиях и полностью сфабрикованных дискуссиях, в изобретении несуществующих [sic!] парадигм и интеллектуальных школ, которые в действительности никогда не имели никакого влияния в обществе и даже в более широком интеллектуальном кругу. Что же до познавательного содержания этих публикаций, они остаются второсортными по отношению к Западу и основаны на копировании и популяризации свежих западных тенденций и идей, тем самым вновь воспроизводя пресловутую евроцентричную мимикрию и не создавая ничего нового или оригинального. В особенности я имею в виду недавнюю дискуссию о „новом историзме“, развернувшуюся на страницах журнала и связанную с запоздалым использованием принципов „нового историзма“ для интерпретации русской культуры рядом ученых, ездивших на Запад, знакомых с западным интеллектуальным продуктом и пытающихся спроецировать этот импорт на русскую реальность» (Tlostanova М. The Imagined Freedom: Post-Soviet Intellectuals between the Hegemony of the State and the Hegemony of the Market // South Atlantic Quarterly. Vol. 105. № 3. Summer, 2006. P. 658, n. 24). Нелишне заметить, что статья Тлостановой появилась в спецвыпуске интеллектуального журнала Университета Дюка «South Atlantic Quarterly».
1981
Эта дискуссия первоначально развернулась на страницах «НЛО». См.: Козлов С. На rendez-vous с «новым историзмом» (2000, № 42) и «Наши „новые историки“» (2001, № 50); Проскурин О. «История литературы» (2001, № 50); Эткинд А. «Новый историзм, русская версия» и «Два года спустя» (обе в № 47 за 2001 год). В том же номере в блоке по «новому историзму» были опубликованы статьи И. П. Смирнова, а также Л. Гудкова и Б. Дубина. О западных откликах на эту дискуссию см.: Келли К. Еще раз о «новом историзме» // Вопросы литературы. 2003. № 4; Эмерсон К. Об одной постсоветской журнальной полемике (размышления стороннего наблюдателя) / Пер. К. Бланк // Вопросы литературы. 2005. № 4.
1982
В качестве примеров нового историзма см.: Эткинд А. Толкование путешествий: Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М.: НЛО, 2001; Он же. Фуко и тезис внутренней колонизации // НЛО. 2001. № 49; Он же. Русская литература XIX века. Роман внутренней колонизации // НЛО. 2003. № 59; Зорин А. Идеология и семиотика в интерпретации Клиффорда Гирца // НЛО. 1998. № 29; Он же. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М.: НЛО, 2001.
1983
Шайтанов И. Бытовая история // Вопросы литературы. 2002. № 2. С. 24.
1984
Он же. Дело № 59: НЛО против основ литературоведения // Вопросы литературы. 2003. № 5. С.149–150.
1985
Термин «младофилологи», отсылающий к методологическим и поколенческим различиям в среде постсоветских либералов, подталкивает к аналогии с младотурками как поколенческой элитой, требовавшей радикальных реформ. Более интригующей представляется, однако, возможная отсылка к младогегельянцам: настаивавшие на обнажении отношений между законом и верой (в их историческом случае — лютеранством, но имея в виду веру в более широком смысле) младогегельянцы в то же время не осознавали своей собственной зависимости от этой же системы метафизических представлений. Может быть, подобная неосознанная зависимость «младофилологов» от позднесоветского андеграунда как раз и лежит в основании конфликта между либеральными критиками и рядом постструктуралистски ориентированных теоретиков, регулярно выступающих на страницах НЛО.
1986
Чупринин С. И. Граждане, послушайте меня // Знамя. 2003. № 5. С. 190.
1987
Там же.
1988
См.: Чупринин С. И. Русская литература сегодня. М.: Олма-Пресс, 2003. С. 442.
1989
В 2003 году И. Прохорова, главный редактор журнала, была награждена Государственной премией Российской Федерации за лучший образовательный проект. В том же году она получила премию «Либерти», отмечающую вклад в развитие русско-американских культурных отношений, и Премию Андрея Белого за заслуги перед русской литературой. В 2005 году Прохорова была также награждена французским титулом Кавалера ордена литературы и искусств (Chevalier de l’Ordre des Arts et des Lettres).
1990
Чупринин С. Русская литература сегодня. С. 396.