«Оценивая сейчас смелое по замыслу решение Г. К. Жукова, – писал в своей книге «На Востоке» генерал армии И. И. Федюнинский, – нельзя не заметить, сколь точно и правильно определил Георгий Константинович, что главным нашим козырем были бронетанковые соединения и что, только активно используя их, можно разгромить переправившиеся японские войска, не дав им зарыться в землю и организовать противотанковую оборону».

Обозначив боевые задачи подразделениям резерва, Жуков сразу же отправился на командный пункт неподалеку от Баин-Цагана. Его адъютант Воротников так описывал тогдашние события: «Свой командно-наблюдательный пункт Г. К. Жуков разместил вблизи самой горы, в районе которой уже шел жаркий бой. Он занял небольшой малонадежный блиндаж в три наката бревен. В нем до начала сражения находился командир 36-й мотострелковой дивизии. Сюда был подведен телефон для связи с частями, ведущими бой на правом берегу Халхин-Гола. Из этого блиндажа Г. К. Жуков управлял сражением, четко и решительно реагировал на все изменения в боевой обстановке, проявляя удивительную работоспособность».

Едва приехав, Жуков приказал открыть по японцам огонь силами тяжелой артиллерии – в том числе и той, которая осталась на восточном берегу. В то же время в воздух была поднята вся имевшаяся в корпусе авиация – и бомбардировщики, и истребители.

Уже в семь часов утра подоспели первые группы самолетов, начавшие бомбить и обстреливать и японские войска на Баин-Цагане, и переправу через Халхин-Гол. Одновременно с этим не прекращался артиллерийский обстрел горы и переправы. К девяти часам подоспел авангард 11-й танковой бригады. Жуков и командир бригады Яковлев обсудили ситуацию и пришли к выводу, что медлить нельзя: следует лишь дождаться, когда подоспеют еще самолеты и подойдут какие смогут танки.

Жуков рискнул всем, нарушив даже требования боевого устава РККА и пренебрегая мнением командарма Штерна. Тот впоследствии все-таки согласился, что в сложившейся ситуации иных вариантов не было. Однако кто-то из особистов направил в Москву донесение, чтобы не сказать донос: Жуков-де преднамеренно бросил в бой танковую бригаду без разведки и положенного пехотного сопровождения. Из Москвы явилась следственная комиссия во главе с заместителем наркома обороны, командармом 1-го ранга Г. И. Куликом. Легко догадаться, что отношения у Жукова с ним не сложились категорически.

Халхин-Гол применительно к Жукову и его военной биографии называли «Тулоном красного комдива». Этому жестокому, драматическому и одновременно триумфальному моменту посчастливилось быть запечатленным не только в сухих строках донесений, но и пером талантливого писателя Константина Симонова, бывшего в то время корреспондентом фронтовой газеты «Героическая красноармейская» и непосредственным очевидцем событий.

В романе «Товарищи по оружию» он так описывал напряженную подготовку к наступлению: «Командующий сидел в углу на своей неизменной парусиновой табуретке и показывал нагнувшемуся над картой командиру бронебригады, куда тот должен вывести один из своих батальонов, к рассвету переправив его на восточный берег.

– Огнем и броней ударите с тыла но японцам, когда мы их сбросим с Баин-Цагана и они покатятся к переправе, – сказал командующий, подчеркивая слово «покатятся». – Задача ясна?

– Ясна, товарищ комдив!

– А что у вас лицо такое? Сапоги жмут?

– Потери большие, товарищ комдив.

– Потери как потери, – сказал командующий. – Завтра, когда выполним задачу до конца, сравним с результатами. Отправляйтесь!

Командующий с командирами вышел из палатки.

Хвосты тумана кое-где цеплялись за лощины, но горизонт был уже ясен, и на нем выделились черные бугры сгоревших вчера танков».

И началось знаменитое контрнаступление.

«В 10 часов 45 минут, – вспоминал Жуков, – главные силы 11-й танковой бригады развернулись и с ходу атаковали японские войска… Бой продолжался день и ночь 4 июля. Только к 3 часам утра 5 июля сопротивление противника было окончательно сломлено, и японские войска начали поспешно отступать к переправе. Но переправа была взорвана их же саперами, опасавшимися прорыва наших танков. Японские офицеры бросались в полном снаряжении прямо в воду и тут же тонули, буквально на глазах у наших танкистов.

Остатки японских войск, захвативших гору Баин-Цаган, были полностью уничтожены на восточных скатах горы в районе спада реки Халхин-Гол. Тысячи трупов, масса убитых лошадей, множество раздавленных и разбитых орудий, минометов, пулеметов и машин устилали гору Баин-Цаган».

Один из непосредственных участников сражения за Баин-Цаган, командир танкового батальона Константин Абрамов вспоминал, что всю их бригаду подняли по тревоге около трех часов ночи 3 июля. Комбриг Яковлев сообщил о начале японского наступления и о том, что теперь 11-й танковой бригаде вместе с полком И. И. Федюнинского и мотобронебригадой А. Л. Лесового придется форсированным маршем выдвигаться в район боевых действий, сосредоточиться около озер, расположенных на запад от горы Хамар-Даба, и ждать команды к началу контрудара.

«Однако через несколько часов обстановка резко изменилась, – свидетельствовал Абрамов. – Главные силы противника совершили глубокий обход фланга нашей обороны, переправились на левый берег реки Халхин-Гол и захватили гору Баин-Цаган. В связи с этим комдив Г. К. Жуков, вступивший в командование особым корпусом, поставил частям резерва новые задачи. Было приказано внезапным контрударом разгромить японскую пехотную дивизию, захватившую плацдарм на левом берегу реки.

К этому времени второй батальон, следовавший в авангарде, достиг северо-западных скатов горы Хамар-Даба. Задача батальона-воспрепятствовать продвижению японцев со стороны горы Баин-Цаган вдоль реки на юг – к единственной нашей переправе и к командному пункту корпуса, оборудованному на Хамар-Дабе».

По пути танковая колонная была атакована японскими бомбардировщиками. Но танкисты успели рассредоточиться, поэтому обошлось без особых потерь. А два поврежденных танка были быстро восстановлены. К тому же подоспели советские истребители и отогнали японские самолеты, сбив три из них.

«Из открытого люка своего танка я отчетливо увидел, как с южного склона горы Баин-Цаган спускалась японская пехота, – продолжает Абрамов. – Не встречая сопротивления, самураи шли нагло и самоуверенно, взводными колоннами, словно на параде. За пехотой двигалась батарея на конной тяге, автомашины, повозки. Развевались на ветру батальонные вымпелы – один впереди, два в глубине. Значит, наступал полк. В первой линии двигался пехотный батальон с артиллерией.

…Увеличив скорость, рота капитана Ильченко и монгольские пушечные бронемашины свернули влево, в лощину, охватывая фланг японского батальона. Маневр был блестяще осуществлен и оказался неожиданным для противника. 15 танков и 9 бронемашин ударили по врагу огнем из орудий и пулеметов. Японцы пытались развернуть батарею противотанковых пушек, но не успели. Орудия были разбиты, лошади разбежались, автомашины со снарядами загорелись. Пехотные колонны смешались. Многие солдаты залегли и стали отстреливаться из винтовок, некоторые в панике побежали к реке. Танкисты Ильченко и цирики давили самураев гусеницами, расстреливали пулеметным огнем. Остатки разгромленного батальона отступили в беспорядке.

Мы гнали самураев километров пять. Большую помощь в разгроме противника оказала нам стоявшая поблизости на позиции 9-я батарея 185-го артиллерийского полка резерва Главного командования. Разрывы ее тяжелых 152-миллиметровых снарядов нанесли большой урон живой силе противника, воспрепятствовали продвижению пехотного полка и вынудили врага перейти к обороне. Батареей командовал молодой и энергичный лейтенант Ф. В. Ракитский.

Развернув основные силы 71-го пехотного полка на южных склонах горы Баин-Цаган, японцы оказали сильное сопротивление. Продвинуться дальше мы не смогли. Я отдал приказ пополниться боеприпасами и горючим.

В это время в расположении боевых порядков батальона появилась легковая автомашина «Форд-8». Из нее вышел комдив Г. К. Жуков. Я узнал командира корпуса сразу, так как до этого встречался с ним в районе сосредоточения под Тамцак-Булаком. Доложил: