— Мне пора идти.

Жюльен думал, что девушка станет его удерживать, но она промолчала. И все так же стояла не шевелясь, уткнувшись лицом в его плечо.

— Может, мы еще и не уедем, — продолжал Жюльен. — Но завтра вечером я, по всей вероятности, не смогу уйти с поста наблюдения.

Сильвия вздохнула и прошептала:

— Я сама приду на дорогу в Фурш.

— Сильвия! Я люблю тебя. И клянусь, что, даже если я буду далеко-далеко, ничто…

Она поцеловала его, не дав закончить фразу. Потом, разжав руки, сказала:

— Не клянись. Я не хочу, чтобы ты уезжал.

Как и в вечер первого свидания, они вместе дошли до моста Бье. Но на этот раз Сильвия была без велосипеда, и Жюльен шел первым.

Он добежал до противоположного конца моста и только тогда оглянулся. Сильвия не тронулась с места. Она по-прежнему стояла на краю тротуара и, встретившись с ним взглядом, помахала на прощание рукой.

39

На следующее утро, вернувшись с письмами и газетой, Каранто увлек Жюльена в сад. Когда они оказались позади бассейна, он спросил:

— Ты все еще жалеешь, что не уехал тогда с Бертье?

Глаза Каранто блестели. Видно было, что он сильно взволнован. Жюльен не раздумывая ответил:

— Конечно, жалею. Ведь сейчас он, должно быть, в Африке.

— Помнишь, я собирался записаться в клуб регбистов и свел тогда знакомство с несколькими штатскими? Так вот, я их нынче видел. Они считают, что боши с нами долго церемониться не станут, что песенка наша спета.

Жюльен молча смотрел на город, лежавший у подножия холма. Погода была ясная, но остатки тумана еще цеплялись за кровли. Немного помолчав, Каранто продолжал:

— Они говорят, что теперь уже в Испанию не пройти, границу сторожат эсэсовцы. Но считают, что отсюда следует смыться, надо уйти и спрятаться в горах. Многие так уже и поступили. В первую очередь те, кто раньше жил в оккупированной зоне и приехал сюда, спасаясь от фрицев.

Затем Каранто заговорил о том, какие у них есть шансы попасть в Северную Африку, чтобы там дезертировать. Он приводил различные доводы за и против, сам задавал вопросы и сам на них отвечал. А Жюльен слушал сто и думал о себе и о Сильвии. Станешь военнопленным — окажешься в Германии; уедешь в Северную Африку — пробудешь там несколько месяцев, а то и несколько лет…

— Где думают скрываться твои приятели? — спросил он наконец.

Каранто медленно повернулся, посмотрел в сторону поста наблюдения, показал рукой на юг и ответил:

— Черная гора, вот и все, что я знаю.

— А сколько нас будет?

— У них машина. Она может взять четверых с поклажей. Их двое, вот я и подумал о тебе.

— Молодчина!

Каранто улыбнулся:

— Я выбрал тебя прежде всего потому, что ты мне друг, но, кроме того, для такого дела нужны крепкие, здоровые ребята.

— А когда надо ехать?

— Как только появится опасность, что немцы нас сцапают.

Они обменялись рукопожатием и пошли к дому. Каранто улыбался. У него была сильная рука и открытый взгляд. И Жюльен на миг подумал о Бертье.

В газете подтверждались вчерашние новости, о которых уже сообщило радио. Из Каркассонна командование также подтвердило свой приказ.

Днем на посту наблюдения появился лейтенант из казармы Друо. Это был высокий сухощавый человек, на вид лет тридцати; на его худом лице резко выделялись черные усики. У него не было никакого официального поручения. Он пришел только потому, что командир кавалерийской части знал: солдаты поста наблюдения живут далеко от своего начальства. Телефонная связь могла быть нарушена, приказы не так поняты… Лейтенант шагал взад и вперед по комнате для дежурных, нервно затягивался наспех скрученной сигаретой, которая то и дело гасла; он ее снова раскуривал и быстро выпускал клубы дыма. Жюльен понял, что офицер пожаловал к ним неспроста — хотел разобраться в настроении солдат. Должно быть, и сержант это понял, потому что сказал:

— Мы готовы выполнить любой приказ. Нам только хотелось бы, чтобы он отвечал тем обещаниям, которые нам давали офицеры, зачисляя в армию.

Лицо лейтенанта прояснилось. Он внимательно посмотрел на солдат. Царило молчание. Все ждали. Офицер еще раза два прошелся по комнате взад и вперед, потом вдруг остановился и чуть театрально произнес:

— Рад убедиться: вы верны тому же идеалу, что и наши кавалеристы.

После этого он начал речь, без сомнения, тщательно продуманную. Он взвешивал слова, отчетливо произносил их, говорил то быстрее, то медленнее, внимательно следя за тем, какое производит впечатление. Он считал, что немцы будут теперь бояться возможной высадки союзников на юге Франции и примут меры. Они либо попытаются захватить свободную зону, либо поручат итальянцам охранять Средиземноморское побережье вплоть до границы с Испанией. В этом случае французы еще посмеются над ними. У всех ведь свежа в памяти Ментона (лейтенант явно презирал итальянцев и потирал руки от удовольствия при мысли, что кое-кого из них можно будет отправить на тот свет). Армия перемирия, конечно же, откажется принять сторону немцев. Командиры некоторых соединений уже предполагают разбить свои части на мелкие отряды; отряды эти, укрывшись в горах, не будут давать покоя фрицам. Другие предлагают перегруппировать расположенные на побережье силы, с тем чтобы подготовить предмостное укрепление для англичан и американцев. И тогда надо будет любой ценой дождаться прибытия подкреплений. Возможно и третье решение: почетный бой. Надо оставаться на месте, уложить побольше бошей, сражаться до последнего патрона, до последнего дыхания. Видимо, такая перспектива была ему больше всего по душе. Он напомнил о самоотверженности кадетов из Сомюра. Голос его дрожал от волнения. В углах рта залегли глубокие складки. В конце речи он сообщил, что кавалеристы готовы к почетному бою и они могут принять свои ряды солдат поста наблюдения, которые слишком малочисленны, чтобы драться самостоятельно.

Верпийа поблагодарил лейтенанта и задал вопрос:

— А вы не думаете, что нас могут отправить в Северную Африку?

На губах офицера появилась улыбка, словно говорившая: «До чего ж вы наивны, мой милый». Он снова зашагал по комнате, потом пояснил:

— Исключено. У нас нет транспортных средств, а кроме того, боши никуда нас не пустят, ведь большая часть французских войск в Африке уже перешла на сторону союзников.

Лейтенант снова заговорил, и в его устах некоторые совершенно фантастические сведения звучали как вполне достоверные. Под конец он захотел подняться на наблюдательную площадку. Сперва никто ничего не понял. Оказалось, он хочет осмотреть позицию. Когда офицер вышел в сопровождении сержанта, Ритер сказал Жюльену:

— Такие вот сумасброды очень опасны. Он способен погубить целый полк только для того, чтобы вышить на знамени еще одну дату. Если в один прекрасный день нам придется примкнуть к его части, уж лучше, поверь, потихоньку смыться.

— По-твоему, лучше укрыться в горах? — спросил Жюльен.

Ритер расхохотался.

— Вот именно, — сказал он, успокоившись. — Но только в штатской одежде. Без оружия и без воинственных намерений. Офицер этот настолько глуп, что склонен судить о народе по воинским подвигам. Для таких, как он, чем больше убитых, тем больше почета, тем больше оснований для восторга. Если не ошибаюсь, Бальзак назвал славу солнцем павших. Так вот, старик, я пьяница и предпочитаю сохранить целой и невредимой свою шкуру, по мне, лучше уж сидеть в прохладной тени, которую отбрасывает бочка с вином, чем превратиться в овеянный славой, но высушенный солнцем скелет. А ведь именно к этому призывает нас сей краснобай в кожаных штанах! Этот молодчик — рубака образца тысяча девятьсот двенадцатого года, модернизированного в тысяча девятьсот сорок втором!

Ритер взял со стола книгу и ушел наверх, бормоча на ходу:

— Часто встречаться с такого рода людьми вредно. Очень вредно для здоровья скромных поэтов вроде меня…