— Подумать только, не похоронили его рядом с бедняжкой Бенуат, — сокрушался кузнец. — Да и Бенуат не легла в землю рядом со своим супругом. А я, где-то зароют мои кости? Несчастные мы все! Вот уж правда, война эта по пятам за нами следует до самой смерти.

Но жизнь так и кипела в их доме, кипела теперь и во всем селении, так что негде было угнездиться здесь печали. Были дети, была Леонтина, крошка Жюли и Жан, эти жили здесь постоянно, и были еще новенькие ребятишки, те оставались в Ревероле всего на несколько недель, пока не набирались сил и пока не находили им новых отцов и матерей. Ибо время от времени являлся Барбера, и всякий раз с новыми живыми свидетельствами людской жестокости.

И была также еще жизнь, что росла в лоне Клодии, и, когда ночью Мари случалось с грустью вспоминать свой родной край, это о будущей нарождавшейся жизни толковал ей Бизонтен, пытаясь пролить бальзам на ее истосковавшуюся душу.

— Не думай ты о том, что покинула там, ведь там теперь только пепел да развалины. Знаю, знаю, там остались также и могилы, но рано или поздно мы туда вернемся и поклонимся нашим усопшим. Но жизнь, Мари, жизнь она стоит того, чтобы была она повсюду с нами, куда бы ни завела человека воля великого подмастерья, управляющего всеми нами. И если он соорудил вселенную такой, какой ты ее видишь, с ее реками, с ее горами, так это потому, что желал отделить одну страну от другой, желал, чтобы те, которым удалось спастись от безумья, могли бы устроить свою жизнь там, где царит спокойствие. Видишь ли, земля — она как это озеро. Когда земля начинает гневаться, только лишь вблизи пристани вода не приходит в волнение. Гора, помнишь, как мы ее одолевали, чтобы добраться сюда, она, гора, вроде плотины, ведь я тебя водил смотреть на нее в первый вечер, когда мы добрались до Моржа. А ты, ты будто лодка за этой плотиной. Ведь воды ты боишься, ну так спокойненько оставайся здесь и жди, пока не уляжется буря. Подумай о Клодии, ведь не хочешь же ты, чтобы она произвела на свет младенца в самый разгар грозы. Посмотри, как счастлив твой брат.

И это была сущая правда. Счастьем так и светилось лицо Пьера, когда он любовался Клодией. Смотрел на нее как на драгоценный хрупкий сосуд. Вечерами он сажал ее себе на колени и сидел так до тех пор, пока все не расходились по своим комнатам. А когда наставало время ложиться спать, он нежно целовал ее, и каждый из них занимал свое ложе. Как-то, видя такое поведение молодоженов, Мари поделилась своим удивлением с Бизонтеном, он ответил ей:

— Я-то считаю, что это просто прекрасно. Даже и не думал, что может быть так хорошо. Такая чистая любовь способна искупить всю мерзость, царящую в мире. Пьер совершенно прав. В тот самый день, когда Клодия действительно станет его женой, материнство уже очистит ее от всего, что случилось с ней худого. И когда Пьер станет по-настоящему ее мужем, она принесет ему прекрасный плод их любви.

— Ну пускай и первый будет таким же.

— Будет, будет, Мари. Волею небес будет…

Дезертиры продолжали приносить все новые вести из Франш-Конте, но нерадостные это были вести, да и Барбера при каждом своем появлении в Морже подтверждал их слова. При такой адовой жаре вполне можно ожидать новой вспышки мора. Французы поджигали нивы, и порой огонь добирался до лесов, жадно набрасывался на луга, выжигая огромные проплешины.

За весь сентябрь Барбера не приехал в Ревероль ни разу, и, таким образом, к концу месяца все детишки уже были усыновлены и покинули дом Бизонтена. С тех пор как беглецы из Франш-Конте осели в селении Ревероль, они впервые очутились одни, и беспредельная тишина этого огромного края, где уже начинал бесчинствовать октябрьский ветер, наводила на них тоску. Ортанс все чаще заговаривала о Блонделе. Как-то она даже сказала:

— Знай я, где его найти, я бы отправилась к нему. Ведь здесь я уже никому не нужна.

Однако она строго выполняла все свои обязанности, навещала усыновленных детишек, желая убедиться, что они счастливы и благополучны. Возвратясь домой, рассказывала о том, что видела во время своих обходов. Говорила, что новоявленные родители и дети живут в любви и что в тех семьях, где усыновили попавших сюда издалека малышей, установилась дружба между новоприбывшими и их назваными братьями и сестрами.

— Когда Блондель вернется, — добавляла она, — я непременно хочу, чтобы он полюбовался счастьем, которое создал собственными руками.

Часто в Ревероль заезжали за новостями жители Моржа. Большей частью заглядывали те, кто был внесен в список желающих усыновить ребенка, и уже сейчас, заранее, они начинали любить того, кто достанется им, даже не зная, когда его привезут, да и привезут ли вообще. Они приносили всякие вещи, съестные припасы, давали деньги или работали целый день на стройках Ревероля, а главное, им хотелось узнать, скоро ли привезут новых ребятишек.

И всякий раз, когда они уезжали, Ортанс начинала кручиниться. Чувствовалось, что ее терзает желание уехать отсюда, и желание это крепло в ней с каждым днем.

Но хотя не приходили от Блонделя вести, хотя опустел дом, жизнь селения Ревероль налаживалась. Третья супружеская пара получила разрешение поселиться еще на одной ферме, и Бизонтену с его артелью работы хватало по горло. Пьер тоже приохотился к плотницкому делу, а Жан стал уже незаменимым подручным. Вот потому-то так радовался Бизонтен. Теперь он был уверен, что его знания и умение перейдут к этому мальчугану, ловкому, прилежному и отважному. И порой ему казалось, что уже давным-давно он живет здесь, в Ревероле, все с той же семьей, все с теми же соседями, среди этих чудесных картин природы — озера и гор, то и дело меняющихся на глазах. Если Мари все еще заговаривала о Франш-Конте, если даже Пьер, хоть он и молчал, как можно было догадаться, думал о нем, то Бизонтен был доволен уже тем, что ему удалось приучить Леонтину и Жана любить это озеро, да и Клодия часто заявляла:

— Мой малыш будет здешний. И глазки у него будут, как озеро, синие.

Как-то в воскресенье мастер Жоттеран с супругой прикатили в Ревероль провести у своих друзей свободный денек. Оба эти старика из Моржа гордились своим малюткой Жозефом, который уже начинал ходить и даже лепетать. Первым делом мальчуган доковылял до поленницы, и Бизонтен вскричал:

— Смотрите-ка, он уже обожает дерево!

И так как в эту самую минуту Жозеф споткнулся и громко завопил, Пьер добавил:

— Он уже и говорит-то на местном наречии!

Мастер Жоттеран как-то загадочно улыбнулся. И Бизонтен подумал про себя: «Я-то своего Жоттерана знаю, как, скажем, дом, который я сам собственноручно построил. Достаточно в его глаза посмотреть — наверняка он поднесет нам сейчас какой-нибудь сюрприз».

Они отправились посмотреть на стройку и поздороваться с двумя новыми семьями поселенцев, обосновавшимися в Ревероле, а также навестили старика Фонтолье, потом вернулись домой и уселись под липой, чья листва уже начинала желтеть.

— Рано нынче осень придет, — начал мастер Жоттеран, — и готов биться об заклад, что зима выдастся суровая.

Бизонтен, не удержавшись, расхохотался.

— А я, — произнес он, — тоже бьюсь об заклад, только на крупную сумму, что вы не за тем сюда явились, чтобы о погоде разговаривать.

Мастер Жоттеран сделал вид, будто рассердился всерьез, и бросил:

— Конечно, разбойник ты этакий, ты обо всем раньше других догадываешься. Всегда хитрее всех хочешь быть.

Бизонтен еще громче расхохотался.

— Да ничуть, — возразил он. — Просто вы хотите сообщить нам что-нибудь важное.

Когда смех утих, мастер Жоттеран предложил им просить магистрат, чтобы на ближайшем же заседании их приняли в число коренных жителей Моржа.

Наступило долгое молчание, все переглядывались. Потом не слишком уверенным голосом кузнец спросил:

— Я так вас понимаю, значит, мы уже будем не из Конте.

— Вовсе нет, — воскликнул Жоттеран. — В тот самый день, когда вам придет желание уехать, никто вас здесь задерживать не станет. Наша страна — не тюрьма. Это просто значит, что вы будете пользоваться всеми теми правами, какими пользуются жители Во. Например, правом поселиться в Морже и работать там на себя.