Каждый понедельник приезжал к ним мастер Жоттеран. Его приезда и обычно-то ждали с нетерпением, но сейчас они надеялись, больше, чем всегда, надеялись, что он привезет им весть о костоправе. И ожидание было недолгим. Не прошло и двух часов, как Жан крикнул:

— Смотрите-ка, смотрите! Вон его тележка.

Все бросились к уступу скалы, куда уже взобрался мальчуган. И верно, это оказалась тележка Жоттерана. Бизонтен дружески пожурил мальчугана:

— Чего это ты здесь делаешь, Гроза Лесов?

— Я услышал, как он кнутом хлопает, — гордо заявил Жан. — Разве бы иначе я бросил работу?

Обычно к хижине спускался один только Бизонтен, но, когда он уже шагнул на тропу, Пьер заметил:

— Да он не один.

Они всматривались, но за густой завесой кустарника не могли на таком расстоянии разглядеть лиц.

— Ладно, — сказал Бизонтен, — чую, что вас любопытство разбирает. Пойдемте-ка все вместе.

На месте остался только один кузнец.

— Ноги-то у меня немолодые, — заявил он. — Ежели гость захочет меня видеть, сообразит, где я. Но думается мне, что это не гость, а гостья, а раз так, она не уедет, прежде чем мы с ней не расцелуемся.

Бизонтену тоже подумалось, что это, может, приехала Ортанс, и он с трудом удержался, чтобы не броситься со всех ног по примеру Жана. Поэтому он пошел с Пьером, шагал не торопясь рядом с ним, а про себя думал: «С какой такой стати ты чуть не поскакал сломя голову, чтобы увидеть благовоспитанную барышню, которая на тебя и не глядит-то. Смотри, Бизонтен, слишком на нее не заглядывайся! Сам же знаешь, что каждый раз, как на нее поглядишь, кажется, будто ты прямо на солнышко смотришь!»

Они подошли как раз тогда, когда тележка остановилась у конюшни. Ортанс уже подхватила на руки Жана и открыла дверь в хижину. Мастер Жоттеран жестом остановил мужчин. Выражение лица у него было напряженное, взгляд хмурый. Он отвел их в сторону и сказал:

— Оставим их одних на минутку с Мари и детьми. — После мгновенного колебания он добавил полушепотом: — Тетку ее похоронили позавчера.

— У, черт! — присвистнул Бизонтен. — Бенуат д’Этернос померла?

— Да. Упала на пол как подкошенная. Когда хотела встать с постели. Ортанс и цирюльник были рядом. Мюре ей тут же кровь пустил, но у нее уже один бок совсем заледенел. А барышня ваша хоть бы слезинку пролила. По-моему, это хуже всего! Она попросилась приехать со мной сюда, я посоветовал ей захватить свои вещички! Пусть поживет несколько дней с Мари и со всеми вами, ей не так тяжело будет.

— Мы за ней приглядим, — пообещал Бизонтен. Он испытывал одновременно печаль и радость, которую всячески старался в себе подавить, радость глухую, какую-то дикарскую при мысли, что Ортанс снова с ними.

Они вошли в хижину. Пьер и Бизонтен поцеловали Ортанс, и губы ее сморщила улыбка — казалось, улыбка эта говорила: «Спасибо вам, вы все очень, очень хорошие, но чем же вы можете мне помочь?» Она осведомилась о кузнеце и заявила, что сейчас же сходит к нему. Они нарочно замешкались, чтобы пропустить ее вперед, но потом Жоттеран пожелал посмотреть, как идет рубка леса, и они пошли с ним.

Издали Бизонтен видел, как кузнец заключил девушку в свои объятия. А так как она была на голову выше его, подмастерье с трудом удержался от улыбки. Возвращаясь, Ортанс поравнялась с ними на дороге и бросила:

— Иду к Мари.

Глаза у нее неестественно блестели и веки покраснели. Мастер Жоттеран остановился, чтобы отдышаться, и, глядя вслед удаляющейся Ортанс, проговорил:

— Сами видите, какова она: встретилась с кузнецом, у которого она на глазах росла, не выдержала и заплакала.

Кузнец был сам на себя не похож, они сжали ему руки, и Бизонтен сказал:

— Хоть она и не ваша родня, но, поверьте, мы вас понимаем. Хорошо понимаем.

Подбородок старика задрожал, капельки пота выступили у него на лбу, он смахнул их тыльной стороной ладони и потихоньку от остальных утер глаза.

— Бедняжка Бенуат, — пробормотал он. — На четыре года моложе меня… А передала вам Ортанс, что она успела сказать, прежде чем отойти?

Они отрицательно покачали головой, и старик продолжал:

— Она сказала: «Я умру далеко от родного края». Вот и все, что она успела вымолвить. Сразу как сказала «далеко от родного края», так и испустила дух.

Бизонтен отвернулся, чтобы не видеть слез старика. Оттуда, где они сейчас стояли, открывался вид на бесконечную горную цепь, мягко спускавшуюся вниз, к склону холма, поросшего молодыми дубками и похожего отсюда на прилегшего у края небосвода рыжего зверя. Справа крохотный светящийся треугольник был как бы вставлен в рамку двух крутых косогоров. И Бизонтен был счастлив, увидев этот осколочек озера.

27

Ортанс самым внимательным образом осмотрела их помещение, которое Бизонтен обставил на манер их хижин в лесах Жу. Он догадался, что Ортанс как бы въяве увидела те времена, когда еще были живы ее дядя и тетка. Мастер Жоттеран уехал к вечеру, а мужчины все возились вблизи поляны, чтобы хоть чем-нибудь занять время до конца дня. А когда спустилась темень, все обитатели хижины уселись вокруг стола и в молчании поглядывали друг на друга. Наступила томительная минута, и Бизонтен почувствовал, что любой ценой ему необходимо нарушить эту тягостную тишину, найти нужные слова, любые слова, лишь бы помешать своим друзьям погрузиться мыслями в бездну печали. Тогда-то он решил действовать подобно тому ветру, что будоражит гладь озер и не дает глазу человеческому проникнуть в мрачные глубины, в царство теней. А он знал, что едва уляжется порыв ветра, как тут же вновь омрачится гладь озера, поэтому и завел он долгую речь. Он стал рассказывать о работе лесорубов, объяснять, как нужно отбирать для рубки подходящее дерево.

— Крепко дружу я с деревом. И деревья меня знают. Радуются, когда я прихожу. Поначалу-то они боялись. Ведь видят же, что у нас и топоры и ножи, и шепчутся промеж себя: «Вот они пришли, чтобы нас всех порубать». А теперь-то они поняли, что я ставлю метку на каждом дереве, которое может и в силах еще расти. А валим мы то, что трухлявое, что только землю зря отнимает у других. А кто слишком вытянулся, у того лишние ветви обрубаем, чтобы дать ему вторую жизнь. Те, что для дела, для стройки годятся, в рай, так сказать, попадают. Если бы мы их здесь в лесу оставили, они бы на корню сгнили и превратились бы в труху. Когда я с деревьями начинаю беседу вести, Пьер порой во весь голос хохочет, ну я его всякий раз останавливаю: не мешай, мол, мне слушать, что они мне отвечают.

— Я тоже, — вмешался Жан, — я тоже их слушаю. Знаешь, Ортанс, я целые кучи хвороста собираю. И зеленые ветки. Зеленые ветки в вязанки вязать — зиму славно прозимовать, а сухой валежник вязать — его и в очаг не стоит бросать.

— Так-то оно так, — заметил Пьер, — только потрудись мне за перевозку уплатить, я ведь твой хворост возил, значит, тебе это недешево обойдется.

Началась перепалка, и даже Ортанс улыбнулась. Она как раз готовилась сменить Мари повязку, и Бизонтен сказал:

— Вы сами теперь видите, Мари. Бедняжка Бенуат уже на небесах. И это она послала нам помощь в ту самую минуту, когда нам была в том большая нужда.

— Не говорите так, — остановила его Мари. — А то выходит, что господь бог призвал ее к себе, потому что нам была нужна помощь барышни Ортанс…

Ортанс не дала ей закончить.

— Ну и что? — бросила она. — Если это и так, неужели вы хоть на минуту могли подумать, будто я на вас сержусь? Если бог взял ее, значит, так и было ей суждено. Разве Бизонтен нам только что не рассказывал, что он рубит старые деревья, чтобы дать им вечную жизнь и чтобы молодые могли расти? Конечно, господь избавил тетю от долгих мучений. Единственно, что огорчает нас, — это что останки ее не покоятся в нашем родном Франш-Конте. Но душа ее уже воссоединилась с душой дяди в том мире, где нет ни границ, ни рубежей.

Бизонтена восхищало спокойствие Ортанс. Порой в душе он упрекал ее за холодность — не холодность то была, а ясность и твердость. Она принадлежала к числу тех, кто умеет сдержать слезы, размягчающие души, дабы сохранить силы шагать по жизни. Приложив размятые капустные листья к ноге Мари, сделав ей повязку, она выпрямилась и сказала: