Склонившись над чашкой, Буровлев тяжело дышал и хмуро смотрел на свое поле. Он был одет в коричневый костюм, куртка расстегнута, грудь обтянута белой майкой с вышитым знаком спортивного общества. Когда он приподнимал или опускал руки, то можно было заметить под тканью пиджака его круглые мускулы. Они, словно большие яблоки, перекатывались вверх и вниз.

Багрецов и Бабкин молча остановились на меже, наблюдая за Буровлевым. Тот их не замечал.

— Ванюша… дорогой мой, — послышался насмешливый девичий голос. — Наши девчата помогать тебе собираются. Чего ж ты, чудак, отказываешься?

Вадим обернулся. Недалеко от него стояла девушка. Лицо ее по глаза было закрыто капустными листьями.

Девушка взвизгнула и стала быстро отдирать приклеенные сметаной капустные листья. Она подбежала к Буровлеву и, бесцеремонно оттолкнув, вырвала у него из рук чашку.

Через минуту перед московскими гостями стояла мокрая смеющаяся Стеша. От смущения краска разбежалась по ее лицу. Оно стало похоже на спелый красный перец под дождем.

Маленьким платочком, сжатым в кулак, Антошечкина вытирала горящие щеки и, искоса поглядывая на Бабкина, быстро говорила:

— Простите за невежливость, что я перед вами анчуткой такой вырядилась. Наши-то привыкли. Я их и не стесняюсь. Знают, что артисткам не положено особенно загар на себя принимать. Роли у меня, можно сказать, классические, мило усмехнулась она, — сами понимаете: как же я на сцену выплыву красноносой? — Стеша звонко рассмеялась и, отбросив назад рыжие косички, снова затараторила: — У нас кружок художественной самодеятельности организовался, два спектакля уже было. Хотите Платона Кречета играть? — неожиданно обратилась она к Багрецову.

Тот не нашелся, что сразу ответить. Он хорошо читал стихи Маяковского у себя на комсомольских вечерах, но играть на сцене ему еще не приходилось.

Не дожидаясь ответа, Стеша снова обратилась к Буровлеву.

— Ну, а если без смешков? Так что ж мы с тобой будем делать? Сохнет? - участливо спросила она, срывая пожелтевший лист.

— Сама видишь, — вытирая лицо полотенцем, ответил Буровлев.

— Прямо хоть ведрами воду таскай, — пожаловалась Антошечкина. — Страшно сказать. Тебе, конечно, легче: кукуруза не кок-сагыз, все вытерпит… Одно слово — кормовая культура.

Сказала она это не со зла и совсем не за тем, чтобы уколоть Буровлева, а просто из внутренней убежденности, что нет на свете ничего более важного, чем каучуконосы.

Однако парень обиделся.

— Кормовая, — повторил он, и широкие скулы его задвигались. — Сама по десятку початков съедаешь, да еще облизываешься. А своим кок-сагызом нечего хвастаться. Видел я сегодня кое-где и ржавчину на твоих участках. Все корни погниют. Агротехнику изучать надо, Антошечкина, а не только донну Анну на сцене представлять…

— Тебя не спросилась! — выпалила затронутая за живое Стеша. — Кто же виноват, что тебе ролей не дают? А вообще, — язвительно прошептала она, расширив свои узкие глазки, похожие на черные семечки подсолнуха, — не будем спорить. Кое-кому тоже следовало бы насчет кукурузы почитать, вместо того чтобы за мячом гоняться…

Антошечкина поманила к себе москвичей, и как ни в чем не бывало, словно они и не были свидетелями ее легкой перебранки с футболистом, сказала:

— Пойдемте, я вам свое поле покажу.

Она шла вместе с Бабкиным, поминутно поглядывая на часы. Вадим брел впереди по узкой дорожке. Ему встречались колхозницы, мужчины и женщины, чаше всего уже совсем пожилые или только молодежь. Стеша с каждым из них здоровалась, шутила и подбадривала. «Не то еще видели. Победим и засуху, надо только захотеть!» Она не говорила этого прямо, но в голосе ее слышалась абсолютная уверенность, что не только кок-сагыз, за который она отвечает головой, даст обещанный урожай, но и выправятся хлеба, овощи, кукуруза, конопля и все другие многочисленные культуры на колхозных полях.

Вадим заметил нескольких девушек, занятых необычной работой. Они толкали впереди себя бочонок, закрепленный на тележке. Из резинового шланга лилась тонкая водяная струя, оставляя за собой темную черту на колхозных полях.

Багрецов знал, что девушкам тяжело, но они держались бодро, будто им ничего не стоит полить и кок-сагыз и даже хлеба, привезти на поля тысячи бочонков воды.

Стеша часто прерывала свой разговор с Тимофеем, подбегала к своим подругам, то что-то указывая им, то помогая вытащить застрявшее колесо из канавки.

— Тимка, смотри, одуванчики! — обрадованно и совсем по-ребячьи воскликнул Вадим, увидев вдруг открывшееся перед ним желтое поле.

Он бросился вперед и стал рвать простые и, как казалось ему, удивительно милые цветы, знакомые с детских лет, Стеша догнала его и схватила за руку.

Смотря на изумленное лицо москвича, она так захохотала, что на ее золотистых ресницах показались прыгающие слезинки.

— Да что вы, Вадим Сергеевич, в самом-то деле? — говорила она сквозь слезы. — Какие же это одуванчики? Эдак вы мне все поле загубите.

— Не понимаю, что тут смешного, — обиделся Багрецов. — Обыкновенный одуванчик. Вот видите, — он сорвал пушистый шарик, похожий на маленький стеклянный абажур, и дунул на него. — Что ж, я совсем ничего не понимаю? Вот семена, а желтые — это цветы. Понятно? — закончил он, небрежным движением откидывая назад курчавые волосы.

— Ведь это же мой кок-сагыз, — вытирая слезы, говорила Антошечкина. Видите ребятишек? — сказала она, указав на поле. — Они сейчас семена собирают.

Вадим заметил вдали группу детей. Они внимательно рассматривали каждый кустик и, срывая летучий пушок, клали его в сумки.

— От одуванчика этот кок-сагыз отличить довольно трудно. Но наши девчонки — особенно они, а не мальчишки, — подчеркнула Стеша, — наловчились без ошибки отделять настоящий каучуконос от этого сорняка. — Она сорвала желтый цветок одуванчика.

— Скажите, Стеша, — деловито обратился к ней молчавший до этого Бабкин, в таких делах я тоже профан, поэтому не пойму, зачем нужна такая трудоемкая работа по разведению этих «одуванчиков»? — он насмешливо скосил глаза в сторону Вадима, который все еще держал цветы в руках. — Зачем все это нужно, когда мы столько делаем синтетического каучука? И проще и дешевле.

— Городские товарищи могут и не знать, — Антошечкина скромно потупила смешливые глаза, — что многие, чуть ли даже не все изделия из резины обязательно делаются с добавкой натурального каучука.

— Не думаю, чтобы его было очень много в корнях этих цветочков. — Бабкин поддал носком сапога брошенный приятелем трубчатый стебелек с выступившим из него белым соком. — Натуральный каучук, как я читал, добывается из огромных деревьев гевеи, растет эта гевея в Южной Америке.

— Не хочу зря говорить, — запальчиво сказала Стеша. На щеках ее от волнения выступили красные пятна. — Не бывала я в этой Америке и не разводила этих гевей. Они у нас в деревне на окнах в горшках разводятся, их фикусами зовут, — тут же пояснила она. — Но думается мне, всем полезно знать, что с гектара однолетнего кок-сагыза мы получаем куда больше каучука, чем с гектара хваленых американских гевей шестилетнего возраста. Не всегда малыши хуже долговязых.

Вадим взглянул на Стешу и подумал: стоит ли ему обидеться? «Пожалуй, эта девчонка прямо намекает на мой рост», — решил он. Но Антошечкина, увлеклась и вовсе не предполагала, что ее слова гость мог отнести к себе.

— Если бы вы знали, — говорила она, смотря на желтые блестящие квадраты цветущих каучуконосов, похожие на ярко начищенные латунные листы. — Если бы вы знали, как я полюбила эти маленькие кустики! Вот они болеют. Видите, сделались кое-где рыжими, — она протянула руку, указывая на красноватые пятна, покрывающие поля. — Сохнут кустики без воды, а думается мне, что это я изнываю. Во рту даже сохнет. Хочется пить. Найти бы хоть глоточек воды!

Стеша облизала потрескавшиеся губы.

Багрецов с уважением смотрел на эту маленькую девушку. Ей, наверное, не более семнадцати. А какая настойчивость и убежденность, какая большая любовь к своему труду! Здесь, на этих желтых полях, проходит ее жизнь. Здесь нашла она свое призвание. «Одуванчики… Как нелегко ей с ними, — думал Вадим. — Солнце жарит, сохнут стебли… Ветер подул, и сразу исчезли призрачные пушистые шарики… Лови их!..»