Где-то внизу, вероятно в кухне, слышались громкие рыдания Жюли, бившейся в окружении соседок.

Через открытое окно Мегрэ увидел, что из городка шли и бежали люди: женщины с детьми на руках, мужчины в сабо. Мальчишки ехали на велосипедах. Эта беспорядочная, жестикулирующая толпа достигла моста, перевалила через него и двинулась к дому капитана, как будто привлеченная представлением бродячего цирка или автомобильной катастрофой.

Вскоре разговоры за окном стали такими громкими, что Мегрэ закрыл его. Муслиновые шторы смягчали солнечный свет. Обстановка в комнате стала мягкой, ненавязчивой. Розовые обои, светлая, тщательно начищенная мебель. На камине — ваза с цветами.

Комиссар посмотрел на врача, который разглядывал на свет стакан и графин, стоявшие на ночном столике. Врач обмакнул палец в остаток воды в стакане и попробовал его на язык.

— Яд?

— Да. Должно быть, капитан имел обыкновение пить воду ночью. Если не ошибаюсь, этой ночью он пил около трех. Но почему он не позвал на помощь?

— Да потому, что он не мог говорить, даже звука издать не мог, — проворчал Мегрэ.

Он позвал полевого сторожа и отправил его предупредить мэра и прокурора в Кане. Слышно было, как внизу по-прежнему входили и выходили люди. Снаружи, на дороге, стояли отдельными группами местные жители. Некоторые, чтобы было удобнее ждать, сидели на траве.

Начинался прилив, море затопляло песчаные отмели у входа в порт. На горизонте виднелся дым парохода, который ждал момента, чтобы подойти к шлюзу

— У вас уже есть какие-нибудь соображения… — начал было врач, но замолчал, видя, что Мегрэ занят. Комиссар открыл секретер красного дерева, стоявший между окнами, и с привычным для него в такие моменты упрямым видом рассматривал содержимое ящиков. Да, сейчас Мегрэ казался грубым. Он медленными затяжками курил свою огромную трубку, а его толстые пальцы бесцеремонно перебирали попадающиеся ему под руку предметы.

Тут была куча фотографий. Большинство из них — фотографии друзей, снятых в морской форме. Почти все они были одного возраста с Жорисом. Понятно, капитан сохранил связи с товарищами по мореходной школе в Бресте. Они писали ему из разных уголков света, присылали фотографии размером с почтовую открытку, наивные, одинаково банальные, будь то из Сайгона или Сантьяго: «Привет от Анри!» Или же: «Наконец-то третья лычка! Салют! Эжен».

На большинстве из них был адрес: Капитану Жорису, судно «Диана», Англо-Нормандская компания, Кан.

— Вы давно знали капитана? — спросил Мегрэ у врача.

— Несколько месяцев. С тех пор, как он работал в порту. До этого он двадцать восемь лет проплавал капитаном на одном из судов мэра.

— Мэра?

— Да, господина Эрнеста Гранмэзона, директора Англо-Нормандской компании. Собственно говоря, он — единственный владелец одиннадцати судов этой компании…

Еще фотографии: Жорис в возрасте двадцати пяти лет. Уже тогда — коренастый, широколицый, улыбающийся, немного упрямый. Настоящий бретонец!

И, наконец, в холщовой папке — документы, начиная со школьного аттестата до диплома капитана торгового флога, свидетельство о рождении, военный билет, паспорт.

Мегрэ подобрал упавший на пол небольшой конверт, пожелтевший от времени.

— Завещание? — спросил врач, который, закончив свои дела, ждал представителей прокуратуры.

Должно быть, капитан полностью доверял Жюли, так как конверт не был даже запечатан. Мегрэ достал лист бумаги, написанный красивым аккуратным почерком:

«Я, нижеподписавшийся Ив-Антуан Жорис, родившийся в Пенполе, моряк по профессии, завещаю все движимое и недвижимое имущество моей экономке Жюли Легран в благодарность за многолетнюю преданную службу.

Обязую ее передать:

мой катер — капитану Делькуру;

китайский фарфоровый сервиз — его жене;

трость из резной слоновой кости — …»

Почти никто из портовых служащих, которых Мегрэ повстречал там в туманную ночь, не был забыт, вплоть до шлюзовщика, получавшего «тройную рыболовную сеть, что под навесом», — говорилось в завещании.

В этот момент послышался громкий шум: Жюли, воспользовавшись тем, что женщины оставили ее одну, чтобы приготовить ей грог «для поддержания сил», бросилась вверх по лестнице, открыла дверь спальни капитана, озираясь с безумным видом. Она подбежала к кровати, но тут же попятилась, испугавшись вида мертвеца, рухнула на коврик, выкрикивая что-то неразборчивое.

Мегрэ медленно подошел, помог ей встать и отвел девушку, несмотря на сопротивление, в ее комнату. Там было не прибрано, на кровати валялась одежда, в тазике оставалась мыльная вода.

— Кто наливал воду в графин на ночном столике капитана?

— Я… Вчера утром, когда ставила цветы в вазу.

— Вы были одна дома?

Жюли еще тяжело дышала, но понемногу приходила в себя. Ее удивили вопросы комиссара.

— Что вы такое придумали? — воскликнула она вдруг.

— Ничего. Успокойтесь. Я только что прочел завещание Жориса.

— Ну и что?

— Вы наследуете все его имущество. Вы теперь богаты.

В ответ она только сильнее разрыдалась.

— Капитана отравили водой из графина. Жюли посмотрела на комиссара сверкавшими от ненависти глазами, крикнула:

— Что вы хотите этим сказать, а? Что вы хотите сказать?

Она была в таком состоянии, что схватила Мегрэ за рукав и стала лихорадочно трясти его. Еще немного — и она вцепилась бы в него ногтями.

— Потише. Успокойтесь. Расследование только начинается. Я ни на что не намекаю. Я собираю сведения. В дверь постучали. Это был полевой сторож:

— Прокурор сможет прийти только после обеда. Господин мэр вернулся утром с охоты и еще не встал. Он придет, как только будет готов.

В доме царило лихорадочное возбуждение. Все были взволнованы. Люди на улице, ждущие сами не зная чего, усиливали нервозность, беспорядок.

— Вы намереваетесь остаться здесь? — спросил Мегрэ у девушки.

— Конечно. Куда же мне деться?

Мегрэ попросил врача выйти из комнаты умершего и закрыл ее на ключ. Он оставил с Жюли только двух женщин: жену смотрителя маяка и жену одного из шлюзовщиков.

— Не впускайте никого, — сказал он полевому сторожу. — Если понадобится, попытайтесь как-нибудь заставить разойтись любопытных.