— Да как вам сказать… — Сергей смутился. Выросший без отца, он вдруг как-то живо представил себе отца вот таким добродушно-ворчливым, понимающим всё и вся, способным и горькое горе обращать в тихую радость.

Зима катилась к концу, бетонщики работали ладно, получали еду по первой категории, словом, жили спокойно. «Батя» уже мостился на перекрытии первого этажа, строительное начальство ходило с гордо поднятыми головами. И вдруг… Кончился бетон.

Не оказалось цемента в Дальстрое. Вот и свяжись с Канадой… Туда-сюда запросы сделали — нет цемента. Радиограмму в Магадан. Нет. И не будет до начала новой навигации. Сворачивайте работу. Каменщики еще продолжали кладку стен, но как же без перекрытия? «Батя» посерел и перестал холить свою бородку. Когда Сергей зашел к нему в «кабинет», Антон Иванович сердито сказал:

— Расформируют лагерь. Не одному тебе, а всем строителям, да и мне тоже придется ехать на этот, как его? — на «Незаметный». Да! На промывку песков. Чушь какая-то! Нет, мы иначе сделаем. Подберу десятка два самых надежных ребят и отправлю вас на лесозаготовку. Леса нам много надо: опалубки, доски, то-сё. И сам, если горячо сделается, с вами поеду. Черт знает что! Им ордена горстями сыпят, праздники пышнее Пасхи закатывают, а они цементом одну стройку не могут обеспечить. Ходят, животами трясут. Чекисты называются…

И вдруг резко поднялся, рывком открыл дверь в барак: не подслушивают ли? «Спокойнее, спокойней, Антон Иванович, — сказал самому себе. — Им видней, наше дело — исполнять. И на Метрострое им опять же было видней — никакой техники безопасности, только гони погонные метры. А отыгрались на нашем брате. Решено, поедешь, Сережа, в лес. Точи топор, направляй пилу-двухручку. Я здесь отсижусь до весны, работой проектировщика обеспечен, это ни котам хвосты крутить. Так что, милый, не тревожься».

Никак не мог уснуть Сергей после этого разговора. Ворочался с боку на бок и все думал: вдруг — на прииск… Здесь он почувствовал себя снова человеком. А если опять все с начала?..

…Впереди шел трактор, большой, дребезжащий, старенький ЧТЗ. Он вез сани и уминал снежную дорогу. За ним двумя цепочками вышагивали по колее семнадцать самых умелых строителей, которых хотел сохранить Антон Иванович: плотники, каменщики, бетонщики. Среди них был и Сергей Морозов. Все в берзинских полушубках, валенках, при теплых рукавицах. На санях лежали матрацы, одеяла, кухонная посуда — гора необходимых вещей для жизни в тайге. Рядом с трактористом сидел бригадир Михаил Михайлович Машков, он часто вставал, держась рукой за плечо тракториста, и с этой высоты просматривал впереди местность. С любопытством оглядывался по сторонам и Морозов. Северная экзотика…

Направлялись они от Колымской трассы на юг, куда местность постепенно понижалась. Далеко за сопками горделиво, бело и жутковато выпирал в небо зубастый горный хребет. Через него с верховьев пробивалась сюда река Колыма. Не часто, но и на белом фоне темнели пятна: еще не вырубленные леса. Вблизи вместо лесов встречались только вырубки. Память о лесах, которые уже не поднимутся.

Шел неяркий зимний день с первыми приметами ранней весны. Воздух был чист, холоден и необычайно прозрачен, как на картинах Роккуэла Кента. По бледному, с голубизной, северному небу плыли редкие облака. Вспомнились Джек Лондон и Сетон-Томпсон: такая ширь, таинственная природа и безлюдье пространства.

Подались правее, вдоль опасного склона. Трактор осторожно обходил пеньки. Вдруг возник остов большой лагерной палатки, из-под снега торчали клочья брезента. Остановились, деловито вытащили три больших куска. Пригодятся.

Уже к вечеру увидели перед собой уютную неширокую долину с небольшой речкой. На той ее стороне, прямо у отвесного размыва стеной стояли стройные и высокие лиственницы. Под ними было темно и жутковато. Ветки густо облеплены снегом.

— Вот этот самый! — крикнул бригадир с трактора. — Уцелел до нашего прихода, родимый! Небось и зверь еще хоронится. Давай — вперед! Тут лед такой, что не провалится, спокойный ручей. Проедем вдоль, отыщем, где пологий берег, и выберемся. Там и осядем.

Скоро отыскался распадочек, трактор, задрав радиатор, пыжась и перегреваясь, полез вверх, работяги попрыгали с саней и снова пошли сзади, увязая в сыпучем и хрустком, как сахарный песок, снегу. Немного повиляли по лесу, нашли полянку и сразу взялись за лопаты, расчищать снег. Ломами долбили ямы под столбы каркаса, долго и с беззлобными матерками расправляли жеванную временем палатку, наконец, вытянули ее, И возник дом со стенами и крышей, в дыры которой заглядывал вечерний отсвет. Сергей с напарником спилили пяток лиственниц и разделали на коротыши для нар. Две другие пары резали деревья, чтобы срубить конвоиру теплую клеть-избушку. Ночевать ему с винтовкой в общей палатке с заключенными не полагалось.

Тракторист хотел, было, ехать назад, но его отговорили: одному опасно, вдруг машина заглохнет и встанет. Закоченеешь. В радиаторе лигроин, как и в моторе, это почти что бензин, он не замерзает и при пятидесяти градусах. Но легко воспламеняется. В общем, опасная штука.

Все накрыла темная ночь. Запалили три костра, промороженные ветки с сухой, не опавшей хвоей занялись весело, пламя высокое, хоть пляши вокруг. Грелись, и работали. Часов до одиннадцати палатку утеплили, хатку поставили, снегом с боков обвалили, на потолок — брезент и опять снег сверху, печку внесли. И загудело пламя, стены помокрели, паром пошли. А заместо дверей — тоже кусок брезента. Конечно, до полного уюта далеко, но вохровец не замерзнет, если будет подкидывать в печку. Парень он оказался покладистый, винтовку в сторону и давай разделывать сухостоину. Поленья горкой сложил у порога. И завалился спать.

Большая палатка тоже обрела живой вид. «Летучая мышь» осветила ее, бочка на камнях, труба — в небо. Нары по сторонам. Пока печка горела, было тепло, даже жарко. Хоть и тесно, зато в уюте. Таежный дом.

Когда поели горячей каши и выпили морковный чай, Сергей вышел на недалекий берег и огляделся.

Эта река называлась Дебин, она впадала в Колыму километра за два или три отсюда, но делала по пути две крупные петли. Долина по берегам реки не везде была лесистой, ниже по течению лунный свет поблескивал и на чистом снегу полян, скорее всего, болот, промерзших до вечной мерзлоты. Сама река Колыма отсюда не просматривалась, но верх ее крутого правого берега выглядывал выше бугристого пространства, которое лесорубы пересекли по дороге сюда. И такая тихая ночь стояла, такая луна глазела сверху, так пахло замороженным лесом, чистотой, что Морозов улыбнулся и вдруг понял: и на Колыме природа прекрасна, если не пачкать ее грязью, кровью, не губить мрачными карьерами с трупами.

С утра лесовики взялись за работу.

Лес валили всплошную, лиственницы стояли одна в одну, как свечи, не толще телеграфного столба. Разделывали на четырехметровые бревна, обрубали сучья и жгли их в кострах. Пламя столбом подымалось к небу. Не торопились, садились перед кострами на перекур. Одну цигарку по очереди выкуривали трое-четверо. Сергей не курил и в такие минуты делал короткие походы по глубокому снегу — не терпелось проникнуть в лес подальше. По-зимнему мрачный и темный, он ничем не тревожил. Медведи спят, птицы улетели, разве что заяц или лиса где-нибудь… Заячьи следы обнаружились, он пошел вдоль них и увидел место, где они резвились: утоптанный, слегка пожелтевший снег.

В нем заговорил дикий предок-охотник. Если нет ружья, почему не поставить петли? Вкус мяса давно забыт. Вдруг удастся зайчатину попробовать?

Это были хорошие дни с работой по силам, с покоем, со свободой, которая в лагере и не снилась. Пилили лес весь короткий день, ели перловку по утрам и после работы, когда собирались в палатке. Охранник с винтовкой спал часов по пятнадцать в сутки. Когда из трубы его избушки долго не шел дым, ходили проведывать — не замерз ли, уснувши? Он был очень молод, скоро привык к своим подопечным, звал по именам и даже пристроился есть из одного котла. А лесорубам отдарил связку воблы и с килограмм пиленого сахару, которого они не видели много месяцев.