Значительную роль в ухудшении сельского хозяйства сыграла и склонность Сталина слушать таких шарлатанов от науки, как Трофим Лысенко. Чем он привлек в общем-то такого недоверчивого человека, каким был Сталин? Думается, тем же самым, чем страдал и сам вождь, полным игнорированием законов. Но если сам Сталин игнорировал социальные и экономические законы, то Лысенко перещеголял вождя, поскольку наплевал уже на законы природы, утверждая, что человек выше их и может управлять окружавшей его средой с помощью только своей воли. Что, конечно же, не могло не импонировать Сталину.

Да и чем еще можно объяснить его необычайное расположение к Лысенко, который утверждал, что приобретенные свойства человеческого характера передаются по наследству, что в принципе противоречило классической теории наследственности. (Впрочем, кто знает, может быть, именно этого и хотел Сталин, и дети живших в постоянном страхе и унижении отцов должны были стать достойными наследниками своих родителей.)

И хотя к тому времени Сталина вряд ли можно было назвать стопроцентным марксистом, Лысенко удалось увлечь совершенно не знакомого с проблемой Сталина именно тем, что его теория представляет собой материалистическую, «пролетарскую агробиологию», которая в первую очередь била по теории наследственности Менделя, проникнутой, на его далеко не самый просвещенный взгляд, отсталыми буржуазными представлениями.

Сталин поверил (или сделал вид), сделал Лысенко депутатом Верховного Совета и президентом Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина и дал Сталинскую премию.

Что же касается великого российского генетика Н.И. Вавилова, то он был исключен из академии и оказался вместе со своими последователями в тюрьме за саботаж нового учения о «наследственной передаче приобретенных признаков». Как и всякого врага народа, его приговорили к расстрелу, до которого он, на свое счастье, не дожил. В январе 1943 года великий ученый скончался от дистрофии.

Он много чего натворил как в науке, так и около нее, этот самый Трофим Лысенко, и политическим итогом триумфа академика от науки стало принятие его программы строительства зеленых полос, что, в свою очередь, являлось главным пунктом «Сталинского плана преобразования природы». Этот фантастический по своему замыслу проект (за 15 лет надлежало создать три гигантские зеленые полосы общей протяженностью более 5 тысяч километров с целью остановить эрозию почв и смягчить воздействие температурных колебаний), принятый в 1948 году, и должен был проводиться в жизнь за счет колхозов.

Сталин подписал четыре правительственных постановления из серии «великих сталинских строек», которые призваны улучшить ирригацию и коммуникации и предусматривали строительство четырех новых каналов и стольких же новых плотин. Это был настоящий размах, это было по-сталински, потому вождь и намеревался воздвигнуть себе в точке соединения Волги с Доном огромный монумент из меди весом 33 тонны. А заниматься какими-то там крестьянами и их приусадебными участками... Нет, не царское это дело...

Имелись ли люди, которые это понимали и хотели исправить положение? Да, конечно, имелись! Только вся их беда заключалась в том, что со всеми своими современными идеями они попадали на Сталина.

На того самого Сталина, который лет пятнадцать назад был новатором и пусть по-своему, но все же пытался генерировать новые идеи. Теперь же он старый и больной человек, уставший от споров и дискуссий. А если к старости добавить и прогрессировавшую не по дням, а по часам ревность и подозрительность, то не оставалось никакой надежды на то, что он сам выпустит джинна из бутылки. История, экономика, наука и искусство ориентировались только на его гениальные указания, и любого желавшего продолжить и усовершенствовать революционные перемены ждало в лучшем случае научное забвение, в худшем — все та же плаха с топором...

На свой последний съезд партии Сталин пришел настолько усталым, что посетил далеко не все заседания, и до последнего дня всех делегатов волновал только один вопрос: будет ли он сам выступать? И когда все уже потеряли надежду услышать вождя, Сталин, к неописуемой радости делегатов, поднялся на трибуну и в последний раз выслушал овации поднявшегося зала после его шестиминутного призыва ко всем коммунистам мира освободить человечество от империализма и войны.

Возвращаясь на место, Сталин окинул взглядом свое окружение.

— Вот, — с каким-то странным выражением лица произнес он, — посмотрите! Я еще могу!

В тоне, каким он произнес эти слова, слышались одновременно торжество и угроза. Торжество того, что даже постаревший и больной он все еще держал страну в своих руках. Ну и, конечно, угроза всем тем, кто желал эту власть у него отнять...

Затем с подачи Сталина съезд принял две резолюции, в соответствии с которыми Всесоюзная коммунистическая партия большевиков стала именоваться Коммунистической партией Советского Союза, а Политбюро превращалось в Президиум. Так партия окончательно потеряла связь со своим ленинским прошлым...

Как и всегда, после съезда состоялся пленум вновь избранного ЦК, численный состав которого удвоился. По каким-то причинам стенограмма пленума не велась, и то, что на нем происходило, стало известно только благодаря рассказам его участников.

Сталин появился перед самым открытием, что было несколько удивительно. Обычно вождь приходил за полчаса и давал указания о снятии и назначении тех или иных лиц. Как только в зал вошли члены Политбюро старого состава, вновь избранные члены ЦК встали, поднялись и принялись аплодировать, чем вызвали неудовольствие Сталина.

— Здесь, — оборвал он их, — никогда этого не делайте!

Когда зал утих и председательствующий не съезде Маленков предоставил слово вождю, тот с некоторым раздражением произнес:

— Многим из вас может показаться, что у нас в партии царит тишь да гладь. Но, увы, никакого единства у нас нет и в помине! Некоторые то и дело выражают несогласие с нашими решениями. Они даже не могут понять, почему нам пришлось расширить состав Центрального Комитета. Как не могут понять той простой вещи, что мы, старики, скоро все перемрем, и именно поэтому мы должны иметь своих преемников... Очень часто нам задают одни и те же вопросы в отношении некоторых видных партийных и государственных деятелей, которых мы освободили от важных постов министров.

Да, мы освободили Молотова, Кагановича, Ворошилова и поставили вместо них новых людей. Почему? На каком основании? Работа министра — это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных работников. Они, молодые люди, полны сил и энергии. Что касается самых видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями председателя Совета министров. Так что я не знаю, сколько у меня теперь заместителей! — с какой-то недоброй улыбкой закончил Сталин.

Сделав небольшую паузу, он снова заговорил тоном, не предвещавшим ничего хорошего:

— И если мы уж заговорили о единстве в наших рядах, то нельзя не коснуться некоторых видных политических деятелей. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна. Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаясь, не колеблясь, он отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь «под шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. На каком основании? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесет? Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Эта грубая ошибка товарища Молотова. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта автономия. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских притязаний на наш Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что мы не успеем принять решение Политбюро по тому или иному важному вопросу, как это быстро становится достоянием товарища Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо. Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами землю навечно. И они должны отдавать положенный долг государству, поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна...