В марте 1948 года Сталин изгнал его из Бюро «в связи с перегруженностью», и Вячеслав Михайлович постарался полностью сосредоточиться на работе во внешнеполитическом ведомстве. Но Сталин убрал его и оттуда. А в апреле последовал новый удар. Прочитав присланный ему Молотовым «План распределения рыночных фондов муки и продовольствия», Сталин отказался его подписывать. «Возвращаю этот документ, — раздраженно сказал он по телефону одному из секретарей, — так как думаю, что «представлять» его на подпись должны Вознесенский, Берия и Маленков, которые подготавливают проекты постановлений, а не Молотов, который не участвует в работах Бюро Совмина».

Надо ли говорить, в каком моральном состоянии находились все это время сам Молотов и его жена, которую Сталин перевел в резерв Министерства легкой промышленности. Однако ему и этого показалось мало, и в МГБ на нее снова завели дело.

Доклад министра госбезопасности В. Абакумова не заставил себя долго ждать. В нем говорилось, что «Жемчужина П.С. в течение длительного времени поддерживала связь и близкие отношения с еврейскими националистами, не заслуживающими политического доверия и подозреваемыми в шпионаже». Обвинили Полину и в том, что на похоронах Михоэлса она вела провокационные разговоры с еврейским националистом В.Л. Зусиным и тем самым «дала повод враждебным лицам к распространению антисоветских слухов о смерти Михоэлса».

В докладе еще много говорилось о неблаговидном поведении Полины Жемчужиной, в результате чего было предложено исключить ее из партии. Слушания проходили в присутствии Молотова, и только он один мог сказать, чего ему стоило участие в этих заседаниях. И как тут не вспомнить о том, что в детстве Сталин любил наслаждаться агонией раздавленных им птиц. С той поры мало что изменилось. Только вместо каких-нибудь щеглов у него в руках был и Молотов, и его жена, и он точно так же наслаждался их мучениями.

Да и кто знает, не мстил ли Сталин таким образом за свою собственную неудавшуюся личную жизнь. Для него не было секретом, что Вячеслав Михайлович жил со своей Полиной, что называется, «душа в душу», и, уезжая даже на день, брал с собой ее фотографию. И только одна мысль об их страданиях, по всей видимости, доставляла Сталину величайшее наслаждение. Иначе, наверное, и быть не могло. Да и как можно было всерьез воспринимать заверения чекистов о ее политической неблагонадежности на протяжении нескольких лет! Куда же тогда, спрашивается, смотрели эти самые чекисты все эти годы, если под самым их боком (да еще на каких постах!) работал иностранный шпион!

Впрочем, все то, что происходило с Жемчужиной, лишний раз доказывает, как на самом деле работали спецслужбы. Сначала они нашли неопровержимые доказательства ее предательства и представили их самому Сталину. Потом эти же самые доказательства оказались вдруг «непроверенными» и «явно клеветническими», и, в конце концов, снова правдивыми!

Да и как мог руководитель страны держать возле себя человека, который был министром иностранных дел, если его жена подозревалась чуть ли не в шпионаже? И если бы это было так на самом деле, то, надо полагать, не было бы никаких докладов, а был бы трибунал и высшая мера! И Полине, и самому Молотову!

Но у Сталина были другие планы, и, издеваясь над четой Молотовых, он просто-напросто тешил себя. И можно себе представить, что испытал сам Вячеслав Михайлович, когда Сталин, прекрасно зная, какой удар он наносит Молотову, сказал:

— Тебе надо развестись с женой...

Можно обвинить Молотова в малодушии и нерешительности. Но чтобы понять его, надо побывать на его месте. Рядом со Сталиным. Да, возможно, именно в такие моменты и выясняется истинная цена человека, но не надо забывать, что из почти двухсот с лишним миллионов человек, проживавших в Советском Союзе, ни один (!) не выступил против. И единственное, на что оказался способен Молотов, так только воздержаться при голосовании об исключении его жены из партии. Что тоже могло стоить головы.

Впрочем, чему удивляться? Вячеслав Михайлович никогда не был героем, а если кто и повел себя самым достойным образом во всей этой истории, так это сама Полина Жемчужина.

— Раз так надо для партии, — заявила она передавшему ей слова Сталина мужу, — значит, мы разойдемся!

Умная и решительная, она прекрасно понимала, что все ее дела шиты белыми нитками и Сталин за что-то мстит ей. Но даже сейчас она не пожелала ставить мужа в неудобное положение и сослалась не на Сталина, а на партию. Конечно, никто теперь не скажет, о чем они говорили в тот трагический для них обоих и такой радостный для Сталина день. Но в тот же вечер Полина переехала к родственнице.

А Молотов... продолжал катиться вниз и 20 января 1949 года прислал Сталину письмо следующего содержания. «При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П.С. Жемчужиной, — писал он, — я воздержался, что признаю политически ошибочным. Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности. Кроме этого, признаю тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами, вроде Михоэлса».

Трудно сказать, в чем предательство собственной жены отвечало интересам государства и что такое «коммунистическая партийность», но как тут не вспомнить о предавшем своего отца Павлике Морозове и таким достойным образом ставшим примером для подражания. И если мало кому понятная «коммунистическая партийность» учила именно этому, то надо было с ней как можно быстрее кончать. Предательство всегда остается предательством, в какие бы роскошные одежды оно ни рядилось...

Что же касается письма отрекавшегося от любимой им (если он на самом деле любил ее) жены Молотова, то оно явилось отнюдь не криком души обманутого в своих лучших чувствах партийца, а стенаниями униженного и забитого человека.

В конце концов, Полину Жемчужину арестовали, а всем членам ЦК были разосланы материалы из ее дела, и те с удивлением узнали о том, что она не только враг народа, но и осквернительница брачного ложа. Вот уж воистину «если тебе изменила жена, то радуйся, что она изменила тебе, а не Отечеству!» Но Молотову радоваться было нечему. Как теперь выяснялось, жена изменила и ему, и Отечеству.

А вот что поведал уже после ареста Берии один из «сожителей» Жемчужиной: «С первого же дня ареста меня нещадно избивали по три-четыре раза в день и даже в выходные дни. Избивали резиновыми палками, били по половым органам... Прижигали меня горящими папиросами, обливали водой, приводили в чувство и снова били... От меня требовали, чтобы я сознался в том, что я сожительствовал с гражданкой Жемчужиной и что я шпион. Я не мог оклеветать женщину, ибо это ложь, и, кроме того, я импотент с рождения...»

Надо ли говорить, что после таких пыток не способный к детопроизводству мужчина готов был сознаться не только в нарушении седьмой заповеди. И как тут не вспомнить анекдот времен развитого социализма, в котором секретарь партийного комитета говорит одному из своих подчиненных, на неисполнение которым своих супружеских обязанностей ему пожаловалась его жена: «Да, ты импотент, но прежде всего ты коммунист!»

Приблизительно так ответит и сам Молотов на вопрос генерального секретаря компартии Израиля, почему он, не самый последний человек в партии, не боролся за жену.

— Именно потому, что я член Политбюро и был обязан подчиняться партийной дисциплине...

Ничего не скажешь, достойный ответ достойного человека, особенно если учесть, что он был дан... через два года после смерти Сталина. И тем не менее вбитый в Молотова Сталиным страх, по всей видимости, продолжал жить в каждой клеточке его тела. Потому он и ответил именно так, как ответил...

Что он чувствовал на самом деле? Наверное, все же то, что и должен чувствовать любой нормальный человек: ненависть к Сталину и жалость к любимой жене. Но единственное, на что он оказался способен, так это избавить ее от побоев и пыток. Сам он еще продолжал держаться на плаву, и повидавшие виды чекисты не спешили.