Разгорелись на конференции и жаркие споры о будущем правительстве Польши и ее границах. К этому времени Красная Армия заняла не только Польшу, но и значительную часть той германской территории, которую Сталин собирался вручить подобранному им правительству. И Черчилль был неприятно поражен размерами тех земель, которые Сталин собирался выделить Польше за счет Германии в качестве компенсации. А если отбросить всю лирику, то забирал он эти территории себе.

«Я не хочу, — заявил Черчилль, — фаршировать польского гуся, чтобы он умер от несварения немецкого желудка». А после того как поведал о том, что вопрос о Польше «является вопросом чести», Сталин сказал: «Для русских вопрос о Польше является не только вопросом чести, но также и вопросом безопасности». Что касается чести, то у русских, по его словам, накопилось немало грехов перед Польшей, и советское правительство было намерено их загладить. Вопрос же о безопасности был связан с теми важнейшими стратегическими проблемами Советского Союза, которые имели прямое отношение к польскому государству.

Тем не менее Черчилль как мог боролся за включение в коммюнике фразы, что «Польша должна была получить существенные приращения территории на севере и западе», оставив простор для дальнейшей политической борьбы. И своего он добился.

Когда союзники выразили сомнение в справедливости уже давно согласованной границы по линии Керзона, Сталин напомнил, что линия Керзона была придумана не русскими. «Авторами линии, — говорил он, — являются Керзон, Клемансо и американцы, участвовавшие в Парижской конференции 1919 года. Русских на этой конференции не было. Линия Керзона была принята на базе этнографических данных вопреки воле русских. Ленин не был согласен с этой линией. Он не хотел отдавать Польше Белосток и Белостокскую область, которые в соответствии с линией Керзона должны были отойти Польше. Советское правительство уже отступило от позиции Ленина.

Что же вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведете нас до позора. Что скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? Они, пожалуй, скажут, что Сталин и Молотов оказались менее надежными защитниками русских и украинцев, чем Керзон и Клемансо? С каким лицом он, Сталин, вернулся бы тогда в Москву? Нет, пусть уж лучше война с немцами продолжится еще немного дольше, но мы должны оказаться в состоянии компенсировать Польшу за счет Германии на Западе».

Жаркие дебаты развернулись и по вопросу о составе польского правительства. Именно эту проблему Черчилль назвал «пробным камнем» конференции. И был прав. Поскольку уже мало кто сомневался в том, что все то, что сейчас решится по Польше, будет применено и ко всем другим странам, занятым Красной Армией.

Польская проблема рассматривалась на семи заседаниях, на которых три лидера произнесли в общей сложности ровно 18 тысяч слов. Союзники желали получить условия, которые могли бы гарантировать демократическое и независимое правительство, тогда как Сталин намеревался сохранить над Польшей свой собственный контроль. Но сделать это надо было так, чтобы не доводить дело до разрыва с союзниками. Потому он и убеждал их в том, что Россия должна быть уверена, что никто и никогда не использует Польшу в качестве коридора для нападения на СССР.

Сталин говорил очень убедительно, сыпал историческими примерами и весьма искусно связал польскую проблему с планом США о создании Всемирной организации, по которому Рузвельт надеялся получить его согласие. Хотя сам он проявлял большую осторожность в отношении американских предложений. Но с Америкой было все же проще, так как Сталин всегда имел в запасе такой мощный козырь, как обещанная им еще в Тегеране война с Японией.

Этот козырь он и пустил в ход во время личных встреч с американским президентом. По всей видимости, они говорили уже без обиняков. И когда Сталин предложил Рузвельту пойти на определенные уступки, которые, по его словам, были ему необходимы, чтобы убедить русский народ начать военные действия против державы, с которой у него не было спорных проблем, тот охотно согласился.

Так появилось совместное заявление о польском правительстве. Оно призывало к реорганизации правительства, признанного Сталиным, с включением в него «демократических» польских лидеров из Польши и из эмиграции и обязывало как можно скорее провести свободные выборы. Когда же Черчилль и Рузвельт поинтересовались у Сталина о времени проведения выборов, тот, не моргнув глазом, ответил: «Через месяц!»

Что же касается мифической «реорганизации» польского правительства, то консультации по этому вопросу были возложены на... Молотова и английского и американского послов. И, забегая вперед, надо заметить, что Вячеслав Михайлович повел их в лучших российских традициях и уже очень скоро напрочь запутал своих партнеров.

Разбиралось на конференции и будущее уже практически поверженной Германии. Рузвельт предложил обсудить доклад Европейской консультативной комиссии, которая была создана еще в Тегеране. Однако Сталин сумел навязать свою инициативу и настоял на решении вопроса о фактическом разоружении Германии. Поинтересовался он и тем, что думали его союзники о будущем германском правительстве. Будет ли оно единым для всех трех зон? Что будет, если Гитлер примет капитуляцию? И не надо ли поставить одним из условий капитуляции пункт о расчленении Германии без всяких экивоков?

Рузвельт был склонен принять все предложения Сталина, Черчилль сопротивлялся по каждому пункту как только мог. И ему удалось исключить пункт о расчленении из заключительного документа и свести всякое упоминание о нем к такому разоружению, демилитаризации и расчленении Германии, которые союзники посчитают нужными для «будущего мира и безопасности». Для более детального изучения этого вопроса был создан Комитет трех, который так ни разу и не собрался.

Удалось Черчиллю отговорить Сталина и от наделения Франции отдельной зоной оккупации. Что же касается Комиссии по репарациям, то Черчилль согласился на ее создание, но выступил против предоставления СССР тех 10 миллиардов долларов из 20, которые Сталин намеревался забрать.

Не было, наверное, ни одного пункта программы конференции, по которому Черчилль не вступал бы в горячие споры со Сталиным. Рузвельт предпочитал больше молчать: обещанная Сталиным война против Японии пока перевешивала все его европейские интересы. И если говорить о Ялтинской встрече в целом, то, конечно же, Сталин мог записать ее себе в актив. Хотя бы только потому, что он в очередной раз весьма убедительно доказал в Ялте всему миру, что основной вклад в дело разгрома нацистской Германии внес Советский Союз.

Ялтинская конференция стала тем моментом в политической карьере Сталина, когда реальность в наибольшей степени подтвердила для него самого его собственный имидж, в значительной степени им же самим и созданный. И что бы там ни говорили, но именно под его руководством была одержана великая победа в самой страшной из всех войн.

При этом маршал Сталин прославлялся не только на полях сражений, но и за «круглым столом» дипломатических переговоров, заставив двух самых влиятельных политиков мира признать его первым среди равных. И все, кто видел, как он вел переговоры с двумя китами мировой политики, не могли не восхищаться его феноменальной памятью, едва уловимой и от этого еще более разящей иронией и, конечно же, блестящего умения вести дискуссии практически на любые темы.

Восхищали и его удивительная реакция и незаурядное актерское мастерство, с помощью которых он в мгновение ока превращался из грубоватого и жесткого в мягкого и тонкого собеседника.

А его страна? Ведь именно благодаря его умению и дипломатическому таланту Советский Союз стал пользоваться после Ялты той самой поддержкой и популярностью, о какой до войны нельзя было и мечтать. Ялта стала его звездным часом, который ввел его в историю XX века. Это было то самое прекрасное мгновение, когда даже его непомерные амбиции были удовлетворены почти полностью. И, может быть, именно поэтому он был впервые в своей жизни по-настоящему растроган (или казался таким), когда говорил на заключительном обеде о той роли, которую они вместе с союзниками должны сыграть в послевоенной истории.