Трудно сказать, насколько это правда, но известный биограф Тухачевского Лидия Норд, которая называла себя вдовой одного из ближайших сподвижников Тухачевского, в своей книге «Маршал М.Н. Тухачевский» приводит весьма интересные суждения маршала о вызывавшем у него отвращение «германофильстве» Сталина.
«Теперь я вижу, — якобы говорил он в кругу своих близких друзей, — что Сталин скрытый, но фанатичный поклонник Гитлера. Я не шучу... Стоит только Гитлеру сделать шаг к Сталину, и наш вождь бросится с раскрытыми объятиями к фашистскому. Вчера, когда мы говорили частным порядком, то Сталин оправдал репрессии Гитлера против евреев, сказав, что Гитлер убирает со своего пути то, что мешает ему идти к своей цели, и с точки зрения своей идеи Гитлер прав. Успехи Гитлера слишком импонируют Иосифу Виссарионовичу, и если внимательно приглядеться, то он многое копирует у фюрера... И еще печальнее то, что находятся люди, которые вместо того, чтобы осадить его, делают в это время восторженные физиономии, смотрят ему в рот, как будто ожидают гениальных мыслей».
Велики были разногласия Тухачевского и Сталина и по вопросу технического оснащения армии и ее численного состава. И в то время, когда Тухачевский со товарищи выступал за оснащение Красной Армии танками, артиллерией и авиацией и значительное увеличение ее личного состава, Сталин даже не хотел понимать, о чем идет речь. А когда в 1930 году Тухачевский в своей докладной записке предложил провести все эти нововведения в жизнь, Сталин в письме Ворошилову, который весьма резко отозвался о маршале-фантазере, писал: «Я думаю, что «план» т. Тухачевского является результатом модного увлечения «левой» фразой, результатом увлечения бумажным, канцелярским максимализмом... «Осуществить» такой план — значит, наверняка загубить и хозяйство страны, и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции».
Вот так-то! Вооружить армию танками и самолетами есть не что иное, как контрреволюция! И невольно возникает вопрос: кто же на самом деле принес больше вреда России — мнимые заговорщики или ее руководители, придерживавшиеся, по сути, средневековых воззрений на строительство современной армии? Обрадованный столь мощной поддержкой, Ворошилов огласил «контрреволюционную» записку Тухачевского на Реввоенсовете, и тот в своем письме Сталину сообщил, что подобная оценка его предложений исключает все дальнейшее обсуждение вопросов обороны страны.
Всего через два года Сталин изменил свое мнение. «Ныне, — писал он маршалу, — когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма — не совсем правильными... Мне кажется, что мое письмо на имя т. Ворошилова не было бы столь резким по тону, и оно было бы свободно от некоторых неправильных выводов в отношении Вас, если бы я перевел тогда спор на эту новую базу. Но я не сделал этого, так как, очевидно, проблема не была достаточно ясная для меня. Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты своего письма с некоторым опозданием».
Столь странное для Сталина признание и по сей день является настоящим елеем на сердца его поклонников. Вот, мол, как! Не только признал ошибки, но еще и извинился! А между тем гордиться здесь нечем, и надо скорее печалиться. Именно по той простой причине, что человек, облаченный огромной властью, делал скоропалительные выводы о вещах, в которых не разбирался. Или, что еще хуже, шел на поводу у полководцев уровня Ворошиловых.
А ведь речь шла не о строительстве какой-нибудь, пусть и очень нужной фабрики по переработке шерсти, а об обороноспособности страны! И как знать, может быть, именно этих двух лет, в течение которых многое «неясное» стало для вождя «ясным», в конце концов, и не хватило для настоящей подготовки к войне...
Ну и помимо прочего, это был единственный случай, когда Сталин не только признал свои ошибки, но и извинился перед оскорбленным им человеком только за то, что он не только лучше Сталина понимал задачи современного военного строительства, но и по-настоящему болел душой за боеспособность Красной Армии. Но Сталин не был бы Сталиным, если бы и здесь остался до конца принципиальным. И он еще обвинит Тухачевского за его требование ускорить создание танковых подразделений за счет сокращения кавалерии и расходов на нее.
Ну и, конечно, вождю совершенно не нравилась та позиция, какую Тухачевский и его сторонники занимали по отношению к Ворошилову, которого считали совершенно неспособным к руководству армией. Не вызывали у них восторга и приближенные к Ворошилову генералы. В основном это были рубаки из 1-й Конной армии, чье время давно уже прошло. Тем не менее именно они определяли военную политику государства, которая с каждым годом все разрушительнее отражалась на военном строительстве.
То и дело вспыхивали конфликты между «новыми» и «старыми», и в мае 1936 года Тухачевский и его сторонники поставили перед Политбюро вопрос о смещении Ворошилова как человека, который «не имел ни морального, ни профессионального права руководить Красной Армией».
В чем не было ничего странного. О более чем скромных военных талантах Ворошилова говорилось немало. Единственное, в чем пока не могла определиться имевшаяся в высшем комсоставе РККА оппозиция наркому, так это о его преемнике.
Судя по всему, каждый из высших офицеров был не прочь занять столь высокое и многообещающее кресло. Правда, при этом они забывали только о том, что должность военного министра при Сталине была скорее политической, нежели чисто военной. И Сталина куда больше волновала личная преданность Ворошилова, а отнюдь не его военные таланты. Во всяком случае, пока.
Понятно, что стремление занять место Ворошилова привело к тому, что каждый из основных претендентов на него (а это были в первую очередь Тухачевский, Якир и Егоров) имел собственную группу сторонников. Разделялись все эти группы и по своим военным взглядам. Что не добавляло им единства.
Знал ли об этом Сталин? Конечно, знал, но не вмешивался. Да и зачем? Пусть все эти вояки, которым он так и не научился верить, грызутся между собой. Что же касается Ворошилова, то он не собирался его сдавать ни при каких условиях. Для этого понадобятся линия Маннергейма и 300 тысяч убитых и обмороженных. И это после того как первый маршал заверил вождя в том, что уже через неделю после начала войны советские танки будут разъезжать по Хельсинки.
И вряд ли мы погрешим против истины, если скажем, что герой Гражданской войны Кутаков не отражал общего мнения, когда записал в дневнике: «Пока «железный» (Ворошилов) будет стоять во главе, до тех пор будет бестолковщина, подхалимство и все тупое в почете, все умное будет унижаться». Когда читаешь эти строки, то в какой уже раз невольно задаешься вопросом: а так ли уж виноват в этой самой «бестолковщине» и уж тем более «подхалимстве» Сталин?
Может, это и есть вековая российская реальность? Да и Пушкина догадал черт родиться в России с душой и талантом отнюдь не во времена нэпа. «В прошлом году, в мае месяце, — поведал Ворошилов на Военном совете 1 июня 1937 года, — у меня на квартире Тухачевский бросил обвинение мне и Буденному в присутствии тт. Сталина, Молотова и многих других в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику и т.д...»
Может, это и не так, но просматривается удивительная закономерность: Ворошилов и его соратники по 1-й Конной армии явились единственными командирами, которые благополучно пережили армейскую чистку. Они же будут поставлены Сталиным во главе Красной Армии и в начале войны. На огромную беду этой самой армии, которая понесла огромные потери благодаря их руководству. Но как бы там ни было на самом деле, говорить подобные вещи могли только очень смелые люди, поскольку выступать против Ворошилова означало идти против самого Сталина. А подобное не прощалось никому.
Не могла Сталина не волновать и та огромная популярность, какой продолжали пользоваться в стране все эти генералы и маршалы во главе с Тухачевским. Особенно не понравилась вождю та овация, какой вставший в едином порыве зал встретил появление на трибуне Тухачевского на VII съезде Советов в 1935 году, и та искренность, которая чувствовалась в каждом выкрике, в каждом хлопке ладоней. Наблюдая за бушующим залом, Сталин не мог не признать: его встречали по-другому. «Сталин, — весьма справедливо писал Троцкий, — несомненно, различил хорошо оттенок этой овации, отметил и припомнил Тухачевскому через несколько лет».