В чем он был уверен, так это в том, что сумеет подчинить своей воле всех, кто пойдет вместе с ним. Он видел на фронтах, какие чудеса могли творить голодные и плохо вооруженные люди, и был уверен, что с такими людьми сумеет сдвинуть горы. Ну а для тех, кому было с ним не по пути, у него был другой язык... ссылок, лагерей и расстрелов.
И своего он добился. Несмотря на жесточайшее сопротивление крестьян и полное непонимание на местах, как и что надо делать, число колхозов росло и осенью 1930 года приблизилось к двум миллионам. «Реальность, — ликовал один из самых высокопоставленных большевиков, ответственный за коллективизацию, — превосходит наши планы!»
Да и как не превосходить, если крестьян насильно сгоняли в колхозы, и вопрос: «Кто за коллективизацию?» — практически означал: «Кто против советской власти?» Во многом успехам способствовала хитрость местного начальства. Устав от говорильни, оно перестало убеждать крестьян вступать в колхозы и записывало в них целые деревни, превращая таким образом существующую общину в колхоз с помощью простой процедуры голосования.
По сути, это был возврат к политике «военного коммунизма» с уже так хорошо знакомым изъятием зерна и других продуктов по нормам и ценам, которые определяет не непосредственный производитель этого зерна и мяса, а само государство. Если же называть вещи своими именами, то это был, в сущности, плановый грабеж села под высокими лозунгами.
Попутно кончали с кулаками. Пускать их в колхозы было нельзя. По той простой причине, что уже очень скоро благодаря знаниям и умению работать они заняли бы в государстве командные посты. Как это уже было. Потому и предложил один высокопоставленный руководитель сельского хозяйства сослать кулаков «на пустующие окраины либо на необитаемый остров».
Ну а поскольку в СССР необитаемых островов не было, около 15 миллионов переселенцев отправились в «холодные» края. При этом почти четверть из них так до этих краев и не доехала, отдав Богу душу на этапах и в битком забитых вагонах-телятниках. Впрочем, Сталина такие мелочи не волновали, и секретные директивы Секретариата ЦК требовали усиленно проводить коллективизацию, убеждая крестьян в ее необходимости и... насильно сгоняя их в колхозы.
Вдохновленные Сталиным коммунисты и комсомольцы хлынули на село, чтобы разделаться с ненавистными кулаками, обобществить все, что еще не успели, закрыть церкви и именно таким «прогрессивным» способом втащить заплесневелое и отсталое крестьянство в светлое царство социализма, которого, надо заметить, никто из них так никогда и не увидит. При этом крестьян чаще всего даже и не спрашивали, хотят ли они стать колхозниками. Да, им «предлагали» вступить в колхозы, но стоило кому-нибудь из них только отказаться, как на него со всей силой обрушивалась вся мощь репрессивного аппарата.
Что-что, а «убеждать» хорошо набившие во времена Гражданской войны руку работавшие там люди умели. И предоставленный крестьянам выбор был до обидного прост: либо колхозник, либо... враг советской власти со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями... По мере того как крестьян насильно сгоняли в колхозы и росла социальная напряженность, появились слухи о скором конце Света. Во всю ходили рассказы о том, что близится день Страшного суда, что по земле ходят посланцы Антихриста, что с неба упала книга, в которой черным по белому записано запрещение на вступление в колхозы.
Подобные слухи всегда наполняли землю в смутные времена. Точно в таких же апокалиптических терминах крестьяне выражали свой страх и негодование по поводу реформ Петра Великого. Теперь они крутились вокруг коллективизации. Ее объясняли по-разному. В том числе и «сделкой» Сталина с правительствами других стран, куда бежали бывшие землевладельцы, которым, в конце концов, Советы и намеревались возвратить отнятую у них землю. Делала свое черное дело и по сей день сильная на селе церковь.
Ничего нового Сталин изобретать не стал, да и зачем, когда уже было «указание» Совнаркома от 1919 года, в котором предлагалось как можно быстрее покончить с попами и религией. При этом попов надлежало арестовывать как контрреволюционеров и саботажников и расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежали закрытию, а помещения храмов шли под склады.
Подписали это зверское указание Ленин и Калинин. Ну с Ильичем все понятно. Он ненавидел религию всем своим существом. Да и не только в ненависти было дело. Он был апостолом новой религии, в которой место Иисуса Христа занял еврей Маркс, и старый Бог так или иначе мешал ему.
Это было жестоко, но так было всегда. Точно так же обращали на Руси в христианство язычников, для чего насильно загоняли в Днепр. Ну а того, кто не хотел креститься водой, как это было в Новгороде, крестили мечом и огнем. А вот почему этот людоедский документ подписал призванный защищать крестьянские души Калинин — вопрос.
Ну да Бог с ним, Калининым! Нас куда больше интересует, как относился к разгрому русской святыни бывший семинарист Сосо Джугашвили, который с его знанием богословии не мог не понимать, что значит религия в истории и жизни любого народа. Как это ни печально, но если Сосо ненавидел церковь, то Сталин уже стал ее гонителем. Ведь именно она, по его мнению, являлась главным препятствием на селе в проведении коллективизации.
Священников избивали по малейшему поводу, были арестованы и сосланы многие видные деятели Церкви во главе с одним из самых выдающихся религиозных мыслителей России Павлом Флоренским, который погиб на Соловецких островах уже в годы Отечественной войны. Очень скоро антирелигиозная пропаганда переросла в самый настоящий церковный террор. И теперь на повестке дня стояла не борьба с «религиозными предрассудками», а уничтожение самой Православной Церкви.
Своего апогея антицерковный террор достиг весной 1930 года, дело дошло до того, что Папа Римский Пий XI призвал всех верующих к всеобщему молебну за гонимых в России христиан. Кампания приняла широкие масштабы, во многих странах Европы слышались призывы порвать дипломатические отношения с СССР. Да и что удивительного, если комсомольцы распевали песню, в которой были такие слова: «Мы раздуем пожар мировой, тюрьмы и церкви сравняем с землей».
Церкви действительно сравнивали с землей, а вот что касается тюрем, то их, наоборот, возводили. В своем безмозглом рвении воинствующие атеисты посягнули и на кремлевские церкви, против чего решительно выступили Луначарский и Енукидзе. Дело дошло до Политбюро, где с подачи Сталина и было принято постановление «считать письмо Луначарского неправильным по существу и непартийным по форме».
Тем не менее под таким нажимом Сталин был вынужден приостановить и антицерковный террор (величайшую русскую святыню — храм Христа Спасителя — все же взорвали). Однако никто и не подумал возвращать Церкви отнятые у нее сокровища, восстанавливать разрушенные храмы и возвращать священников из тюрем и лагерей.
Всего за два года были закрыты практически все монастыри, а их жители сосланы в Сибирь. К концу 1930 года более 80% всех русских церквей были закрыты, а значительная часть духовенства числилась среди «раскулаченных». О Церкви Сталин вспомнит лишь тогда, когда она ему понадобится. И чего стоят только его «братья и сестры» в его первом военном обращении к народу. Оставит он ее в относительном покое и после войны, когда она будет ему нужна для работы за границей.
И ни в евреях здесь дело, а в том, что построенное на идеологии государство никогда не допустит существования в стране другого Бога. Если это даже сам Иисус Христос...
Беспримерное по масштабам и невиданное по жестокости наступление на вековые крестьянские ценности продолжалось. По указанию Сталина были созданы новый Всесоюзный комиссариат сельского хозяйства и новая Комиссия по коллективизации, однако разработанные ими планы не понравились Сталину. И он потребовал ускорить коллективизацию зерновых районов на Украине, Северном Кавказе и в Среднем Поволжье.