Как это ни удивительно, и Каменев, и Зиновьев даже сейчас, после прекрасно разыгранной Сталиным шахматной партии, так и не увидели в нем серьезного противника и были до наивности уверены: как только партия узнает об их союзе с Троцким, большинство ее членов встанут на их сторону.

Обрадованный созданием «объединенной оппозиции», Каменев едва ли не со слезами на глазах воскликнул, обращаясь к Троцкому: «Как только вы появитесь на трибуне рука об руку с Зиновьевым, партия скажет: «Вот Центральный Комитет! Вот правительство!» И тот самый Троцкий, который совсем еще недавно с необыкновенной патетикой заявлял, как ему «невыносима сама мысль о борьбе за власть», на этот раз был категоричен. «Нужно готовиться к борьбе всерьез и надолго», — заявил он.

И они готовились. Сторонники оппозиции устраивали тайные сборища, создавали подпольные группы и распространяли нелегальную литературу. В конце концов, дело дошло до того, что в июне было проведено секретное совещание. Его организатор работник Коминтерна Беленький позаботился о патрулях и паролях, словно дело происходило в царской России. Конечно, Зиновьев был в курсе всего происходящего под Москвой, а кандидат в члены ЦК и заместитель председателя РВС Лашевич призвал «лесных братьев» к прямой борьбе с партийным руководством.

Троцкий заметно воспрянул духом. Несмотря на предупреждение хорошо знавшего всех партийных лидеров С. Мрачковского: «Сталин обманет, а Зиновьев убежит...» Но, увы! Лев Давидович не внял товарищу и вместе с Зиновьевым и Каменевым начал борьбу против Сталина. Не понял он и своей обреченности. Да и о какой победе могла идти речь, если против них работала вся мощь Секретариата ЦК. Сталин, повсюду имевший свои уши, в корне пресекал любые попытки оппозиции наладить рассылку своих материалов на места.

Секретарь Краснопресненского райкома партии М. Рютин узнал о маевке в лесу и сразу же сообщил о ней Сталину. Тот все истолковал как надо: оппозиционеры создали подпольную организацию внутри партии. А затем начал вдумчивую и кропотливую работу по превращению своих главных теперь уже, наверное, врагов в политических отщепенцев. Соответствующим образом были настроены партийцы на местах. Сторонников Каменева, Зиновьева и Троцкого перемещали с места на место, снова появились компроматы об их «недостойном» прошлом.

Все это делалось с большим знанием дела, куда большим, нежели то, какое Сталин и его окружение проявляли в управлении страной. И в то время, когда страна буквально задыхалась от экономических проблем, руководившие ею люди соревновались не в знаниях и поисках выхода их тупика, а в том, кто окажется хитрее в подковерной борьбе. Сталин умело настраивал аппарат, а новый триумвират то и дело втягивал членов ЦК в споры, затевал никому ненужные дискуссии, срывал важные заседания и постоянно конфликтовал.

Окончательное оформление объединенной оппозиции произошло перед июльским пленумом ЦК 1926 года, когда в Центральный Комитет был направлен программный документ оппозиции, более известный как «Заявление 13-ти», которое подписали такие видные партийцы, как Троцкий, Каменев, Зиновьев, Муратов, Крупская, Пятаков, Лашевич и другие. Подчеркнув необходимость борьбы за демократию и перечислив острые проблемы, авторы письма затянули уже однажды спетую в послании «сорока шести и одного» песню.

А все дело заключалось в том, что за это время Каменев и Зиновьев доказали наконец Троцкому, что главную опасность для него представляют не они, а казавшийся серым Сталин. Поэтому главным лейтмотивом письма и стала идея о том, что всеми своими сложностями страна была обязана не столько трудностям переходного периода и послевоенной разрухе, а полнейшему неумению ее руководства правильно оценить направление политической и экономической работы.

В ход снова пошло ленинское «Письмо к съезду», и авторы «Заявления 13-ти» писали: «Вместе с Лениным, который ясно и точно формулировал свою мысль в документе, известном под именем «Завещание», мы на основании опыта последних лет глубочайшим образом убеждены в том, что организационная политика Сталина и его группы грозит дальнейшим дроблением основных кадров, как и дальнейшими сдвигами с классовой линии».

Что ж, ошибались все, и Сталин был далеко не подарок. Но страшно себе представить, что сделали бы со страной фанатики мировой революции Зиновьев и Троцкий вместе с записным бездельником Каменевым. Никакой мировой революции, конечно же, не было бы. А был бы новый бунт доведенного до отчаяния всеобщей милитаризацией населения.

Не задумавшись о последствиях, Лев Давидович бросил бы Красную Армию на штурм капиталистических твердынь в Европу, где ее очень быстро бы расколотили (как в Польше). Затем последовал бы не менее бесславный поход в Индию и... очередная эмиграция Троцкого, в которой он продолжил бы разработку своих бредовых планов мировой революции.

Не лучше обстояло дело и с другим претендентом в вожди Зиновьевым. Считавшийся третьим (после Ленина и Троцкого) оратором партии, он был не только одним из самых способных учеников Ленина, но и его «цепным псом», как его называли меньшевики. Несмотря на то, что он обладал определенными способностями, все же выдающимся политическим деятелем так и не стал. Невыдержанный, неразборчивый в средствах, истинный сибарит и исключительно тщеславный, он не пользовался особой любовью у товарищей по партии. И не случайно Свердлов так определил его сущность: «Зиновьев — это паника». Впрочем, Ленин готовил своего ученика совсем для других подвигов и назначил его председателем Исполнительного Комитета Коминтерна. И не кто иной, как Зиновьев, на съезде народов Востока объявил священную войну английскому империализму.

Вряд ли тянул на роль вождя и Лев Борисович Каменев, который предстает из воспоминаний М.П. Якубовича «человеком высокоталантливым, широко и разносторонне образованным, преданным идее социалистической революции, способным быстро ориентироваться в сложной политической обстановке». Он был прекрасным журналистом и теоретиком, и не случайно именно Каменева просил Ленин в июле 1917 года издать его книгу «Государство и революция», если его самого, как он выразился, все-таки «укокошат». И именно ему во время болезни Ильич передал свой архив.

Как и всякий одаренный человек, Каменев не был честолюбив, был уступчив и по-человечески мягок. Он заметно превосходил в интеллекте и Сталина, и Зиновьева, но уступал им как политик и администратор, что предопределило его подчиненную роль в союзе с Зиновьевым и последовавший затем политический крах. Да, очень важно было хорошо и правильно думать и говорить, но рано или поздно на первое место выходили кулаки. И здесь Лев Борисович был бессилен. Помимо всего прочего, Каменев не любил... работать. Поспорить, поговорить — другое дело. Но каждый день решать хозяйственные проблемы... нет, это не для него. И именно он, как-то приехав из Парижа, сказал весьма примечательную фразу: «Как я люблю бывать в этом городе! Жалко, если и до него докатится революция...»

Кто оставался еще? Бухарин? Ну тут и говорить было не о чем. «Мягкий воск» вряд ли был способен руководить научно-исследовательским институтом.

Июльский пленум отличался крайней непримиримостью сторон. Скандалы начались с первого же заседания, и как ни старался Сталин перевести дебаты в русло экономических проблем, оппозиция продолжала обвинять руководителей партии в «национал-крестьянском» уклоне, измене делу мировой революции и навязывала в высшей степени бессмысленные дискуссии по международным вопросам.

Впрочем, иначе и быть не могло. Да и что мог сказать тот же Каменев, о котором Сталин как-то заметил Микояну: «Вот Каменев работает. Чем и как он может лучше вести дело? Ничем! Почему? Потому что во многих вопросах внутренней экономической политики Каменев не разбирается, работает поверхностно, ничего не знает о заготовках, плохо разбирается в сельском хозяйстве и других вопросах... Во внешней торговле Каменев также не понимает и не имеет опыта... Каменев вел мало практической работы в Наркомате — он больше был занят своей политической оппозиционной деятельностью...»