Никто из русских не обратил внимания на тот факт, что у шведов было людей гораздо меньше, но они были лучше оснащены и организованы. Годунова нельзя винить в том, что триста тысяч русских воинов не смогли одержать в той войне полную победу, хотя он на нее рассчитывал. Но помимо военных итогов и выводов после, мягко говоря неудавшейся затеи обнаружилась в той кампании еще одна, на первый взгляд незначительная, деталь, которая говорит о том, что даже в 1590–1591 годах положение правителя не было прочным и устойчивым.
Все иностранные министры и монархи той эпохи, принимая посланников Москвы, первым делом слышали от них следующее: Борис Федорович Годунов есть начальник земли; она вся приказана ему от самодержца и так ныне устроена, что люди дивятся и радуются. Цветет и воинство, и купечество, и народ. Грады украшаются каменными зданиями без налогов, без работы невольной, от царских избытков, с богатою платою за труд и художество. Земледельцы живут во льготе, не зная даней. Везде правосудие свято: сильный не обидит слабого; бедный сирота идет смело к Борису Федоровичу жаловаться на его брата или племянника, и сей истинный вельможа обвиняет своих ближних даже без суда, ибо пристрастен к беззащитным и слабым!
Казалось, такому авторитетнейшему человеку не стоило большого труда выиграть самому войну со шведами, без присутствия в войске царя. Нет! Все оказалось гораздо сложнее. «Всесильный правитель» просил царя сесть на коня, гарцевать перед воинами, поднимая их боевой дух, а заодно тихим голосом укоряя воевод в непослушании Годунову! Ситуация анекдотичная. «Вань, я медведя поймал». — «Ну так веди его сюда». — «А он меня не пускает…» «Я всесильный правитель при царе Федоре». — «Ну так правь воеводами!» — «А они меня не слушаются».
Не такой уж он был и всесильный, если не смог один справиться с войском. Приглашая царя поучаствовать в войне, он показал всему миру свою беспомощность не столько перед Рюриковичами, которых бил-бил не добил еще Грозный, затем добивал не добил сам Годунов, сколько перед обычаем. Физически уничтожив род Рюриковичей, оба эти государственных деятеля не смогли уничтожить местничество — древний обычай, прочно укоренившийся в сознании русского человека. Впрочем, эта его ошибка — призвать на помощь блаженного царя и устроить из войны спектакль с неизвестным финалом — была не самым главным его просчетом. Был еще один: Годунов неверно распорядился потоком богатств, поступавших из Сибири, Астрахани, Казани, из других регионов. И этот просчет не был для него лично судьбоносным.
В 1591 году греческое духовенство одобрило Соборной грамотой учреждение Московской патриархии. Как считает Карамзин, в этом важном деле особую роль сыграл Годунов, надеясь на то, что избранный не без влияния Бориса Федоровича первый Московский патриарх Иов будет верным сподвижником и единомышленником, помощником правителя, уже возмечтавшего о царской власти.
Однажды, как говорят летописцы, он призвал к себе предсказателей и спросил их о своем будущем. Волхвы ответили, что его ждет трон, но затем они добавили, что царствовать он будет всего лишь семь лет. На это счастливый Годунов воскликнул: «Хотя бы семь дней, лишь бы царствовать!»
Трудно сказать, реальна эта сцена или вымышлена, но именно в ней заложена та трагическая ошибка, которую совершил Борис Федорович и которая часто остается за пределами размышлений историков.
Вся жизнь Годунова, начиная с того момента, когда он был приближен ко двору после свадьбы Ирины и Федора, была нацелена на трон. И в этом ничего плохого для соотечественников и ничего опасного для «соискателя» нет. Он честно и с полной отдачей отрабатывал свое желание, являясь гарантом мира в стране, уже вплотную приблизившейся к гражданской войне и смуте. Его нельзя винить даже в том, что, имея для этого некоторую возможность, он не смог направить потоки богатств на развитие хозяйства страны, не попытался даже, используя опыт Строгановых, дать подобным людям возможность работать с полной отдачей. Совсем недавно многие историки, сетуя на отставание России от стран Запада, обвиняли во всем так называемое татаро-монгольское иго. Но после 1586 года, когда в Москву ежегодно стали поступать из Сибири сотни тысяч шкурок драгоценнейшего меха, у правителей и царей появилась прекраснейшая возможность «догнать и перегнать» страны Западной Европы. Борис Годунов в силу самых разных, в том числе и объективных, не зависящих от него причин об этом даже не подумал.
Он думал только о царской власти, считал, что родство с царем — не простое совпадение, что в нем, в родстве, — его шанс, и, чтобы его не упустить, он готов был принести в жертву всех стоящих на пути к успеху, не исключая и последнего малолетнего наследника.
Но что-то хитроумный правитель все же упустил из виду, что-то очень важное оставил вне поля своего внимания, и это невидимое нечто в итоге отозвалось бумерангом, погубило весь род Годунова.
Неужели он совсем не знал, какова природа царской власти, неужели думал, что некому в Русском государстве разгадать его планы, что сойдут ему с рук убийства наследников трона, как сходили с рук царю Ивану его многочисленные изуверства, что сумеет он задобрить народ и простит он, несмышленый, ему, все предусмотревшему, всех обезвредившему, многое за многочисленные льготы и послабления?
Он ловил на себе презрительные взгляды князей, бояр и людей чином пониже и раньше, до убийства царевича Дмитрия. И после смерти царевича не сразу молва зачислила его гибель за Борисом. Ученые, летописцы, писатели до сих пор размышляют, нужна ли была Годунову смерть царевича, мог ли он организовать убийство, было ли вообще убийство Дмитрия, кто из многочисленных лжедмитриев мог быть действительно царевичем…
Борис Годунов имел огромную власть, преданных ему, а лучше сказать — его деньгам, людей, готовых на все. Он мог бы организовать убийство наследника престола, за которым стояли еще не поверженные Рюриковичи, народ. Но! В 1561 году казаки помогли некоему греку Василиду, объявившему себя племянником самосского герцога Александра, захватить молдавский престол и править целых два года! Это было известно Годунову. В 1574 году казаки выступили с самозванцем Ивонией, назвавшимся сыном молдавского господаря Стефана VII. Через три года они помогли третьему самозванцу, Подкове, «брату Ивонии». Об этом Годунову тоже было известно. В 1591 году в истории украйной вольницы произошел четвертый аналогичный случай! Самозванщина мутила головы казаков и всех любителей половить рыбку в мутной воде в смутные дни. Борис Годунов понимал, что мертвый Дмитрий мог стать для него врагом куда более страшным, чем живой.
Так или иначе, но 15 мая 1591 года царевич Дмитрий был убит в Угличе во дворе царского дворца. На крик кормилицы, свидетельницы преступления, прибежала мать, а затем и толпы людей, озверевших, готовых убивать всех, причастных к убийству. В тот день погибли в результате обычного самосуда несколько человек. Только после этого город затих.
«Когда известие об убиении царевича пришло в Москву, — вспоминал позже Исаак Маас, — сильное смущение овладело и придворными, и народом. Царь Федор в испуге желал, чтобы его постигла смерть. Его по возможности утешили. Царица также была глубоко огорчена, желала удалиться в монастырь, так как подозревала, что убийство совершилось по внушению ее брата, сильно желавшего управлять царством и сидеть на троне»[200]. С сестрой Борис тоже договорился быстро, успокоил ее. А о народе он в те дни еще и не думал как о серьезном своем сопернике. Хронограф Сергей Кубасов пишет о том, что Борис, видя возмущение народа по поводу убиения Дмитрия, «послал по Москве людей запалить славные дома, чтобы отвлечь подданных от угличского дела и занять их делами личными»[201]. Сам Сергей Кубасов не видел и не слышал, как Годунов раздавал приказания о поджогах, но важно здесь другое: он слушал слухи, Годунов не обратил в тот момент на слухи никакого внимания. Он уже научился, привык не считаться с толпой, не видеть ее. Зато она его видела очень хорошо.