И тут толчок чудовищной силы колеблет землю. Грохот раскалывает небо, — грохот, какого не слыхивала земля Азии.

Точно огненные недра земли, прорвав кору, с бешеной силой устремляются в небо.

Два британских лейтенанта взорвали пороховые склады.

Центральное круглое здание Арсенала лопается, как набитая порохом огромная бомба. Столбы пламени и черного дыма устремляются к небесам. Меркнет солнце. С грохотом рушатся окрестные дома.

— Великий бог!… Спасите! Спасите!… — Окровавленные люди мечутся среди развала кирпичей, в тучах белой известковой пыли.

Далеко отхлынула толпа. Горожане бегут из соседних улиц.

— Где Рустем-хан? Риссальдар убит. Силой взрыва его швырнуло на стену соседнего дома.

Замешательство в рядах соваров. До самого Мусульманского Базара, до Раджраттских ворот отхлынула конница. Пустеют кварталы, прилегающие к Арсеналу.

— Горе нам, братья!… Чем будем воевать?…

Новые и новые облака дыма поднимаются к небу, — это взрываются новые подземные кладовые. Долго не стихает треск взрывающихся на складах ракет, пальба воспламенившихся патронов.

Три часа пополудни. Зной невыносим в этот час. Люди ищут тени. Они хотят скинуть ранцы, напиться воды у фонтанов, отдохнуть.

Отдельные кучки сипаев бродят по переулкам.

— Мы отбились от своих… Где нам становиться? — спрашивают одни.

— Идите во дворец. Там укажут! — кричат другие.

— Радж ферингов кончился. Теперь Бахадур-шах будет ставить начальников над нами…

Но Бахадур-шах молчит. Он велел запереть ворота, ведущие из дворца в город. Бахадур-шах боится восставшего войска.

— Рустем-хан убит взрывом… Кто же теперь будет нашим риссальдаром? — спрашивают друг друга конные совары.

Высокий сипай в форме гренадерского полка взбирается на уцелевший обломок стены.

— По своим полкам, солдаты! — кричит гренадер. — Или вы хотите, чтобы саибы захватили вас врасплох и перебили, как стадо коз?… Сипаи из Мирута!… Девятый аллигурский!… Конники Восемьдесят второго!… Каждый к своему знамени!…

— Да! Да!… Держаться старых товарищей. Правильно, правильно! — кричат солдаты. — Каждый при своем знамени.

Сипаи-пехотинцы шумным табором располагаются на Серебряном Базаре и прилегающих улицах.

— Радж ферингов кончился!… Сам Бахадур-шах будет ставить начальников над нами!…

Сипаи ждут у походных костров на площади базара.

— Почему же молчит Бахадур-шах?

— Скоро он пошлет своих глашатаев по городу.

Огромное черное облако, пронизанное пламенем, долго стоит над центром города, оно видно на много миль кругом, из дальних и из близких селений.

Шестой час пополудни. Скоро зайдет солнце. Конные совары, разбившись на мелкие отряды, шагом проезжают по улицам.

— Рустем-хан убит… Совары, братья, кто же будет начальником над нами? — спрашивают друг друга мирутские конники.

— Ждите, ждите вестей от Бахадур-шаха. Шах сам выберет начальника над конными и пешими войсками.

Во дворце — совещание. Старый шах нескоро пришел в себя после волнений долгого дня. Он собрал своих министров на совет.

— Кого мы назначим начальником над восставшими полками? — спрашивает у министров Бахадур-шах.

Министры озабочены. Городская беднота вышла из своих домов. Восставшие крестьяне табором стоят на городских площадях. Улицы полны солдат, и конных и пеших. Еще никогда не видел старый город такого многочисленного войска.

Министры хмурятся.

— Нужна сильная рука, чтобы держать наших гостей крепко.

Сам Мирза-Могул, сын шаха, хочет говорить. Все смотрят на Мирзу-Могула.

Принц разжирел от пиров и празднеств, от неподвижной жизни в покоях отцовского дворца. Ленивым движением Мирза поправляет на груди атласную безрукавку.

— Я, сын шаха, буду начальником над всеми войсками, — надменно говорит Мирза.

Министры смотрят друг на друга. Министры не смеют возражать Мирзе. Но сам старый шах качает головой.

— Ты отяжелел, мой сын, — говорит шах. — Едва ли ты сможешь сесть на коня. Станут ли слушаться тебя восставшие совары?

— Опасно! — шепчут министры. — Народ в нашем городе горяч, мусульмане вспыльчивы, — кто знает, против кого обернется гнев народа?…

Долго совещаются во дворце и не могут прийти ни к какому решению.

В селениях к западу от Джамны еще не знали о происшедшем. Весь день, с восхода солнца, Инсур вдвоем с Лалл-Сингом объезжал деревни и военные станции к югу и к западу от Курнаульского шоссе. Под Инсуром был добрый конь — подарок одного мирутского совара. Лалл-Синг, в нарядной шелковой чалме с серебряной пряжкой, в новом поясе из серебряных колец, скакал не отставая, рядом, на гнедом полковничьем Робинзоне. Лалл-Синг был счастлив, как дитя.

— Полковник наш был, как толстый буйвол, неповоротлив и умом и телом, под ним и конь шел тяжело. А подо мной, гляди, как легко идет, играет, — хвастал Лалл-Синг.

Они уже повернули назад к крепости и подскакали к переправе через Джамну. Вдруг кони остановились под ними и взметнулись на дыбы, их точно подбросил кверху мощный толчок земли. Вода в реке всколебалась и прилила к берегам.

— Смотри, Инсур! — сказал Лалл-Синг.

Высокий столб дыма и пламени встал над крепостью. Гул донесся из Дели, точно огромные здания рушились, превращаясь в пыль.

— Это пороховые склады! — крикнул Инсур. — Саибы взорвали Арсенал!

— Арсенал!… В нем было пороха и снарядов больше, чем во всей Индии!…

Лалл-Синг смотрел на Инсура. Впервые он видел его таким. Инсур был бледен, пот каплями стекал по его запыленному лицу.

— Горе нам, Лалл-Синг!… Чем будем воевать?…

— В крепости есть еще один склад, поменьше, — торопливо сказал Лалл-Синг. — Я знаю: подземный склад, у северной стены.

— Надо приставить к этому складу охрану. Скорее, Лалл-Синг!…

Они дали шпоры коням. Береговые ворота открылись перед ними. Правее Мусульманского Базара еще дымились черные провалы в земле, как огромный муравейник дотлевали остатки рухнувшего центрального здания.

Женщины бродили среди развалин, искали близких.

— Какое злое сердце было у того саиба, который отдал приказ! — плакали женщины.

— К Кашмирским воротам! — сказал Лалл-Сингу Инсур.

Они поскакали дальше. В казармах Тридцать восьмого пехотного, недалеко от Кашмирских ворот, Инсур нашел старых товарищей по Бенгальскому артиллерийскому. Вот и Рунджит, и Лакхи-Нат, и длинноносый дерзкий Шайтан-Ага.

Артиллеристы встретили его восклицаниями:

— Ты жив, Инсур? А саибы прочитали нам приказ о твоей казни!

Утром десятого мая, ровно за сутки до того как первые восставшие полки вступили в крепость, Тридцать восьмой туземный полк собрали на плацу. Офицеры прочитали им старый мартовский приказ, с большим опозданием дошедший из Калькутты. Военный трибунал штаба Бенгальской армии в Калькутте вынес решение по делу троих сипаев по имени Панди, зачинщиков Барракпурской смуты.

«Все трое приговорены к смертной казни, и приговор приведен в исполнение», — так говорилось в приказе.

— Мы не поверили, — смеется Шайтан-Ага. — Разве такой, как ты, поддастся саибам?… Тебя и веревка не берет.

— Всех Панди им не повесить, — отвечает Инсур. — Нас было трое, а сейчас тысячи тысяч.

Инсур с товарищами идут к запасному оружейному складу, что у Кашмирских ворот, приставляют к нему охрану.

— Никого не подпускать к погребам! — велит Инсур.

Офицеров-саибов больше нет в крепости. Кто остался жив, — бежал пешком по Курнаульской дороге.

— Радж ферингов кончился, — хрипит Шайтан-Ага. — Теперь у нас забота: как бы они снова не вернулись.

Все идут осматривать укрепления городской стены, башни, бастионы, бойницы, боевые посты.

С востока мощные стены крепости омывает река Джамна. С этой стороны город недоступен для осады. А настланный по лодкам через реку легкий разводной мост может постоянно держать связь со страной. Отсюда будут подходить и подкрепления, и продовольствие. К этому мосту не подступится враг: пушки с Морийского и Речного бастионов никому не дадут приблизиться к переправе и разбить связь.