— Но поняли ли вы мою идею? Все, что вы говорите, похоже на бред.

И тут Самуил Гопс (он не отличался ни остроумием, ни хорошими манерами) протянул мне свои короткие руки, а затем сказал:

— Бредить могу я, а не мои руки. Они отличаются завидной трезвостью и настойчивостью, как я не раз уже доказал.

Это лучшее, что он мог сказать. Действительно, его руки всегда производили на меня сильное впечатление.

Я вошел в лифт, нажал на кнопку и стал медленно отдаляться от своего слишком напористого собеседника.

День мне показался медлительным и длинным. Хотя все мое существо сопротивлялось и возражало, я все же поминутно смотрел на ручные часы, боясь опоздать на невозможное свидание.

Никогда я так не спешил домой, как в этот день. Анны, к счастью, не оказалось дома. Она ушла к подруге, по-видимому, на весь вечер, и я был один.

Сидя в кабинете, я прислушался. Дверной звонок прозвучал с опозданием всего лишь на две минуты. Я открыл дверь. У порога стоял низенький человек с вульгарным самодовольным лицом провинциального актера. Он стоял молча и смотрел на меня крохотными поросячьими глазками.

— Вы ко мне? — спросил я.

— Да.

— Кто вы?

— Эдгар, — ответил он тихо.

Я смерил его взглядом и спросил, не скрывая насмешки;

— Уж не Эдгар ли Аллан По?

— Эдгар Джонс, — ответил он. — Исполнитель роли По в биографическом фильме.

— Это вы звонили мне по телефону?

— Я.

Я пожал плечами и провел актера в свой кабинет. Не мог же я захлопнуть дверь перед самым его носом, хотя и испытывал сильное искушение. Не нравились мне его крохотные глазки, и весь он с ног до головы и особенно его нос, сизый нос пьяницы и дешевого балагура.

Я еще раз посмотрел на него и сказал:

— Ничуть не похожи вы на Эдгара По. Как могли поручить вам исполнять эту роль?

Гость сел в кресло по ту сторону письменного стола возле камина и закурил сигару.

— Находите, что не похож? — спросил он сипло. — А вот режиссер Ингрем другого мнения. Он мной доволен. Вполне! Когда посмотрите фильм, вы меня не узнаете.

— Грим, — сказал я.

— Нет, — возразил он без всякого смущения. — Не только работа искусного гримера. Талант тоже.

— Скажите, а что привело вас ко мне?

— Меня направил к вам изобретатель Гопс. Он же, возможно, и убедил режиссера Ингрема поручить мне исполнение главной роли. Ах, замучили меня Ингрем и ваш Гопс, особенно Гопс.

— А при чем тут Гопс? Какое ему дело?

— Это и для меня загадка. Надеюсь, вы поможете мне ее разгадать. Мне говорили, что Гопс выполняет ваше поручение.

— Это не совсем точно. Он ищет экспериментальных подтверждений моей гипотезы. Но он находится на ложном пути.

— Не думаю, — сказал Джонс.

— Как вы можете судить о тонкостях современной физики, вы, провинциальный актер.

— Когда закончат работу над монтажом фильма, меня будет знать весь мир.

— Вы не преувеличиваете?

— Нисколько.

Облачко табачного дыма закрыло его лицо. И в тот же миг все погрузились во тьму. Голос из тьмы, невидимый голос, спросил меня:

— Что случилось? Почему темно?

— Не знаю. По-видимому, перегорела электрическая лампочка. Сейчас проверю.

Только через минуту я спохватился и сообразил, что это был другой голос, не голос актера Джонса, а голос того, кто говорил со мной по телефону.

От волнения руки мои плохо повиновались. И когда я включил наконец запасную лампочку, я растерялся. В кресле вместо Джонса сидел совсем другой человек. Это был действительно Эдгар По. Превращение было не только психическое, но и физическое. Большие задумчивые глаза смотрели на меня. Лицо удлинилось. Фигура стала гибкой и стройной.

— Это вы, Джонс? — спросил я.

— Нет, — услышал я мечтательный и красивый голос. — На этот раз уже не Джонс, а Эдгар Аллан По.

— По? Эдгар Аллан По? Этого не может быть. Он усмехнулся и не стал убеждать. Он сидел напротив меня. Часы на моей руке подтверждали, что время не стояло на месте и секунды текли, превращаясь в минуты, обновляя всегда куда-то спешащее бытие. Он сидел с таким видом, словно у него не было никаких дел и забот ни в настоящем, ни в прошлом, ни в будущем, и он был освобожден от всех обязанностей, свойственных человеку.

Прошел час, а он все сидел. О чем он говорил со мной? Почти ни о чем. Сделал два или три каких-то незначительных замечания, относящихся к трезвой обыденности электрического света.

— Я предпочитаю колеблющийся свет свечей, — сказал он. — В вашем мире невозможен ни Рембрандт, ни Бетховен. Слишком все отчетливо… И я тоже здесь невозможен, здесь, в вашем мире, где нет теней.

— А в вашем? — спросил я.

Он оставил мой вопрос без ответа. После паузы, длившейся слишком долго, он прочел отрывок из своего стихотворения «Улялюм»:

— Разве мы говорили? — спросил я. — О чем?

— Почти нет, — ответил он. — Все же между нами столетие, Дадлин.

— Но вы здесь, — сказал я. — Я могу дотронуться до вас рукой.

— Не нужно, — отстранил он мою руку.

— Надеюсь, вы все же не призрак?

— Я слишком толст и вульгарен для призрака. Не правда ли? — Сказав это, он достал носовой платок из кармана и провел им по лицу, словно стирая грим.

И в то же мгновение он снова превратился в Джойса, превратился при электрическом свете у меня на глазах, не погружаясь в сумрак. На вульгарном лице играла самодовольная улыбка.

— По-видимому, все-таки грим, — сказал я.

— А может, талант? — спросил он.

— Талант, талант. Все твердят это слово, и, в сущности, никто толком не знает, что это такое.

— Таланту нужны тени, сумрак, как Рембрандту. Ну, как я сыграл?

Я промолчал. Если это только не было шарлатанским трюком или обманом чувств, передо мной сидел гений.

Я проводил Джонса до дверей, с изумленным недоверием разглядывая его стереотипную вульгарную фигуру.

Самуил Гопс протянул мне свою короткую толстую руку и, доверительно приблизив лицо, спросил:

— Ну, как Джонс?

— Выдающийся актер, — сказал я.

— А по-моему, посредственность.

— Но он буквально на моих глазах превратился в По. Ни на сцене, ни на экране мне не доводилось видеть таких превращений.

— Вульгарен. И глуп, — сказал Гопс.

— Да, пока он был Джонсом, но когда он превратился в По…

— Превратился? Не он превратился, а я его превратил. Согласно вашей гипотезе…

— О гипотезе в другой раз. Сейчас меня занимает этот феномен. Кто этот Джонс?

— Точка, где пересеклись зигзагообразные линии. Согласно вашим подсчетам…

— Довольно, Гопс. Вы очень произвольно и неряшливо толкуете мою гипотезу. Кто Джонс, спрашиваю, кто он, сумевший…

— При чем его умение? Он точка, в которой пересеклись… Неужели вы не догадались, что в вашем кресле сидел настоящий По. Согласно вашим вычислениям…

— Довольно, Гопс, хватит меня дурачить. Я хочу посмотреть фильм, поставленный Ингремом. Ваши попытки подтвердить мои идеи… я, разумеется, их ценю. Но вы на ложном пути. Позвоните Ингрему.

Гопс набрал номер и крикнул в трубку:

— Ингрем? Это Гопс говорит. Нам с Дадлином хочется взглянуть на ваш материал. Завтра? Нет, безусловно, сегодня. Через полчаса будем у вас на студии.

Ровно через полчаса мы были там. Ингрем почему-то не пожелал возиться с нами. Сославшись на занятость, он ушел в монтажную, поручив одному из своих ассистентов объяснять то, что едва ли можно было объяснить на языке здравых реальных фактов и обыденной логики.

Самуил Гопс сел со мной рядом в кресло с таким видом, словно он был главным постановщиком фильма.

— Главное — настойчивость и упорство, — сказал он, загадочно усмехаясь. — Это безусловно. С их помощью я преодолел закон природы и вытащил его со дна прошлого.