Получив печальное известие, Дмитрий Николаевич не­медленно выехал к матери в Ярополец и увез ее с собой в Полотняный Завод. В гончаровском архиве сохранился чер­новик письма Натальи Ивановны к Дантесу (написанный ее рукою), который или Дмитрий Николаевич взял с собою при отьезде из Яропольца, или мать позднее послала его сы­ну, чтобы ознакомить с его содержанием. Они иногда пере­сылали друг другу копии писем в особо важных случаях. Вот это письмо.

(Ноябрь 1843 г., Ярополец)

«Дорогой Жорж, со скорбью, присущей сердцу матери, узнала я о смерти моей дражайшей дочери. Она тем более жестока, что наша милая Катя оставила столько существ, для которых ее жизнь была столь же драгоценна, как и необ­ходима. Ваше положение, положение ваших детей глубоко меня печалит, не могу ли я принести вам свою долю облег­чения. Меня угнетает чувство скорби, и если бы мое предло­жение могло быть принято вами, а именно — доверить мне ваших детей, чтобы быть им матерью, это было бы для меня драгоценной обязанностью, которую я исполнила бы с та­ким же усердием и самоотвержением, какие воодушевляли меня в воспитании моей собственной семьи. Предлагая вам это откровенно от всей души, я однако ж не осмеливаюсь рассчитывать на успешное исполнение моего желания. Я выражаю его так, как чувствую.

Дмитрий, как хороший сын, приехал сообщить мне эту ужасную новость. Вместе мы разделили наше горе. Если бы вы знали, как велика и горька его печаль, вы никогда не со­мневались бы в его добром желании выполнить свои обяза­тельства в отношении сестры, которую он нежно любил; к несчастью, обстоятельства не позволили ему это сделать.

Я преисполнена благодарности к вашему дядюшке за его поистине отеческое расположение к нашей дорогой Кате, которая была тем более этого достойна, что справедливо его ценила. Ваш дядя так добр, он успокаивает меня, что он позаботится о ваших детях. Могу вас заверить, что вся моя семья постарается сделать все, что будет от нее зависеть, чтобы выполнить свой долг в отношении вашей.

Вы обещаете, дорогой Жорж, писать мне и извещать о ваших детях, я принимаю ваше предложение с поспешно­стью и благодарностью, вы поможете мне этим заполнить ту ужасную пустоту, что я ощущаю от сознания, что Катя уже больше не счастлива на земле, о чем она мне писала в каждом письме. Ее безупречная жизнь и ангельский конец дают мне возможность не сомневаться, что Господь дарует ее душе нерушимый покой, — награда сердцу матери, которая особливо пеклась о том, чтобы сделать своих детей достойными Божьего милосердия.

Целую детей и прошу вас, дорогой Жорж, принять уве­рение в чувствах матери, которая всегда будет вашей пре­данной

Н.Г.»

Письмо это не имеет даты и точно датировать его пред­ставляется затруднительным. Екатерина Николаевна умер­ла 3 октября по старому стилю, Геккерн написал Дмитрию Николаевичу 9 октября (тоже по ст. ст.), следовательно, Дмитрий Николаевич получил его письмо, вероятно, в по­следних числах октября, и, как мы говорили, тотчас же пое­хал к матери. По письму Дантеса от 22 декабря (10 декабря ст. ст.) трудно судить, получил ли он до этого письмо от те­щи, но больше вероятия, что нет. Так что приходится при­близительно датировать письмо Натальи Ивановны нояб­рем 1843 года.

Наталья Ивановна, несомненно, любила дочь и тяжело перенесла эту утрату. В письме она выражает глубокую скорбь по поводу кончины Екатерины Николаевны, и этим ее чувствам можно верить. Но нас не должно вводить в за­блуждение все остальное — это тот самый «декорум», кото­рого придерживалась Наталья Ивановна в течение шести лет (в том числе и концовка письма — обычная формула для того времени, не всегда отражающая подлинные чувства пи­шущего). Выражение благодарности «дядюшке» (Геккерну) (религиозная Наталья Ивановна, конечно, не могла назвать при жи­вом отце (старшем Дантесе) Геккерна отцом. Как потом оказалось, его усы­новление якобы не имело юридической силы в Голландии) и слова о том, что Екатерина Николаевна его ценила, подтверждают наше предположение, что переписка между дочерью и матерью не была откровенной: первая заверяла, что она счастлива, вторая — делала вид, что верит в это. Ис­тинное же отношение Натальи Ивановны к Дантесу мы ви­дим в ее поразительном предложении: взять детей Екатери­ны Николаевны к себе, воспитать их, заменить им мать! Это может означать только одно: она догадывалась, а скорее все­го, и знала о положении дочери в семье Дантесов, об отно­шении к ней мужа и не надеялась, что ее дети найдут в этой семье заботу и любовь. Хотя она и питала мало надежд на то, что Дантес согласится на это, но нет сомнения, что при­няла бы сирот с любовью и заботилась бы о них. При всей странности характера этой женщины мы должны справед­ливости ради сказать, что всех своих внуков она очень лю­била. Вопрос о детях Екатерины был, конечно, согласован с Дмитрием Николаевичем, и она действовала с его ведома. Что ответил Дантес, неизвестно, но детей он не отдал. Если же предположить, что письмо от 22 декабря 1843 года напи­сано после получения письма Натальи Ивановны, то обеща­ние часто писать о внуках, возможно, завуалированный от­каз на ее предложение взять детей.

Известие о смерти дочери дошло и до отца, Николая Афанасьевича. Вот выдержки из его письма к старшему сы­ну. (Мы опускаем его пространные рассуждения на религи­озные темы.)

«26 ноября 1843 г.

Хотя и слышали мы с Сергеем Николаевичем о Катери­не Николаевне, но, зная тесную дружбу, которая тебя с ней соединяла, и опасаясь умножить твою печаль, мы решилися притаиться, будто про то ничего не знаем, и соблюсти глу­бочайшее молчание до сведения о том твоего собственного. Мое правило быть в таких убийственных семейных случаях молчаливыми, чтоб одним неосторожно и без намерения сказанным словом не расстроить еще вдвое того, кто ли­шился человека, близкого сердцу своему. Никогда не следу­ет спешить сообщать печальные новости.

Гнев Божий на наш род. Со всех сторон летят бедствия и напасть на нашу семью. Горя — моря! Слишком молодо, слишком рано перешла Екатерина Николаевна в страну веч­ного покоя, в царство тишины небесной, непрерывной. Ко­нечно, там будет она наслаждаться сном безмятежным, но сном без пробуждения! Помолимся же за нее: Помяни, Господи... и остави и прости ей вся вольныя ея согрешения и невольныя. Кто из нас почесть себя смеет святым, кроме безумца? Ни даже безгрешным... и так, избави, Господи, оставившую нас усопшую рабу Катерину огня вечнующаго, Тартара неугасимого, муки вечныя, а дарует ей наслаждение вечных твоих благ и спокойствие нерушимое...

Желал бы знать уведомлением от вас, с каким располо­жением приняла это известие Наталья Ивановна и какова она после столь печальной новости».

Как видно из писем Екатерины Николаевны, переписки между отцом и дочерью не было. Она почему-то боялась пи­сать отцу, видимо, он считал ее в чем-то виноватой, неда­ром он пишет, что все смертные грешны, и просит Господа простить дочери все ее согрешения... «Гнев Божий на наш род. Горя — моря» — здесь и трагическое вдовство младшей дочери, и безвременная кончина Екатерины, и смерть За­гряжской, которую он уважал и любил, и его собственная су­дьба — болезнь, одинокая старость: жена его фактически бросила. И все же он беспокоится, как перенесла Наталья Ивановна печальное известие...

Очень сожалел о смерти сестры Иван Николаевич. В письме от 2 декабря 1843 года из Ильицына он говорит, что больше всех поражен ее кончиной, так как еще совсем не­давно видел ее здоровой и веселой.

Как отнесся к смерти Екатерины Николаевны Сергей Николаевич, мы не знаем, в архиве его писем по этому пово­ду мы не обнаружили.

До Петербурга весть о кончине Екатерины Николаевны дошла не скоро, вероятно, в конце октября. Сохранилось три недатированных письма А. Н. Гончаровой и Н. Н. Пуш­киной, которые мы и приводим ниже.

Александра Николаевна:

(Октябрь 1843 г., Петербург)

«Прежде чем показать это письмо Маминьке, дорогой Дмитрий, подготовь ее к печальной новости. Нашей бедной Кати нет больше на свете, помолимся за нее. Я не решилась сообщить эту новость Таше, она совсем больна сегодня. По­дожду лучшего дня.