Гончаровы-родители благожелательно отнеслись к это­му браку. Наталья Ивановна писала Дмитрию Николаевичу и его жене 5 июня 1844 года:

«Дорогие Дмитрий и Лиза, на этот раз я пишу вам обоим вместе, уверенная, что Лиза меня поймет, чтобы сообщить вам счастливую новость. Таша выходит замуж за генерала Петра Ланского, друга Андрея Муравьева и Вани. Г-н Мура­вьев очень его хвалит с нравственной стороны, он его знает уже 14 лет; это самая лучшая рекомендация, которую я могу иметь в отношении его. Он не очень молод, ему 43 года, воз­раст подходящий для Таши, которая тоже уже не первой мо­лодости. Да благословит Бог их союз. Может быть, вы уже знаете об этой счастливой вести и я не сообщаю вам ничего нового. Я с большим удовольствием пишу вам о событии, ко­торое, насколько я могу предвидеть, упрочивает благосос­тояние Таши и ее детей и может только послужить на поль­зу всей семье. Новый член, который в нее входит, со всеми его моральными качествами, как говорит Муравьев, может принести только счастье, а оно нам так нужно после столь­ких неприятностей и горя...»

Отец, Николай Афанасьевич, также тепло откликнулся на второе замужество дочери. «...Поздравляю Вас и любез­ную Вашу Лизавету Егоровну с новым зятем генералом Петр Петровичем Ланским, — пишет он старшему сыну и невест­ке, — по какому случаю в исполнение требования письмен­ного самой сестрицы Вашей Натальи Николаевны дал я ей мое архипастырское (иноческое) благословение».

Нет сомнения, что по поводу своего замужества писала Д. Н. Гончарову и Наталья Николаевна, но, к сожалению, эти письма нами в архиве не обнаружены.

Свадьба, очень скромная, состоялась 16 июля 1844 года в Стрельне, где стоял полк Ланского. Николай I пожелал быть посаженым отцом, но Наталья Николаевна, как пишет Арапова, уклонилась от этой «чести».

Однако, когда на другой день Ланской докладывал царю о состоявшейся свадьбе, Николай I сказал, что будет непре­менно крестить у него первого ребенка. Отказаться и от этой «чести» уже было нельзя, и, таким образом, крестным отцом Александры Ланской оказался сам император. Арапо­ва пишет, что на свадьбе были братья и сестры с обеих сто­рон, мы полагаем, присутствовали и Строгановы и Местры. Свадьба была отпразднована в тесном семейном кругу.

Александра Николаевна осталась жить у сестры. Тяже­лый ее характер, несомненно, осложнил семейную жизнь Натальи Николаевны. Бесконечно любя сестру, Александра Николаевна ревновала ее к мужу, и Наталья Николаевна, как мы увидим по ее письмам, очень страдала от этого разла­да. Однако уравновешенный и спокойный Ланской ради жены, видимо, вел себя сдержанно, и натянутые отношения не привели к разрыву.

По долгу службы Ланскому приходилось отсутствовать целыми месяцами. Но Наталья Николаевна, судя по имею­щимся в нашем распоряжении письмам, неизменно остава­лась с детьми и даже на короткий срок не соглашалась оста­вить их, чтобы поехать к мужу. «Ты мне говоришь о рассуди­тельности твоего довода, — пишет она 8 июля 1849 года. — Неужели ты думаешь, что я не восхищаюсь тем, что у тебя так мало эгоизма. Я знаю, что была бы тебе большой помо­щью, но ты приносишь жертву моей семье. Одна часть мое­го долга удерживает меня здесь, другая призывает к тебе; нужно как-то отозваться на эти оба зова сердца, Бог даст мне возможность это сделать, я надеюсь».

Обратим внимание на слова «ты приносишь жертву моей семье», то есть детям Пушкина. Из-за них она не едет к Ланскому, и эта часть долга для нее важнее. В письме от 24 июля Наталья Николаевна пишет мужу, что сейчас она не может приехать к нему, так как не на кого оставить детей; Александре Николаевне будет трудно одной справиться с домом, поэтому она ждет возвращения гувернантки и рас­считывает приехать к Ланскому в конце сентября, с тем что­бы вернуться в Петербург к ноябрю, когда ей нужно будет вывозить Машу в свет. Но, как нам кажется, не только отсут­ствие гувернантки мешало ей оставить семью. В июле — августе у мальчиков каникулы, и ей хотелось побыть с ними, а в сентябре Гриша должен был поступать в Пажеский кор­пус: Наталья Николаевна не могла, конечно, отсутствовать в такой важный для сына момент. И только когда он попри­выкнет к новой для него жизни, она считала себя вправе не­надолго уехать. Интересно отметить, что ни разу Наталья Николаевна не приводит такого, казалось бы, веского дово­да, как маленькие девочки Ланские, которых она могла бы опасаться оставить на нянек и гувернантку. Она говорит или о детях Пушкиных, или о доме вообще.

В своих письмах Ланской, очевидно, предупреждал же­ну, что не может предоставить ей необходимого, по его мне­нию, комфорта. Вот что писала по этому поводу Наталья Николаевна.

«Не беспокойся об элегантности твоего жилища. Ты зна­ешь, как я нетребовательна (хотя и люблю комфорт, если мо­гу его иметь). Я вполне довольствуюсь небольшим уголком и охотно обхожусь простой, удобной мебелью. Для меня будет большим счастьем быть с тобою и разделить тяготы твоего изгнания. Ты не сомневаешься, я знаю, в том, что если бы не мои обязанности по отношению к семье, я бы с тобой поехала. С моей склонностью к спокойной и уединенной жизни мне везде хорошо. Скука для меня не существует».

И невольно мы переносимся в прошлое, во времена Пушкина. С ее сильно развитым чувством ответственности за семью, склонностью к тихой, спокойной жизни можно себе представить, что Наталья Николаевна, если бы это бы­ло нужно, поехала бы с Пушкиным и в Михайловское и в лю­бое «изгнание», и разделила бы с ним все тяготы жизни...

Наталья Николаевна посылает Ланскому письма-дневни­ки. «Ты прав, — пишет она, — говоря, что я очень много бол­таю в письмах и что марать бумагу одна из моих непризнан­ных страстей». Она шутит, конечно, но, очевидно, у нее бы­ла потребность делиться мыслями и чувствами, но только с близкими людьми. Надо полагать, такими же были и ее пи­сьма к Пушкину, которые, к глубокому сожалению, до сих пор еще не обнаружены. Вспомним, что, посылая подроб­нейшие письма Фризенгофам, она признает, что излагает им только факты и умалчивает о чувствах...

Наталья Николаевна любила Ланского, но это уже была другая любовь, чем ее любовь к Пушкину, — прежде всего основанная на благодарности к человеку, хорошо относив­шемуся к ее детям от первого брака и давшему ей душевный покой, в котором она так нуждалась. «Благодарю тебя за за­боты и любовь, — пишет она. — Целой жизни, полной пре­данности и любви, не хватило бы, чтобы их оплатить. В са­мом деле, когда я иногда подумаю о том тяжелом бремени, что я принесла тебе в приданое, и что я никогда не слышала от тебя не только жалобы, но что ты хочешь в этом найти еще и счастье, — моя благодарность за такое самоотвержение еще больше возрастает, я могу только тобою восхищать­ся и тебя благословлять».

Ланской любил Наталью Николаевну глубоко и предан­но. Но Наталья Николаевна говорит: «Ко мне у тебя чувст­во, которое соответствует нашим летам; сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью, и именно по­этому это чувство более прочно, и мы закончим наши дни так, что эта связь не ослабнет». Уезжая надолго, Ланской все же ревновал жену к мужчинам, которые за нею ухажива­ли. Так, в одном из писем мы встречаем упоминание о каком-то ее поклоннике французе, и здесь для нас очень важ­ны суждения Натальи Николаевны:

«Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую лю­бовь, как твоя. Внушив тебе с помощью Божией такое глубо­кое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, что­бы голова у меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 37 лет. Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену словам. Суе­та сует, все только суета, кроме любви к Богу и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты — мною, что же нам искать на сто­роне, от добра добра не ищут» (10 сентября 1849 г.).

Это письмо заставляет нас вспомнить о другом францу­зе, перенестись мысленно на 13 лет назад. Думала ли об этом Наталья Николаевна, когда писала Ланскому? Вероят­но, да. Жизненный опыт помог ей правильно оценить пус­тые слова и не поколебать ее отношения к мужу. А тогда? Ве­рила ли она столь бурно выражаемой страсти Дантеса? Вна­чале, по молодости лет, очевидно, да. Она вызывала в ней волнение, смущение. Но то волнение, которое Наталья Ни­колаевна, быть может, и испытывала в первое время при ви­де этой «великой и возвышенной страсти», как иронически писал Пушкин о чувствах Дантеса — иронически потому, что ничего великого и возвышенного в этих чувствах не бы­ло, — это волнение «угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном» (это тоже слова Пушки­на), когда она воочию убедилась в том, каким подлым и низ­ким человеком был Дантес в действительности. Как потом оказалось, у него не было к ней никакой любви, потому что любящий человек не мог бы, вступив в брак с сестрой, про­должать преследовать Наталью Николаевну, как это сделал Дантес. Для Натальи Николаевны это был урок на всю жизнь. Конечно, и тогда она понимала, что страсть кавалер­гарда никогда не может заменить ей любовь Пушкина, дей­ствительно великую и возвышенную, любовь отца ее четве­рых детей... Вот почему она пишет Ланскому, что все суета сует кроме любви к мужу, которой она дорожит и ставит так высоко, что приравнивает к любви к Богу...