Екатерина и Александра были похожи на младшую сест­ру, но меркли рядом с ее необыкновенной красотой. А меж­ду тем они были недурны собой, особенно Екатерина.

«...Среди портретов, находящихся на Полотняном Заво­де, имеются два, изображающие Екатерину Николаевну, — пишет художник А. Средин, побывавший там еще в начале XX века. — На одном — бледной акварели — она представле­на молоденькой девицей; быть может, он близок ко времени первого пребывания Пушкина на Полотняном, в середине мая 1830 года, вскоре после того, как он стал женихом Ната­льи Николаевны. Круто завитые темные букли обрамляют ее розовое личико; глаза смотрят доверчиво и, пожалуй, не­много наивно, черты ее лица довольно правильны, а шея и посадка головы очень красивы. Радужный легкий шарф оку­тывает худенькие девичьи плечи».

На более поздних портретах — парижском, работы ху­дожника Сабатье, и другом, где она изображена во весь рост, с лорнетом в руке, — мы видим женщину скорее южно­го типа, с большими черными глазами, довольно привлека­тельной наружности.

Об Александре Николаевне мы находим интересные све­дения в книге Н. Раевского «Если заговорят портреты»:

«Принято считать, что умная Ази Гончарова... была не­красива. Чуть заметное косоглазие Натальи Николаевны, которое нисколько ее не портило, у старшей сестры было много сильнее. Позировать, а позднее сниматься анфас она обычно избегала. Однако бродянские портреты Александры Николаевны показывают, что в молодости она была далеко не так некрасива, как обычно думают... На большом оваль­ном портрете, несомненно пушкинских времен, у Ази Гонча­ровой очень миловидное и духовно значительное лицо».

Вероятно, причиной неуспеха девушек являлась не внешность, а бедность: обе были бесприданницами. Их стремление во что бы то ни стало выйти замуж вполне есте­ственно. Приятель Пушкина, сосед по Михайловскому, А. Н. Вульф писал о своей сестре Анне Николаевне:

«Жалобы ее на жизнь, которую она ведет, справедливы: положение девушек ее лет точно неприятно; существование ее ей кажется бесполезным, — она права. К несчастью, де­вушки у нас так воспитаны, что если они не выйдут замуж, то не знают они, что из себя делать. Тягостно мыслящему су­ществу прозябать бесполезно, без цели». Эти слова можно полностью отнести и к сестрам Гончаровым.

Наступила весна 1835 года. 14 мая Наталья Николаевна родила сына Григория. Это был уже третий ребенок в се­мье. Дальнейшее ухудшение материального положения за­ставляет Пушкина летом этого года еще раз попытаться уехать на несколько лет в деревню. Однако, как мы знаем, и на этот раз ему не удалось вырваться из Петербурга.

В связи с намерением Пушкиных переехать в деревню, по-видимому, возник вопрос о возвращении сестер на За­вод. В одном из писем Александра Николаевна весьма бурно реагирует на предложение брата вернуться домой. Она прекрасно понимала, что Петербурга они уже больше не уви­дят.

Нет сомнения, что присутствие сестер Гончаровых осложняло семейную жизнь Пушкиных. Они стремились ча­ще бывать в обществе, и Наталья Николаевна вынуждена была сопровождать их. Не случайно сестры называют ее «наша покровительница», и когда она, беременная, не мо­жет выезжать, они не знают, «как со всем этим быть».

В июне Пушкины и Гончаровы переезжают на дачу на Черной речке. Сестры настойчиво просят Дмитрия Нико­лаевича прислать им четырех лошадей, одну для Пушкина. Верховые прогулки были любимым развлечением поэта в Михайловском. Очевидно, он ездил и на даче, — и один, и с женой и свояченицами.

Что касается сестер Гончаровых, то вполне понятно, по­чему они так стремились во что бы то ни стало добиться от брата присылки лошадей: они хотели блеснуть в дачном об­ществе своим великолепным умением ездить верхом. И не случайно они пишут Дмитрию Николаевичу, что можно прислать им лошадей и в конце июля, «жары будут меньше». Дело совсем не в жаре, а в том, что именно к этому времени возвращался с маневров кавалергардский полк, стоявший в летних лагерях недалеко от Черной речки, в Новой дерев­не. Там, в курзале Завода минеральных вод, устраивались концерты, давались балы. Не здесь ли началось «двойное» ухаживание Дантеса: за Натальей Николаевной и для отво­да глаз — за Екатериной Гончаровой?

По-видимому, в первых числах сентября 1835 года Пушки­ны и Гончаровы вернулись в Петербург, а 7 сентября Пушкин уже уехал в Михайловское с намерением провести там три ме­сяца. Однако на этот раз и любимая им осенняя пора не рас­полагала к работе. Не было нужного поэту душевного спокой­ствия. Мысли о семье, неустроенности жизни, о тяжелом материальном положении не давали ему возможности рабо­тать. «...Такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось. Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сер­дечное спокойствие, а я совсем не спокоен»,— пишет Пушкин Плетневу 11 октября. В половине октября вызванный в Пе­тербург в связи с ухудшением здоровья матери, он вынужден был вернуться в столицу. В письме от 1 ноября Екатерина Ни­колаевна говорит, что зима для Пушкиных будет нелегкой, сетует на легкомыслие матери, не желающей им помогать, но все это не задевает ее чувств, она гораздо больше заинтересо­вана предстоящей «блистательной зимой».

Письма сестер за период осень 1835 года и зима 1836 го­да отличаются от предшествующих прежде всего тем, что они уже меньше жалуются на скуку. Они «довольно часто танцуют», каждую неделю катаются верхом в манеже.

«... Ну, Нина, посмотрела бы ты на нас, так глазам не по­верила, — пишет Екатерина Николаевна 4 декабря 1835 года гувернантке Нине, — так мы теперь часто бываем в большом свете, так кружимся в вихре развлечений, что голова кругом идет, ни одного вечера дома не сидим. Однако мы еще очень благоразумны, никогда не позволяем себе больше трех ба­лов в неделю, а обычно — два. А здесь дают балы решительно каждый день, и ты видишь, что если бы мы хотели, мы могли бы это делать, но право, это очень утомительно и скучно, по­тому что если нет какой-нибудь личной заинтересованно­сти, нет ничего более пошлого, чем бал. Поэтому я несрав­ненно больше люблю наше интимное общество у Вяземских или Карамзиных, так как если мы не на балу или в театре, мы отправляемся в один из этих домов и никогда не возвраща­емся раньше часу, и привычка бодрствовать ночью так силь­на, что ложиться в 11 часов — вещь совершенно невозможная, просто не уснешь. Не правда ли, как это странно? А по­мнишь, на Заводе — как только наступало 9 часов, велишь принести свою лампу, тогда как теперь это тот час, когда мы идем одеваться. Вот совершенно точное описание наше­го времяпрепровождения, что ты на это скажешь? Толку мало, так как мужчины, которые за нами ухаживают, не го­дятся в мужья: либо молоды, либо стары».

С семьей Карамзиных Пушкина связывала давняя друж­ба, еще с лицейских времен, и дом Карамзиных был для не­го, пожалуй, одним из самых приятных в Петербурге.

В одном из писем Екатерина Николаевна пишет, что «го­ворильные» вечера в светских гостиных им кажутся скучны­ми. У Карамзиных же бывать они любили. Вероятно, их привлекали и содержательные, интересные беседы, кото­рые там велись, но главным образом, конечно, возможность в интимной обстановке встречаться с ухаживавшими за ни­ми мужчинами. У Карамзиных постоянно бывал и Дантес, и поэтому Екатерина, несомненно, стремилась как можно ча­ще посещать этот дом.

Однако и эта зима не увенчала успехом чаяния сестер: женихов не было.

На лето 1836 года Пушкины и Гончаровы сняли дачу на Каменном Острове. Еще в январе Пушкин получил разреше­ние на издание литературного журнала. Таким образом, он оказался вынужденным летом жить в Петербурге или вбли­зи него в связи со своими издательскими делами.

На этот раз дача состояла из двух небольших домов, сто­явших на одном участке. Очевидно, стремясь иметь спокой­ную обстановку для работы, Пушкин снял для себя и Ната­льи  Николаевны отдельный дом, а дети, вероятно, жили вместе с сестрами Гончаровыми во втором доме. Возможно, что находившийся на этом же участке маленький флигель занимала Е. И. Загряжская: во всяком случае, она жила где-то недалеко, судя по письмам Пушкина и сестер.