Второе событие также было связано с генералом Гареевым и Ан-варом Садатом. Убрав, пересажав оппозицию, обвинив ее в создании так называемых центров сил, будущий президент АРЕ стал проводить много встреч с рабочими, интеллигенцией, со студентами и профессорами, с военными. При этом его речи, то спокойные, то взрывного характера, каждый раз продолжались перед аудиторией примерно 2–3 часа.

Поскольку обстановка в Египте тогда, в связи с арестами и преследованиями левых насеристов, была не очень спокойной, генерал Гареев, видимо, пришел к мнению, что выступления Анвара Садата надо фиксировать, переводить. Выбор пал опять на меня. Для этого во время его выступлений в референтуру вносили радиоприемник, ловили соответствующую волну, голос А.Садата, и я начинал сходу переводить, стараясь как можно полнее и подробнее записать на русском речь А.Садата, который говорил на египетском диалекте. Лист бумаги, мною написанный, тут же переходил либо к Вежневцу, либо к Лебакину, которые быстро правили мою запись, иногда переписывали заново. Затем посыльный солдат, стоявший наготове, хватал лист с последним вариантом очередного зафиксированного куска речи А.Садата и бегом несся на второй этаж, в машбюро, где уже в две машинки кипела работа. Через 30 минут после окончания речи А.Садата, машина, стоявшая под парами в гараже офиса, уже летела относительно малолюдным проспектом Салаха Селима в Гизу, в советское посольство. Думаю, что оно, хотя и имело свой штат референтов и переводчиков и свою степень готовности для восприятия речи А.Садата, тем не менее, конечно, не могло составить конкуренцию напористому генералу Гарееву.

Впоследствии Махмуд Ахмедович сделал неплохую карьеру, был на первых ролях в Генштабе Союза, Главным военным советником в Афганистане, а сейчас также занимает ряд высших военных должностей в РФ, включая начальника военной академии. Следует отметить широкий кругозор М.А.Гареева, умение логично доводить до читателей свою точку зрения, полемизировать с оппонентами, отстаивать интересы дела, которому он предан. В частности, вспоминаются его дискуссии относительно необходимости призыва на военную службу студентов, которые он вел с академическими кругами на страницах «Литературной газеты», в том числе с Раушенба-хом, будучи заместителем начальника Генштаба в 70-е годы. Представляется доказательными его научные статьи, в частности, в «Независимой газете» в последние годы, связанные с критикой концепции Резуна о готовности СССР первым нанести удар по Германии на рубеже 30–40-х годов и т. д.

Эти синхронные письменные переводы речей А.Садата продолжались довольно-таки длительное время и порядком поднадоели. Вызывали в любое время суток и дней недели. Один раз это произошло в выходной день, в пятницу. Меня отыскали в Насер-сити-4, в гостях у В.Г.Ступина. Его жена Нила Сергеевна угощала тушеным мясом, фаршированным чесноком (блюдо для нашего брата — холостяка редкое, а потому запомнившееся). Нарочный с узла связи (солдаты и офицеры узла, или батальона связи, помимо своей связист-ской работы, выполняли еще другие обязанности в офисе — несли внутреннюю охрану — снаружи нас охраняли арабы — заступали на дежурство, работали нарочными и т. д.) сообщил, что мне срочно следует прибыть в Маншиет аль-Бакри, потому что ожидается очередное выступление А.Садата. Я послал все и всех подальше. В.Г.Ступин, который слышат этот короткий разговор, покачав головой, сказал мне, что следовало бы поступить иначе — сказать посыльному, чтобы тот доложил, что меня он не нашел — ведь выходной день.

На другой день я убедился в правоте слов этого умудренного жизнью человека. Как только я прибыл на узел связи, мне было объявлено наказание — гауптвахта на 15 суток. Сняли ремень, однако не отвели в соответствующее помещение, расположенное за казармами. Чего-то ждали. Оказалось, что за меня бился с начальством замполит Олег Борисович Щеголь. Его доводы были такими: старший лейтенант Го-рячкин хорошо несет службу, у него нет замечаний на основной работе — в узле связи, где он пользуется авторитетом, Квасюк его уже заездил своими бесконечными вызовами в референтуру, за него пора заступиться, а не наказывать. Такой напор замполита подействовал на мягкого по характеру, только что прибывшего нового начальника узла связи подполковника Рассказова. На гауптвахту я не попал.

Свою службу на узле связи я вспоминаю с теплотой. Она была своеобразной. Очень много приходилось говорить с арабами по телефону. Египтян забавлял и одновременно ставил в затруднительное положение наш позывной «Амулет», созвучный арабскому слову «амалият», что означало «оперативное управление». Так иной раз арабы русских из офиса Главного военного советника («амулет») принимали за советских советников из Оперативного управления в египетском Генштабе.

Доброе слово хочется сказать в адрес дежурных на узле связи Кузьмина, Лагутина, Корпусенкова, Воронина (ставшего впоследствии начштаба узла связи), терпеливо ожидавших моего прихода на работу. Они мне сообщали о неисправности той или иной линии связи, я садился за телефонный аппарат и звонил египетским связистам, после чего шла напряженная с ними работа с целью установления места обрыва линии связи и его устранения. У меня были очень ровные отношения как с рядовыми, прапорщиками, так и с офицерами и руководством узла связи. Те и другие называли меня Геннадий Васильевич, при этом, вероятно, не последнее значение имело то, что я закончил Московский университет.

Территория узла связи блистала чистотой, часто посещавшие египетские офицеры называли его «изящным». Здесь прекрасно кормили, никакого сравнения с «арабским котлом». Нормальные условия службы и быта, а также — после «облома» израильским фантомам — отдыха: бильярд, гитара и пр. Много шуток, здоровых, безобидных, остроумных подколов, розыгрышей.

Молодые, полные сил и здоровья, связисты интересовались буквально всем. На узле связи работали несколько египтян. Помню, переводил разговор моих коллег-офицеров с одним из них — механиком. Оказалось, что у Ахмеда (назовем его так) было четверо жен, то есть полный комплект по Корану. Узнав про это, ребята оживились, спрашивают, какая у него квартира? Двухкомнатная. Оживление возрастает. Как же четыре жены размещаются в двух комнатах? Одна живет на другом фаю Каира. Ее он довольно часто навещает. Вторая жена находится в деревне, работает на небольшом участке земли, ему принадлежащем. Ее он также не забывает. Две остальные проживают с ним. Наверное, живут каждая в своей комнате, интересуются офицеры. Нет. У него одна спальня в квартире. Значит, две кровати? Нет, одна. Максимум удивления. Как же? А вот так, одна с правой стороны, другая с левой… После этого последовал только один вопрос…

Очень хорошо помнится посещение узла связи Алексеем Николаевичем Косыгиным в 1971 г. Он прибыл в Египет загорелым, отдохнувшим, видимо, перед этим побывал в отпуске на Черном море.

Мы, офицеры, стояли недалеко от столовой. Появилась свита во главе с высоким начальством, сопровождавшая А.Н. Косыгина. Был с ними и зам. по тылу батальона связи лейтенант Миша Коваленко. Все входят в столовую. Вдруг дверь ее резко открывается, оттуда выбегает Миша Коваленко и кричит: «Ребята, кто из них Косыгин»? Дружный хохот. Мише быстро сказали, какой он из себя. Хотя портреты членов политбюро висели повсюду, были они и у нас, и всю сознательную жизнь, наверное, сопровождали Коваленко. Вскоре А.Н. Косыгин с сопровождающими выходят из столовой. Выходит очумелый и обезумевший от бремени ответственности Миша. Кто-то из офицеров ему советует: «Миша! Ты бы хлеба нашего, несколько булок предложил Алексею Николаевичу в дорогу, он ведь сегодня улетает в Москву». Миша влетает в столовую и через несколько буквально секунд, стремглав, выскакивает с несколькими буханками белого хлеба, завернутыми в какую-то бумагу и несется что есть духу, боясь опоздать, за угол здания, куда успела скрыться делегация. Не знаю, что там произошло за углом, но через секунд 15–20 из-за угла показался понурый и подавленный Миша с предназначенными для Алексея Николаевича белыми булками. Косыгин так и улетел на самолете в Москву без Мишиных булок.