Однажды вечером, когда все собирались уходить, я велел принести бутылку водки и предложил философу выпить со мной рюмочку. Он принял мое предложение… Я знал его слабость. Тогда я навел разговор на поэмы великого Багхавата и стал издеваться над его лотосами, кондорами, слонами и буйволами. Это было так неблагоразумно: слоны так мстительны!..

Пока я говорил, философ пил рюмку за рюмкой, не говоря ни слова. Изредка только он улыбался и одобрительно кивал головой, говоря:

— У-а!.. У-а!..

Ободренный этим, я сообщил ему, что написал большую поэму и желал бы прочесть ее ему.

— У-а!.. У-а! — проговорил философ, не отрываясь от водки.

Я подумал: "вот подходящая минута!" и стал вынимать поэму из кармана. Философ, наливая себе пятую рюмку, спокойно смотрел, как я развертываю рукопись, но в ту минуту, когда я собирался приступить к чтению, он положил свою руку на рукав моего сюртука.

— Прежде чем приступить к чтению, молодой человек, — сказал он, — позвольте узнать ваш критерий.

Я посмотрел на него с беспокойством.

— Ваш критерий! — повторил, повышая голос, страшный философ. — Ваш критерий!

Увы! — мой критерий!.. У меня его не было, и я никогда не думал о нем. Это сказывалось в моем удивленном взгляде, в краске, выступившей на лице, в смущении, овладевшем мною.

Философ встал, негодуя:

— Как, несчастный! У вас нет критерия?.. Тогда незачем и читать мне вашу поэму… Я заранее знаю, чего она стоит.

Вслед затем он налил одну за другой две-три рюмки водки, которые еще оставались на дне бутылки, схватил свою шляпу и вышел, бросая на меня свирепые взгляды.

Когда я рассказал об этом эпизоде моему другу Жаку, он вышел из себя.

— Твой философ круглый идиот, — сказал он. — Критерий!.. Имеют ли соловьи критерий?.. Критерий!.. Где он фабрикуется? Видел ли его кто-нибудь?.. Чорт с ним, с твоим торговцем критериями!..

Милый Жак! У него навернулись слезы на глаза при мысли об оскорблении, нанесенном мне и моему произведению.

— Послушай, Даниель, — сказал он после небольшой паузы, — у меня явилась мысль… Тебе хочется прочитать кому-нибудь свою поэму?.. Не прочитаешь ли ты ее в одно иа воскресений у Пьеротов?

— У Пьеротов?.. О, Жак!

— Что же тебя смущает?.. Пьерот, правда, человек необразованный, но он далеко не глуп, У него много здравого смысла и природного ума… Камилла будет прекрасным судьей, хотя не совсем беспристрастным… Дама высоких качеств много читала… Даже эта старая птица, Лалуэт, не так глуп, как кажется… Да притом у Пьерота есть еще знакомые в Париже, — можно бы пригласить их на этот вечер… Как ты полагаешь? Хочешь, чтобы я переговорил с ним?..

Идея Жака не особенно нравилась мне… Искать судей в Сомонском пассаже! Но мне так хотелось прочитать свои стихи, что я после некоторого раздумья принял предложение Жака. На следующий же день Жак переговорил с Пьеротом. Очень сомневаюсь в том, чтобы Пьерот понял, чего мы собственно добивались, но, желая сделать удовольствие детям Мадемуазель, добряк согласился, не раздумывая, и приглашения были тотчас разосланы.

Никогда еще маленькая гостиная Пьеротов не была свидетельницей такого празднества. Пьерот пригласил ради меня все что было лучшего в мире торговцев фарфором; кроме обычных посетителей, на этот литературный вечер явились: господа Пассажон с сыном-ветеринаром, одним из лучших учеников Альфортской школы; Ферулья-младший, франмасон и оратор, имевший незадолго до этого блестящий успех в ложе Великого Востока; супруги Фужеру с шестью дочерьми и, наконец, Ферулья-старший, самое видное лицо в мире торговцев фарфором.

Когда я очутился перед страшным ареопагом, я почувствовал сильное смущение. Этих господ предупредили, что они должны будут дать свое заключение о каком-то поэтическом произведении, и они сочли своим долгом принять для этого случая холодный, равнодушный, серьезный вид. Они разговаривали между собой шопотом, покачивая головой, как судьи. Пьерот, не придававший особенного значения этому чтению, смотрел на них с удивлением. Наконец, все собрались, уселись, приготовились слушать. Я сидел спиной к роялю; против меня, полукругом — аудитория. Один старик Лалует сидел на своем обычном месте. Когда в гостиной водворилась тишина, я начал читать взволнованным голосом…

Моя поэма, или вернее драматическая поэма, носила громкое название "Пасторальной комедии"… Читатели помнят, вероятно, что в первые дни своего заключения в Сарландском коллеже Маленький Человек рассказывал своим ученикам фантастические сказки, в которых главную роль играли кузнечики, мотыльки и другие маленькие твари. Из трех таких сказок, переложив их в диалоге в стихах, я состряпал "Пасторальную комедию". Поэма моя состояла из трех частей, но в этот вечер я прочел только первую часть. Прошу позволения привести здесь этот отрывок из "Пасторальной комедии", не в смысле образцового литературного произведения, но как пояснительный документ к истории Маленького Человека.

Теперь представьте себе, что вы сидите в маленькой гостиной Пьерота, и что Даниель Эйсет читает перед вами дрожащим голосом.

Сцена изображает деревню. Шесть часов вечера. Солнце садится. Голубой Мотылек и молоденькая Божья Коровка беседуют, сидя на листе папоротника. Они встретились в это утро и провели весь день вместе. Темнеет, и Божья Коровка собирается улететь.

Мотылек.

Божья Коровка.

Мотылек.

Божья Коровка.

Мотылек.

Божья Коровка.

Мотылек.

Божья Коровка (сопротивляясь).

Мотылек.

Божья Коровка (испуганно).

Мотылек.