В 1797 году, в тот момент, когда восходящая звезда европейского континента, двадцативосьмилетний генерал Наполеон Бонапарт завоевал Италию, могущественная когда-то и гордая Венецианская республика клонилась к упадку, как в военном, так и торговом смысле. Наступил процесс, характерный для любой империи — после апогея величия — убийственное благосостояние, перерождающееся в изнеженность и импотенцию государственной жизнеспособности.

Слабость государства является результатом слабости его граждан. Причем, не только моральной — физическая слабость играет здесь не меньшую роль. Чтобы поддержать физическую крепость венецианцы могли воспользоваться одним из трех исторических рецептов. Спартанский: обитатели Спарты считали, что врагом физического развития является обогащение и полнота (свою крепость они поддерживали неустанными войнами). Афинский: жители Афин считали совершенно иначе: не войны, но физические упражнения на стадионах. И, наконец, римский, который объединял оба предыдущих. Венецианцы XVIII века не применяли никакого рецепта, видимо, потому, что сделали свои выводы из исторических уроков. А история учила тому, что ни один из представленных выше рецептов не стоит ломаного дуката: спартанцы, афинянке и римлянке проиграли! Так что «жемчужина Адриатики» догорала, не потея от усилий, в шелках и атласе — как Петроний. Следует признать, что определенная прелесть в этом имеется.

Венеция эпохи войн Бонапарте с австрийцами объявила нейтралитет, что не мешало воюющим сторонам насиловать этот нейтралитет без каких-либо угрызений совести. Только французов, орудующих на территории Республики и несущих «варварские» идем Революции, ненавидели сильнее, в связи с чем против них нередко начинались бунты (Бергамот, Брешчия, Верона). Было убито несколько сотен итальянской армии Наполеона — а тот только и ждал подобной оказии. Когда же, вдобавок ко всему, был обстрелян и разграблен французский корсарский корабль, бросивший якорь у берега Лидо, и когда на свет вышли тайные сношения венецианцев с Австрией, в Венецию отправились адъютанты корсиканца, Жюно и поляк Юзеф Сулковский, везя Великому Совету Венецианской республики экстремистский ультиматум. В присутствии вымаливающих милости венецианских послов Бонапарте орал: «Я буду вторым Аттикой для Венеции! Ваше правительство совершенно одряхлело!» Правительство от страха распалось, а гордая Республика, которая еще могла защищаться на своих труднодоступных островах, упала на колени перед генералом, и французские войска (четыре тысячи человек, среди них и поляки) вошли в «красивейший салон Европы» (как назвал Бонапарте площадь Святого Марка) в средине мая 1797 года. В ходе сдачи города, пожилой дож Манин, последний венецианский дож, пал замертво.

Побежденная Республика, как и всякое из завоеванных Наполеоном крупных и малых государств, должно было заплатить выкуп наличностью (три миллиона) и материальными ценностями (еще три миллиона), и вместе с тем — отдать наиболее ценные произведения искусства (двадцать картин обогатили лаврский музей). Любящий искусство Наполеон в течение двух лет своей итальянской кампании (1796–1797) отослал на берега Сены десятки шедевров, в основном — эпохи Ренессанса (среди прочих, «Обручение Девы Марии» Рафаэля и «Святую Анну» Леонардо да Винчи), оголяя итальянские галереи и музейные собрания. Эти картины он ценил больше золота. Характерным в этом плане был случай с герцогом Пармы, который, после собственного поражения, не желая отдавать французам знаменитого «Святого Иеронима» Корреджио, предложил Бонапарте вместо этой покрытой красками доски астрономическую сумму в два миллиона франков. Наполеон на это ответил: «Два миллиона франков мы потратим быстро, а вот произведения мастеров будут украшать столицу Франции вечно!» — и отказал.

Так что, ничего удивительного, что и венецианских коней после захвата города сняли с фасада базилики (13 декабря 1797 года). На могучих четырехколесных платформах их везли в Париж настоящие лошади. 28 июля 1798 года оркестры толпы радующихся Парижа приветствовали позолоченную четверку в столице Республики. Поначалу их выставили внутри Тюильри, а в 1808 году перенесли на Триумфальную Арку.

Этот переезд является третьим доказательством истинности легенды — могущество Венеции превратилось в прах.

В Париже кони прожили неполных двадцать лет. В 1815 году, по инициативе императора Австро-Венгрии, Франца, и в силу парижского трактата, под надзором Антонио Кановы они были возвращены Венеции, где их снова установили на фасаде собора Сан Марко. Одновременно пала империя Наполеона. Это был уже четвертый раз.

В 1915 году, опасаясь бомбардировок, коней сняли с фасада и вскоре (1917 год) перевезли в Рим, в Палаццо Венеция — годом позднее пала империя Габсбургом. Это была смерть уже пятой империи.

В 1919 году кони вернулись на свое место, венчая портал базилики, но в 1940 году их опять сняли, снова опасаясь бомбардировок. Через несколько лет пал Третий Рейх. Легенда получила шестое историческое доказательство.

Старые венецианцы грозят, что демонтаж четверки коней приведет к новому упадку. Чьего упадка на этот раз?

Франческо Валькановер, видя дыры и трещины в телах коней, желает перенести их, после предварительной реставрации, в музей базилики (Музеум Маркиано) или же в соседствующий Дворец Дожей, а на их место поставить муляжи. Трудно отказать ему в правоте. Увечья бывают и украшением — не обладающая такой уж сильной художественной фантазией старинная скульптура, Венера Милосская, если бы у нее были целые руки, никогда не завоевала бы своей славы, никогда бы у нее не было даже части ее нынешнего очарования; довольно часто искалеченные шедевры обладают непреходящей красотой (у крылатой Ники Самофракийской нет головы) — только все это не означает, что мы должны были бы бездеятельно глядеть и терпеть прогресс разрушения. Прецедентом здесь может быть знаменитая бронзовая статуэтка фавна, которой наслаждаются толпы в раскопанных Помпеях — ведь это уже копия, оригинал находится в неаполитанском музее.

Но, быть может, легендарная угроза окажется сильнее, и венецианцы расстроят эти планы, остановив крах очередной супердержавы. Кто знает? Закон Моргенштерна говорит, что если неизбежные с логической точки зрения катаклизмы и не случаются, то это, в основном, потому, что их предвидели и про них заранее раструбили[14].

3. Il Palio[15]

Венецианцы любят своих позолоченных скакунов не только потому, что четверка с фронтона базилики Сан Марко является великим произведением искусства, но еще и потому, что итальянцы вообще дарят лошадей любовью. Это не любовь военного типа, наполненная бравурными конными атаками и скачками вооруженных всадников, характерная для сарматов, которые сразу же родились в седле и с саблей в руках, или же для донских казаков и еще нескольких народов. Это квази-мистическое чувство, глубокое и трогательное, наполненное уважением к природе, которая порождает такие чудеса, как конь. Подобное же чувство поклонения заставляло Коссаков[16] хвататься за кисть.

В Риме цезарей конь часто фигурировал в качестве мифологического символа, в настоящее же время он является символом красоты и своеобразным мифом. Высмеивающие англичан за их запанибратские отношения с собаками — итальянцы запанибрата с конем, сердцем и душой. Италия, это единое государство, где конь занимал должности консула и священника! Тот факт, что это происходило очень давно, в древнем Риме, не имеет особого значения, если учесть, что здесь Древность никогда не умирала.