Итак, проматываем записи. Я внимательно наблюдал за тем, как Глазастик делал бомбу, и теперь у меня есть видео с глаз в шикарном разрешении. Разобраться что к чему нетрудно. У меня перед глазами бессмертный, сидящий за столом с паяльником в руке. Вот он припаивает один провод… Второй… Подсоединяем этот к детонатору, а вон тот синий… Да, точно. Синий. Возвращаюсь в реальность, где на меня уже косятся проходящие мимо люди.

- Кхе-кхе-кха! – я усердно изображаю из себя больного туберкулёзом. - Одно дерьмо! Вот бы кто-нибудь выкинул виски! – отрываю синий провод, бросаю пакет обратно в мусорку, снова захожусь в притворном приступе кашля и подмигиваю красотке, которую выворачивает от одного моего вида.

Ну хорошо, может быть, не только от вида, но и от запаха – отрезвляющие таблетки сделали своё дело: я трезвый, мокрый от пота, как мышь, и воняю, как портовый грузчик.

Ещё две минуты – и я снова сижу в машине рядом с Глазастиком.

Дело сделано, меня трясёт от напряжения и адреналина…

Напарник ворчит, но я не слушаю. В голове звон и пустота, посреди которой бьётся какая-то важная мысль. Её никак не удаётся облечь в форму слов. Как будто я что-то забыл и упорно пытаюсь вспомнить. Я гоняюсь за этой мыслью по всему мозгу, но чертовка всё равно быстрее – ускользает, меняет форму, прячется…

Я распечатываю бутылку скотча, купленную в магазине за углом, о котором говорил мне Глазастик, прикладываюсь к горлышку и делаю два могучих глотка. Гортань обжигает хорошо знакомый и ставший давно привычным сивушный вкус дешёвого пойла. В этот раз от него почему-то едва не выворачивает наизнанку.

Я открываю окно, высовываю голову и выпускаю виски на свободу.

Лети, божье создание!

- Мерзко, – кривится Глазастик. - Слышишь, Эйдер? Ты мерзкий старый алкаш.

Спазм проходит. Я бросаю на бессмертного красноречивый взгляд исподлобья, а потом, размахнувшись, выбрасываю бутылку в окно.

- Больше не алкаш, – закрываю окно и демонстративно отворачиваюсь, так же, как Глазастик несколькими минутами ранее. - А тебе не помешало бы почистить свои грёбаные зубы.

18.

Бунт полицейских начался, когда я отдал приказ не открывать огонь. Мы знали, что теперь сами поставили себя вне закона. Очень скоро Компания узнает, кто именно всё натворил, я буду объявлен врагом общества номер один, а люди, в которых я побоялся стрелять, разграбят центр и будут частично убиты, а частично разогнаны… Именно эта мысль и побудила меня сделать то, за что мне и выписали двести пятьдесят лет тюрьмы против обычного двадцатилетнего срока.

- Связь! – крикнул я во всю глотку, пытаясь переорать гомон толпы, проходившей по мосту и смотревшей на нас со смесью страха и благодарности.

- Мне нужна дальняя связь!

Я не заметил, как сзади ко мне подошел Стравински.

- Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Потому что я окончательно перестал что-либо понимать.

Я взял его за лацкан пиджака и притянул к себе:

- А ты бы хотел, чтоб тебя живьём разорвали?

Напарник покачал головой:

- Может, и не разорвали бы. У нас оружие, броня, силовые имплантаты…

- Хорошо, тогда зайдём с другой стороны, – я ткнул пальцем в проходящую мимо толпу. - У тебя в руках оружие. На тебе броня, ты можешь руками рельсы узлом завязывать. Крутыш, да? Так вот, подними свое оружие, - чеканил я каждое слово, - напряги свои замечательные мускулы и выстрели, скажем, вон в ту тётку. В красном пальто. Или в ту мамашу с детьми.

- А если я способен выстрелить, ты не думал? – сощурил глаза Стравински. - И, кстати, там, куда они идут, тоже есть тётки и мамаши с детьми. Просто на тот случай, если ты забыл. Просто признайся – ты боишься. Гуманизм тут ни при чём.

Многолюдная толпа, пробиравшаяся по мосту, никак не хотела заканчиваться – текла как полноводная река.

- Там, – ткнул Стравински пальцем в сторону окраины, - беспорядки, пожары, мародёры и убийцы. И всё это дерьмо ты только что пропустил в центр.

Я молчал. Он тоже.

Мимо проходили люди – сотни людей, обтекавшие машины и бетонные блоки, словно поток воды речные камни. Напарник тряхнул головой, повернулся и пошел прочь, в сторону центра города, сливаясь с толпой.

- Куда ты? – крикнул я, пока он не исчез окончательно.

- Подальше отсюда, – Стравински обернулся. - Ты не спас этих людей, Эйдер. Ты увеличил количество жертв. И обрёк на смерть нас всех. Попомни мои слова.

Я запомнил его последний взгляд – презрительный, острый, почти ненавидящий.

Спустя несколько лет, уже после тюрьмы и первой попытки начать новую жизнь, я узнал, что Стравински погиб в ту ночь – точно так же, как и многие хорошие копы. Модели Mark I, тогда ещё не названные новокопами и не распиаренные как защитники закона и порядка, загнали его на крышу и пристрелили. Вот так вот просто и буднично. В его смерти не было совершенно ничего особенного – ни героизма, ни страданий и превозмогания, ни даже трусости и предательства. Просто в голове стало на пятнадцать граммов металла больше. В ту ночь убийство стало обыденностью. Ещё одним рутинным процессом, который люди автоматизировали.

- Сэр! - ко мне подбежал Рутланд и протянул передатчик дальней связи. - Что мы будем делать, сэр?

- Связываться с другими постами, – я принял передатчик.

Говорить пришлось открыто – в нашем сборнике кодовых фраз возможность бунта как-то не предусматривалась. Я обрисовал ситуацию в двух словах и выслушал доклады остальных постов.

Где-то кипели ожесточённые перестрелки, закончившиеся не в пользу полиции, – толпа просто смела заграждения и разорвала копов голыми руками. Не помогло оружие, не спасли имплантаты, и транспорт тоже никого не выручил. Я с удовлетворением осознал, что принял верное решение – стоило прозвучать только одному выстрелу, и на наши имена уже можно было бы заранее выписывать посмертные медали.

Где-то копы ещё не встретились с толпой и пребывали в замешательстве, и, слушая мой рассказ, никак не могли понять, что им делать.

- Говорит комиссар полиции, – посторонние голоса в канале куда-то исчезли, уступив место одному-единственному, лично мне хорошо знакомому. - Приказ был – сдерживать натиск толпы. Или я как-то не так объяснил? Извольте его выполнять. А вам, молодой человек… Как вас?... Морт? Предлагаю сразу же сдаться. Вы должны знать, что чистосердечное признание и сотрудничество со следствием…

Появилось ощущение, что кто-то телепортировал мне в грудь ледяную глыбу.

- Пошел ты! – крикнул кто-то в канале. - Говорит пост Чарли-Браво! У нас тут была долбаная война! Держаться, говоришь? Ха! Нас там было сто человек, осталось только трое, и то только потому, что мы сбежали! Не слушайте этого старого козла, мы…

- У вас. Был. Приказ! – отчеканил комиссар. - Все, кто его нарушит, будут наказаны.

- Всех не накажете, сэр, – удивительно спокойный голос. - Это пост Виски-Дельта! Толпа идёт к нам! Их тут тысячи! Вы сами-то где находитесь, а, комиссар? Прилетайте к нам, подбодрите людей своим примером!

Разгорелся безобразный скандал. Полицейские, оставшиеся лояльными, спорили с теми, кто не хотел умирать. Ругательства, крики, оскорбления… Слушать их было утомительно. Главное, что я понял – я не одинок в своем решении.

- Сэр? – оглянувшись, я понял, что Рутланд всё ещё стоит рядом со мной.

- Две новости, Морган, – вымученно улыбнулся я. - Хорошая и плохая. Плохая – мы теперь преступники. Хорошая – нас таких много.

- Это радует, – улыбнулся Рут. - Я передам ребятам. Что нам теперь делать?

Это был чертовски хороший вопрос. У меня не было чёткого плана, когда я вопил «Отставить огонь!», и теперь приходилось лихорадочно соображать, пытаясь придумать, что делать дальше.

- Скажи парням, чтобы разворачивали оборону в сторону центра, – это единственное, что тогда показалось мне хорошим решением. - Там видно будет.

Я сообщил о своём намерении развернуть оборону на сто восемьдесят градусов, на что комиссар полиции назвал меня мудаком и предателем.