После этих его слов мою шею слегка защипало, как будто кто-то пустил по ней слабый разряд тока.

- Чувствуешь? – Морган широко улыбнулся, отчего мне очень захотелось дать ему в морду. - Это твой поводок. Чип на основе старых бандитских глушилок для копов. Будешь хорошим мальчиком, и я не стану увеличивать мощность разряда.

- Вот же… - я едва не выругался. Этот сукин сын всё-таки меня поймал. Побег откладывался на неопределённый срок. От ярости я сжал кулаки до побеления костяшек, но вслух ничего не сказал. Да и не нужно было – Морган и без того всё видел по моему лицу.

- Я не садист, делать больно тебе не стану. Но не сомневайся – чип способен испепелить твою голову по одному моему сигналу. Это предосторожность номер один. Прибор управления чипом есть не только у меня, так что, если попробуешь меня убить и сбежать, тебя ждёт разочарование. Это предосторожность номер два.

Отлично. Прекрасно. Замечательно. Тут хочешь – не хочешь, а станешь идейным борцом с тиранией Нейрокорп. Что ж, очень изящное решение.

- Ночь проведешь в камере, не снимая наручников, – Рутланд не дождался моего ответа и решил завершить беседу. - Не обижайся, это предосторожность номер три на тот случай, если ты вдруг захочешь наломать дров.

Дверь у меня за спиной открылась. Я обернулся и увидел Балу, который жестом приказал мне подняться.

- Эй! – окликнул меня Рут, когда я переступал порог его кабинета. - Добро пожаловать в семью!

8.

В принципе, всё было не так уж и плохо.

В камере я действительно провёл только первую ночь, потом ночевал вместе со всеми, на третьем этаже, в обжитых людьми Рутланда кабинетах. Они мне не доверяли, но и не сторонились, и вскоре я сошёлся с одной небольшой компанией, в которой обретались уже знакомые мне Балу и Глазастик, а также Малой – шестнадцатилетний мальчишка-уголовник из трущоб, обокравший не тех людей, и Азимов – боевой андроид с полнофункциональным искусственным интеллектом. Я жил с ними в одной комнате. Не то чтобы я собирался подружиться с этими парнями, но наладить отношения было очень неплохо. В конце концов, мне предстояло идти в бой, и будет лучше, если они будут прикрывать мне спину, а не стремиться подставить под огонь.

Кроме нас, в организации Рутланда было полно народу, навскидку человек сто пятьдесят. Основу, как и говорил Морган, составляли бывшие копы, принимавшие участие в полицейском бунте и вынужденные теперь скрываться от полагающейся им виртуальной тюрьмы. Также было несколько команд SWAT, в те нелёгкие времена принявших сторону мятежников – но у них была своя тусовка, поскольку общаться с людьми они нормально уже не могли. Слишком много имплантатов, слишком мало плоти. Вместо кожи – тёмно-серый кевлар с креплениями под снаряжение, вместо лиц – газовые маски. Единственным, кто мог контактировать с этими консервными банками, был Азимов, но тот не особо горел желанием это делать. Он вообще мало чего хотел из-за того, что, по словам Глазастика, почти постоянно пребывал в депрессии. Мне хотелось узнать, как машина вообще может что-то чувствовать, но спросить пока что стеснялся.

Ну и, разумеется, среди нас был определённый процент различного сброда, по большей части уголовного. Наёмники из разных стран, убийцы, маньяки, хакеры – все те, кому светила бы виртуалка или электрический стул, не согласись они стать непримиримыми и идейными борцами против Нейрокорп.

Люди зверели от длительного бездействия, не помогало даже то, что мы большую часть времени находились отдельно друг от друга. Между копами и уголовниками частенько вспыхивали короткие и жёсткие драки, которые разнимал безукоризненно верный Рутланду SWAT, однако это не добавляло миролюбия ни одному лагерю, ни другому. Мы торчали в полицейском участке, как пауки в банке. Окружавшая обстановка давила – грязь, запустение, холод, отсутствие нормальной еды, частые перебои с водой и постоянный страх довели бы до истерики даже самых стойких. Что уж говорить про неуравновешенных уголовников и полицейских, потерявших свою старую жизнь и не получивших взамен ни единого шанса хоть как-нибудь наладить новую?..

Рут гонял нас до седьмого пота, заставляя мыть и перемывать заново полы и кабинеты, чинить безнадёжно сломанные коммуникации, в меру возможностей делать ремонт в помещениях, усиливать баррикады на окнах первого этажа, ходить патрулём по окрестностям, выискивая признаки слежки, и так далее, но это не особо помогало держать нас в узде.

Брошенный полицейский участок напоминал пиратский корабль с экипажем, состоявшим из людоедов, готовых друг друга сожрать без соли, несмотря на жуткую усталость и закрученные до предела гайки дисциплины.

- …А я ей и сказал: «Садись ко мне в фургон. Смотри, у меня тут есть сладости, игрушки – между прочим, настоящие, не голограммы какие-нибудь! Еще консоль с играми…» Смотрит на меня, а глазки голубые-голубые, и волосики светлые, просто ангел.

Мы стоим на первом этаже, в импровизированной столовой, готовимся получать свежую порцию серой безвкусной бурды. Грязный кафель, мигающие лампы дневного света, пар, отвратительные запахи, измотанные дежурные по кухне. И Вонючка, стоящий сразу за мной и рассказывающий о своих похождениях.

Его монологи вызывают у меня тошноту, а этот придурок, похоже, окончательно съехал с катушек, раз говорит постоянно, испытывая моё терпение. Его пробовали бить, но бесполезно – вместо криков он лишь продолжал рассказ на повышенных тонах, время от времени переходя на отвратительный визг.

- Боже, ты хоть когда-нибудь заткнешься? – это Балу. Стоит передо мной и борется с подступающим бешенством.

Вонючка визгливо смеётся. Жиденькие сальные волосы с проседью, обрамляющие лысую макушку, трясутся, не изменяя формы, поскольку застыли от грязи. Брюхо, выпирающее из-под рабочего синего комбинезона, колышется не в пример активнее. Низенький, толстый, мерзкий.

- …Она садится ко мне в машину. Такая прелестная, что я еле сдерживаюсь. Радостная, улыбается, не верит своему счастью. О-о, да-а… Первым делом бросается к конфетам. Они все очень любят конфеты, такое ощущение, что родители им их никогда не покупают…

Я смотрю на котёл с нашим варевом. Он кипит. Серая жижа, которую нам предстоит съесть, бурлит, переливаясь через край. Точно так же, как и мои эмоции. Балу, похоже, тоже сдерживается из последних сил.

- А конфеты у меня не простые, - хихикает мерзавец, - со снотворным. Они просто делаются. Подходят любые. Разрезаешь напополам, выкидываешь начинку и запихиваешь вместо неё совсем чуть-чуть. Можно даже четвертинку таблетки, этого хватит. А можно какой-нибудь лёгкий наркотик. Так даже быстрее… Они во время процесса так даже удовольствие получают, улыбаются во сне… - урод боится, но не может перестать говорить. В районе паха у него что-то топорщится. Слишком маленькое для взрослого мужика.

- Закрой! Свою! Поганую! Пасть! – отчеканил я, повернувшись к Вонючке и стукнув стальной миской о стойку так, что ублюдок дернулся.

От стайки уголовников, уже сидевших за длинным грязным столом, раздались подбадривающие вскрики:

- Вонючка, нам интересно!

- Да, что было дальше? Рассказывай во всех подробностях!

Кучка придурков – негры, мексиканцы, азиаты, все в шрамах и с татуировками банд на лицах. На головах – разноцветные банданы – тоже знак принадлежности к той или иной «семье». Скалятся. Нарываются. Провоцируют, зная, что SWAT накажет того, кто ударил первым. А Вонючка продолжает, приободрившись и глядя на меня мелкими заплывшими глазками.

- А потом составляешь конфету, как была, и чуть проведешь разогретым ножом – шоколад застывает, и конфета как новенькая.

- Приятель, перестань, нам не хочется это слушать, – встревает Балу, и я замечаю, что его металлические кулаки крепко сжаты, а глаза нехорошо блестят.

- Так вот, она наедается конфетами и засыпает, – ноль внимания, фунт презрения. - И тут наступает мой черёд… Я беру её спящее тельце и тащу к себе. От неё классно пахнет карамелью, ну, вы знаете, эти детские шампуни…