— Ну и ладно. Как, вы сказали, ее фамилия?
— Кривцова.
— По мужу?
— Покойному мужу.
— Случайно, не знаете, отчего он скончался?
— Самоубийство. Хотя есть и другое мнение.
— Какое несчастье. Я тут навел справки. Заслуженный был человек. Обязательно приеду. Так и передайте вдове. Пусть не стесняется, если есть просьбы. Постараюсь помочь по мере возможностей.
Так вот почему менты гоняются за щенком! Не все чисто с самоубийством клиента. Как тесен мир! Видно, кто-то неплохо сработал и пустил ментов по ложному следу. Впрочем, в любом случае мне светиться рядом с щенком ни к чему. Надо отшить, а то не отвяжется. Он из такой породы: где обедают, туда и ужинать идут.
Спустя десять минут дядя Гена вернулся в бильярдную в сопровождении двух молодых людей.
— Вот тебе бабки. Как ты просил: пять сотен. Поедешь с парнями на хату. Поживешь пару недель в Москве. Особенно там не выступай. Через два дня позвони.
«Если, конечно, сумеешь дозвониться из морга».
На следующий день труп Резаного нашли в Телеграфном переулке, в центре Москвы. Картина смерти не вызывала ни малейших сомнений. Молодой человек перебрал лишнего, потерял равновесие и ударился головой об угол тротуара. Смерть наступила мгновенно. Вмятина на черепной коробке точно соответствовала профилю ребра бордюрного камня.
Как и подобает важной персоне, Лунев появился в ресторане на несколько минут позже назначенного времени. Михалкин представил его Антонине и, выждав ради приличия четверть часа, уехал.
Тонька ожидала увидеть обезьяноподобного громилу с квадратной челюстью, а пришел тщедушный человечек, внешне ничем не примечательный, больше похожий на колхозного счетовода из доперестроечных фильмов, чем на бандита.
«Фатоватый ханурик. Неужто на свежатину потянуло? Михалкин уверяет в обратном. Попробую. Черт с ним. Где наша не пропадала?»
— Анатолий Иванович уверил меня, что вы можете все. Это так?
Лунев никак не отреагировал на комплимент.
— У меня к вам довольно щекотливая просьба.
— Показывайте, что там у вас.
— Так сразу? Могли бы для приличия поболтать ни о чем, пощупать друг друга.
— Показывайте, показывайте. Ведь вы для этого добивались со мной знакомства?
Поколебавшись секунду, Антонина дала прочитать одну из бумажек. Естественно, ксерокопию.
Лунев внимательно прочитал и вернул. Ни единого слова. Она достала еще одну. Та же реакция. Тонька заволновалась. Огляделась по сторонам. Несколько молодых людей крепкого телосложения за соседним столиком показались ей подозрительными.
«Сейчас его подручные затолкают в машину, отвезут неизвестно куда и начнут выбивать из меня все, что я знаю, пытая раскаленным утюгом и электрическим током».
По спине пробежали мурашки.
— Возьметесь реализовать?
— Попробовать можно. Если, конечно, у вас есть еще более весомые аргументы.
Неопределенность ответа вывела Антонину из себя.
— Если бы мне нужно было попробовать, я не стала бы тратить время на пустые разговоры с малоприятным скользким субъектом.
Этого ей не надо было говорить. Люди такой породы никогда не прощают обид. Лунев посмотрел на нее в упор. Тяжелый, уничтожающий взгляд. И… улыбнулся. Улыбнулся какой-то странной улыбкой, от которой Тоньке стало не по себе. Она ощутила себя пустым местом, пылинкой, которую можно легко стряхнуть, и никто этого даже не заметит.
Напуганная до смерти, она уже жалела, что ввязалась в авантюру, и мучительно искала возможность выйти из игры, не начав ее.
— Если бумаги представляют для вас интерес, я могу их продать вам.
— Отчего вдруг? Что вас так испугало?
«Видеть харю твою не могу. Сволочь. Ему человека убить — что плюнуть. Прав был Игорь, предупреждал, чтобы не лезла в мужские игры».
— Какая вам от меня помощь? Буду только обузой. Вы покупаете бумаги и сами все проворачиваете. Много я с вас не возьму.
«Дура, то, что знаешь, я давно забыл. Мне и бумаги-то теперь твои не нужны. Важен сам факт их существования. А деньги я выбью и без них. Только и ты уж теперь не сорвешься. А пока потрясись от страха, поживи в неизвестности. Сколько? Я сам еще этого не знаю».
— Давайте не будем пороть горячку. Присмотримся получше друг к другу. Ваше предложение заманчиво, и скорее всего я его приму. Дайте мне пару дней все обдумать. Тогда и вернемся к этому разговору. А пока приглашаю вас в гости. В Жаворонках у меня дом. Рядом сосновый бор, пруд. Поживете, подышите свежим воздухом.
«Перед смертью. Дожидайся. Так и полезла я добровольно в петлю. Буду кусаться, царапаться, пока хватит сил».
Как нередко бывает в такие минуты, животный страх перешел в противоположное чувство, в бесшабашность, в пофигизм.
— А знаете, я, кажется, догадываюсь, почему вы так упорно уходите от прямых ответов, не хотите конкретного разговора…
В глазах Лунева появилось неподдельное любопытство.
— Вы поняли, что реализовать мое предложение вам не под силу. И ходите вокруг да около. Признаться в этом стесняетесь. Скажите, ведь я права?
— Что я могу вам ответить? Поразительная проницательность.
— Вы не переживайте особенно. Кому, как говорится, лимоны. Кому лимонные ящики.
— Вы что ж, на попятный?
— С чего вы взяли? Ни в коем случае. У меня к вам конкретное предложение. Если доводите до конца, я полностью доверяюсь вам и во всем на вас полагаюсь. В том числе и с бумагами. Если нет — ищу другого человека. У меня уже кое-кто на примете есть. Согласны?
— Выбора вы мне не оставляете.
— Скажу сразу — дело непростое, под стать мероприятию, которое мы затеваем. В общем, так. Послезавтра на ипподроме Большие призы. У наездника Михалкина Анатолия Ивановича — нашего общего знакомого — есть хорошая лошадь, вторая по резвости. Первая — у его соседа по тренотделению. Сумеете эту лошадь убрать — продолжим разговор о бумагах. Вот такие мои условия.
«Какая же я молодец! Надо же такое придумать! Если этот ханурик согласится на мое предложение, то ему придется лоб в лоб столкнуться с ипподромным заправилой. И все сразу станет ясно: кто есть ху».
Подумав, Антонина пожалела Лунева и решила облегчить ему задачу. Пусть поверит в ее искренность, а заодно узнает и уровень осведомленности в ипподромных делах.
— Уже сейчас никого из посторонних не пускают в конюшни. Туда вхожи лишь ветеринарные врачи и кузнец. Вот название лекарства. — Она достала из сумочки ручку и написала на бумажной салфетке латинское слово в русской транскрипции. — Достаточно одной таблетки, чтобы выключить лошадь как минимум, на три дня. Причем никто не сможет точно поставить диагноз.
Лунев взял салфетку, в задумчивости потеребил в руках и, опять не сказав ни «да», ни «нет», убрал во внутренний карман пиджака.
От его согласия Тоньке не стало легче, а если бы она узнала обстоятельства убийства начкона, которые удалось раскопать Ольховцевой, то вообще бы очень забеспокоилась.
Помощники Натальи Евгеньевны установили личность каждого из всей компании, взятой на заметку в связи с аферой на ипподроме. Все они сейчас безработные, когда-то работали на «Фазотроне». Но самое интересное, что удалось узнать, — начкон Степного конного завода был с ними связан.
Заезд, ставший вводным для Ольховцевой в расследовании на ипподроме, был, как разузнала она, купленный, то есть некто заплатил ипподромному боссу за строго определенное, известное заранее распределение призовых мест в нем. Однако результат, зарегистрированный судейской бригадой, отличался от того, за который было уплачено. И именно пятый номер, сбоивший на выходе из последнего поворота, смешал все карты, сделав заезд до такой степени «темным», что выигравшими в нем оказались всего несколько человек. Заинтересованным лицам не составило большого труда выявить их всех. И лишь начкон Степного конного завода имел связи с конюшней и мог знать, какой конкретно результат куплен. Дальнейшее — уже из области догадок. Возможно, что он поплатился жизнью за излишнюю осведомленность об ипподромной кухне.