Нет, я не жертвовал собой, но я хочу, чтобы ты знал: я сделал все, что мог. Ну а теперь самое трудное.

— Постараюсь понять.

— Если ей до сих пор все еще были нужны мужчины, то лишь для того, чтобы обрести уверенность в себе. Она могла бы жить сегодня со знаменитым человеком и объехать весь мир. Только, я думаю, вряд ли бы что-нибудь изменилось. Мужчин было много, сын.

— И Поцци?

— Он тоже. Я молчал. Я почти всегда знал, каждый раз надеясь, что теперь-то уж это кончится. А она принимала мое молчание за пассивность, за безразличие и не могла с этим примириться.

Позавчера она собрала вещи и хотела уехать в Париж, потребовать развода. Из-за тебя: она знала, что тебе все известно. Она сказала мне это в минуту откровенности.

В такие моменты она стыдится и ужасно страдает. Она заметила тебя на улице в Ницце, когда выходила из дома свиданий.

— Ниваль?

— Нет. Крупье из казино.

Отец тяжело поднялся.

— Вот и все, сын. Я уговорил ее остаться. Ей скорее нужна твоя помощь, чем моя. Сегодня вечером она ужинает с Наташей и скажет той, что никогда больше не увидится с ней.

Она знает, что мы одни и что я говорю с тобой. Завтра она будет искать на твоем лице следы нашего разговора. Прошу тебя, прояви к ней немного нежности! Не жалости-нежности.

Неуверенной походкой отец направился к двери и, обернувшись, прошептал:

— Возможно, тебе это удастся лучше, чем мне. Спокойной ночи, Андре.

Он ушел, став совершенно иным после всех сказанных слов — как его собственных, так и его жены. И теперь оба они были похожи на отражение в зеркальном шкафу г-жи Жаме из Рошвиля.

В коридоре послышался похожий на икоту звук.

Андре в свой черед тоже встал — в теле была слабость, в голове пустота; он стоял посреди комнаты, глядя на книги и пластинки. На столе лежал раскрытый учебник химии.

Что бы они ни говорили, ни делали, ни думали, прежде всего, сдать экзамены.

Вот тогда и для него придет время начинать мужскую жизнь.

Эпаленж, 21 октября 1965 г.