Особенностью народных сказок на Мангареве является та легкость, с которой их герои переселяются из нашего мира в подземное царство. По и возвращаются оттуда обратно. Одна из сказок повествует о том, как земной человек усыновил своего племянника из царства По, которого звали Тонга. Он возрастил его в одиночестве — как по мангаревскому обычаю и должен воспитываться любимый ребенок. Приемный отец сам варил пищу племяннику и так охранял его одиночество, что не показывал мальчика даже своей жене. Тонга откармливали лучшей едой, чтобы по достижении юношеского возраста он мог бы, не ударив лицом в грязь, появиться на каком-либо общественном празднестве. Когда приблизилось это время, его приемный отец сказал своей жене Ирутеа: «Я собираюсь на ловлю в отдаленное место, чтобы наловить там отборной рыбы. Если я задержусь, приготовь еду и накорми мальчика».
Едва дождавшись, пока муж скрылся из виду, Ирутеа принялась приготовлять еду. Ей не терпелось бросить хотя бы один взгляд на Тонга еще до того, как его выпустят на волю. Она поспешно сдернула листья, покрывавшие яму с заквашенными плодами хлебного дерева, и торопливо замесила из них хлебцы, едва дав им испечься. Затем быстрыми ударами каменного пестика она начала толочь пищу в деревянном корытце. Тонга из дому услышал эти поспешные приготовления, которые так сильно отличались от медленных, осторожных движений отца, и, по словам сказителя, стал «коа». На маорийском и многих других знакомых мне диалектах «коа» означает радоваться, быть счастливым. Я, конечно, решил, что Тонга стал радоваться, слыша торопливые приготовления, потому что был голоден.
Когда Ирутеа внесла приготовленную пищу, Тонга был «коа». Тонга кончил есть, и Ирутеа, любуясь вблизи его красивым телом, сказала: «Юноша, разве случится что-нибудь плохое, если мы с тобой приляжем на ложе из благоухающих листьев?»
Услышав эти слова, Тонга стал очень «коа»; Ирутеа заметила, внешнее проявление «коа» и сказала: «Когда возвратится твой отец и спросит, отчего ты «коа», скажи ему, что ты соскучился по своим близким в Подземном царстве».
Когда вернулся отец, Тонга ответил так, как его научила Ирутеа. Отец сказал: «Если ты стремишься туда так сильно, что-становишься «коа», завтра утром я проведу тебя ко входу в «Подземное царство».
На следующее утро они пустились в путь. Путники пересекли три хребта, и, пока они отдыхали на вершине каждого из них, старик спрашивал у юноши: «Мой сын, почему ты был «коа»? тонга отвечал: «Я скучал по своим близким в Подземном царстве».
На вершине четвертого, последнего горного хребта отец сказал: «Сын мой, скоро мы расстанемся с тобой. Откройся мне, почему вчера, когда я вернулся, ты был таким «коа»?
Наконец, Тонга сознался. Он сказал: «Вчера я слышал, как Ирутеа поспешно приготовляла пищу; это было так не похоже на твой образ действий. Она вошла в дом, куда никто не заходил, кроме тебя. Она положила еду не на то место, куда ты ее кладешь. Пища не была приготовлена должным образом и имела непривычный вкус. Ирутеа внимательно оглядела меня и затем предложила мне лечь вместе с ней. Из-за всего этого я и был «коа».
Отец вздохнул с облегчением и сказал: «Мой сын, если бы ты рассказал мне все на первом хребте, мы вернулись бы домой, но теперь уже слишком поздно. Мы находимся вблизи границы Подземного царства, и ты обречен идти дальше. Твоя приемная мать не близка тебе по крови. Она хотела только дать тебе величайший в жизни урок. Скоро настанет время, когда ты горько пожалеешь о том, что отказался от ее предложения».
Так оно и случилось, но об этом уже повествует другая сказка.
По мере того как развертывался рассказ, я начинал осознавать, что мое толкование слова «коа» не соответствует его значению в сказке. В конце концов я спросил: «А что такое «коа»?
Рассказчик ответил: «Это значит — чувствовать себя неловко, бояться, тревожиться, печалиться».
«О, — воскликнул я, — на Новой Зеландии и на других островах «коа» означает радость, удовольствие».
«Возможно, — ответил он, — но на Мангареве оно означает как раз противоположное. У нас радость обозначается совсем другим словом — «коакоа».
«Да, совершенно другим», — согласился я.
Я надеялся, что на вулканических островах, выдвинутых на восток подобно Мангареве, население было более консервативным и сохранило свою местную культуру. Но, увы! Здесь произошли даже большие изменения, чем на архипелаге Туамоту. Дощатые постройки, крытые гофрированным железом, совершенно вытеснили дома старинного типа; даже глубокие старики не застали уже самобытных форм построек.
Плоты, которых было здесь так много в 1824 г., когда острова посетил Бичи, были заменены маленькими лодками с балансиром таитянского образца. Изобиловавшие в период старой культуры сети и верши давно исчезли, и в домах переселенцев из Туамоту были только ручные сачки. Надежды наши были обмануты, потому что мы приехали в бесплодную страну.
Изменения в культуре населения связаны с деятельностью «французских католических миссионеров, отца Л аваля и отца Каре, которые приехали на Мангареву в 1834 г. Сначала они встретили сопротивление, но после того как король Те Ма-путеоа и его вожди были обращены в христианство, все население последовало их примеру. Открытые храмы были заброшены, а деревянные изображения богов сожжены, за исключением лишь нескольких, отосланных в Европу. На месте большого общественного дома в Рикитеа был построен неуклюжий каменный собор, а вырезанные коралловые плиты, которые раньше составляли барельеф вдоль передней части общественного дома, вошли в новую постройку. Жители становились мастерами-каменщиками, и вожди построили для себя каменные дома. Камень — вполне подходящий материал для храмов и церквей, но не для полинезийских жилых домов. В соборе до сих пор отправляются службы, но в наши дни каменный дворец Те Ма-путеоа и каменные дома вождей в разных деревнях уже лишены крыш и покинуты жителями.
Лаваля порицали, может быть и несправедливо, за то, что на островах возросла смертность; таковы были последствия проникновения цивилизации. Однако все исследователи Полинезии должны быть благодарны ему за то описание мангаревских традиций и древней истории, которое он оставил нам. Обучив туземцев письму, он заставил их записать на родном языке свою историю, мифологию, ритуалы и обычаи. Исторические рассказы передавались крещеными туземными жрецами и вождями, которые были непосредственными участниками описываемых событий. Лаваль перевел туземный текст на французский язык, добавив к нему свои личные наблюдения. Эта ценная рукопись долгие годы лежала в архивах Ордена Священного Сердца (Пикпюс); главное помещение Ордена находилось в Брэн-ле-Конт, в Бельгии. В результате сотрудничества между Орденом и музеем Бишопа рукопись Лаваля была напечатана. Она содержит богатейший материал, который иначе был бы потерян для человечества.
Когда я занимался в Иельском университете, я узнал, что в Соединенных Штатах индейцы получают вознаграждение за сообщение этнографических сведений полевым исследователям. В Новой Зеландии я получал такие сведения от старых людей, не принадлежавших даже к моему племени; они были горды своими знаниями и безвозмездно делились ими с тем, кто проявлял к этому интерес. Приезжая на острова, где меня не знали, я созывал собрание и публично объяснял цель моего посещения. Местные жители охотно оказывали мне содействие; если бы я предложил оплачивать своих информаторов, они были бы оскорблены. Получать деньги за повествование традиционных преданий казалось им равноценным продаже собственных предков как обыкновенного товара.
На Мангареве люди достаточно свободно ориентировались в событиях, произошедших на их глазах, но когда я спросил о некоторых подробностях древней истории, мне ответили: «Не знаю, спросите Карару. Эта женщина знает». Последовав совету, я побеседовал с Карарой, умной женщиной в возрасте около 60 лет. Когда я пришел к ней еще раз, то не застал ее дома, так как она была занята другими делами. Карара была «поу-кала», то есть сказительница, и у нее был богатый репертуар. Узнав, что в древние времена певцам платили вожди, которые пользовались их услугами, я при следующем посещении сказал Караре: «Я хотел бы, чтобы вы спели мне песни, которые знаете. Сколько вы хотите получать в день?»