— Этот ряд и этот, — велел Хенно, — принесите тетради. Seasaígí suas[15].

Мы сдали тетради Хенно, а он преспокойно подсунул их под передние ножки стола, чтобы изображение на экране было ровное.

Учителя стояли сбоку по двое-трое и шикали на нас весь фильм. Приваливались к стене; кое-кто покуривал. Одна мисс Уоткинс ходил вокруг дозором, но ни разу никого не поймала: стоило ей шагнуть в проход, как голова её чётко вырисовывалась, застя экран, и мы шумели:

— Не заслоняйте! Ну, не заслоняйте, пожалуйста!

Если день стоял солнечный, происходящего на экране, по большому счёту, было и не разглядеть — такие жиденькие висели на окнах шторы. Мы кричали «Ура!» каждому облачку, закрывшему солнце, и свистели ему вслед, когда оно уходило. Случалось, мы не смотрели фильм, а слушали, и всегда знали, что творится на экране.

Как обычно, показали пару-тройку мультиков про дятла Вуди. Я тоже умел издавать клич дятла Вуди.

— Тихо! — кричал учитель, — Перестаньте!

Рано успокоились. Когда мультики про Вуди подошли к концу и начались «Три козла отпущения», в кинозале остались только Хенно, мистер Арнолд и мисс Уоткинс. Дятел Вуди бередил мне горло, но дело того стоило.

— Я знаю, что это вы, Патрик Кларк.

Мисс Уоткинс разглядывала нас, как преступников на опознании, но ничего подозрительного не находила.

— Только попробуйте ещё раз.

Я дождался, пока она не уставится прямо на нас и попробовал ещё раз.

— Уаа-ках-ках-ках-кех-кух…

— Патрик Кларк!

— Это не я, мисс.

— Это птичка на картинке, мисс.

— Вы застите, мисс!

— Ой, а я вижу, как по мисс вошки-блошки бегают!

Она, по-прежнему застя луч проектора, подошла вплотную к Хенно, однако тот не соизволил остановить сеанс.

— Уаа-ках-ках-ках-кех-кух…

«Три козла отпущения» мне тоже нравились. Иногда крутили «Лорела и Харди», но мне больше нравились «Три козла отпущения». Некоторые называли их просто «Три козла», но я знал, что правильно: козлы отпущения, мне папаня сказал. Фильмы про них было почти невозможно пересказать: сплошной галдёж и лупцуют один другого. Звали козлов отпущения Лэрри, Мо и Кудряш. Подражая им, Кевин нажал мне на глаза пальцами — мы все вместе гуляли на пустыре за магазинами, — и я лишился зрения. Ослеп и даже не понял от боли, что ослеп. Глаза не открывались, и всё. Голова болела всеми головными болями разом: и болью от быстро слопанного мороженого, и болью гибкой ветки, когда двинут веткой промеж глаз. Я прижал к лицу ладони и не отнимал. И дрожал мелкой дрожью, как сестрёнка Кэтрин, когда уже с час поплачет-покричит. Притом дрожал против своего желания.

Я даже не соображал, что ору как резаный, это мне после рассказали. Ну, доложу я вам, и струсили же все, и забегали же! После, когда я наткнулся плечом на гвоздь, торчавший из стойки ворот, тоже орал как резаный, но совершенно сознательно, понимая, что выгляжу идиот идиотом. А тут я катался по мокрой земле и вопил, и наплевать мне было, как это выглядит со стороны. Вернулся с работы папаня. Маманя тут же рассказала ему, и он отправился к Кевинову папане разбираться. Я следил за ним из окошка спальни. Вернулся, но ничего не рассказывал. Кевин не знал, что обсуждают его папаня с моим, и готовился к смерти, особенно, когда разглядел фигуру моего папани сквозь стеклянную дверь прихожей. Но никто его не стал убивать, даже ругаться не стал. На следующий день за чаем я рассказал папане, как Кевин струсил. Он нимало не удивился.

Глаза у меня сделались красные. И фингал вдобавок.

Самое лучшее в «Трёх козлах отпущения» было то, что их показывали без перерывов. Чтобы поменять плёнку на новую, Хеннесси отматывал назад старую. На белом экране возникали небольшие цветные всплески, и раздавался странный звук: это плёнка щёлкала по пустой катушке. Перематывал Хенно целых сто лет, а сегодня все двести.

Включился свет, чтобы Хенно понял, где неполадки, и мы все повскакивали. Играли в цыплака: кто первый сядет, тот и цыплак.

Однажды на киносеансе у Злюка Кэссиди случился эпилептический припадок, и никто не обратил внимания. Шёл фильм «Викинги». Погода стояла пасмурная, так что этих «Викингов» мы посмотрели от начала до конца. Злюк рухнул с кресла, но мы подумали, это он поползать по полу решил. Фильм был обалденный, наверное, самый лучший в моей жизни. Мы громко топали, чтобы Хенно поторопился со второй плёнкой. И только тогда заметили Злюка.

— Сэр! У Люка Кэссиди припадок.

И разбежались в стороны, чтобы нам под горячую руку не попало.

Злюк сбил три стула, перестал трястись. Мистер Арнолд накрыл его курткой.

— Вот тебе и посмотрели кино, — вздохнул Лайам.

— А что, дальше не покажут? Почему?

— Потому что Злюк.

Мистер Арнолд просил:

— Пальто, мальчики, несите свои пальто.

— Пойдём посмотрим, — набрался духу Кевин.

Мы протолкнулись через два ряда школьников и стали глазеть на Злюка. Он будто бы спал, только казался бледней обыкновенного.

— Воздуху дайте, мальчики, воздуху. Расступитесь.

Хенно и мистер Арнолд укрыли Злюка четырьмя пальто. Лицо не закрыли. Значит, не умер.

— Кого послать к мистеру Финнукану?

Мистер Финнукан — это директор.

— Сэр!

— Сэр!

— Меня, сэр!

— Ты пойдёшь. — Хенно ткнул пальцем в Иэна Макэвоя. — Пойдёшь к директору и доложишь о происшествии. О чём ты доложишь?

— Что у Люка Кэссиди припадок, сэр.

— Правильно.

— А давайте, сэр, мы его понесём.

— ЧТО ПРИТИХЛИ ВЫ, В ЗАДНИХ РЯДАХ?!

ЧТО ПРИМОЛКЛИ?! — это викинг.

— Мал-чать! Сядьте! Немедленно!

— Это не моё место, сэр…

— Мал-чать!

Мы сели. Я обернулся к Кевину.

— Ни звука, мистер Кларк, — предупредил Хенно, — Всё внимание на экран.

Саймон, Кевинов братишка, поднял руку. Он сидел в первых рядах.

— Так, кто там руку поднимает?!

— Малахи О'Лири не успел в туалет, сэр.

— Сядьте.

— По-большому не успел, сэр.

— Сядьте! Немедленно!

Лучше всего в «Викингах» была музыка: просто блеск. Всякий раз, как ладья викингов возвращалась домой, на утёс поднимался воин с огромной трубой, не то рогом, играл особенную мелодию, и вся деревня бегом выбегала из домов на берег — встречать родных. И бой начинался этой особенной музыкой. Блеск. Запоминалось на всю оставшуюся жизнь. В финале убили главного викинга — не помню, как его звали, — и соратники положили его в лодку, накрыли дровами, подожгли и оттолкнули лодку от берега. Медленно-медленно я стал напевать под нос погребальную мелодию, зная, что сейчас она зазвучит. И верно, она зазвучала.

Я убил крысу клюшкой для кёрлинга. Очень удачно. Просто размахнулся клюшкой и… Я же не рассчитывал, что этот здоровенный крысюк кинется наперерез. Больше того, надеялся, что у паразита хватит мозгов удрать. И всё-таки здорово, с каким смаком клюшка врезалась в крысий бок и поддела тварь кверху. Не просто здорово — восхитительно.

Я испустил боевой клич.

— Видали? Видали?

Крыса лежала в собственном дерьме, слабо подёргиваясь; из пасти у неё текло. Это было восхитительно.

— Чемпи-он! Чемпи-он! Чемпи-он!

Мы подползли к умирающей крысе. Я тоже полз, но очень хотел посмотреть и старался обогнать всех. Крыса ещё дергалась.

— Ещё дёргается.

— Это не она дёргается, а нервные импульсы.

— Нервы умирают последними.

— Видали, как я её?

— Это я её, не примазывайся, — скривился Кевин, — я её караулил.

— Нет, я её!

— И куда её теперь? — спросил Эдвард Свонвик.

— Похороним с викингскими почестями.

— Ура-а!

Эдвард Свонвик никогда не видел похорон с викингскими почестями; он учился в другой школе.

Мы были на дворе Доннелли, за амбаром, значит, наша задача — пронести крысу тайком.

— А зачем?

— Это ж ихняя крыса.

Портят всё дурацкие вопросы.

Перед домом дядя Эдди разравнивал граблями гравий. Миссис Доннелли возилась на кухне. Кевин сбегал к амбару, побросал камни в изгородь, чтобы отвлечь внимание противника, и разведал обстановку.