- Посмотреть, как живете.
"Вот теперь, вот теперь он ему врежет!" - с нетерпением ждал Дрозд, когда, наконец, Опарин начнет снимать шкуру с рыжего.
Но Опарин не врезал. Было у него для этого две немаловажные причины. Во-первых, младший сержант вроде был мужиком веселым и неглупым. Дураков Опарин тоже не любил. Во-вторых, самое главное, разглядел он у того за плечами пухлый сидор.
"Младший сержант - это тебе не писарь, - рассудил Опарин. - Зачем младшему сержанту сидор, если не затем, чтобы носить в нем консервы..."
- Если к Ракитину, то сюда, - благосклонно сообщил он. - Только сержанта сейчас нет, попозже будет.
- Может, он диверсант или шпион какой-нибудь? - напомнил Опарину Дрозд.
Младший сержант с удивлением посмотрел на него, но ничего не сказал.
А Опарин думал сейчас не о том, чтобы разыграть гостя.
- Чего-нибудь пожевать с собой захватил? - спросил он.
- Пожевать... - младший сержант впервые, кажется, смутился и почесал затылок. - Тут прокол. Пожевать у меня, как раз ничего нет. Думал у вас чем-нибудь разжиться.
- Это вы просчитались, - пришлось вступить в разговор Лихачеву, потому что после такого ответа Опарин заскучал, помрачнел и задумался. - У нас на халяву можно разжиться только шанцевым инструментом.
- Чего это тебя так плохо снабжают? - спросил Афонин.
- Как других, так и меня.
Без запасов продовольствия младший сержант потерял в глазах Опарина большую половину своих достоинств. А значит, интересовал его уже "на большую половину" меньше. И тут закралось ему в душу подозрение... Слишком чистеньким было обмундирование у младшего сержанта Бабочкина. Даже у младшего сержанта, если он на передовой, не могут шаровары быть такими чистенькими.
- А ты, часом, не из штаба? - прищурился Опарин.
- Вроде того, - кивнул гость.
- Интересное кино... Наверно по письменной части и всякое там такое?..
Опарин сделал рукой в воздухе неопределенный жест, который давал довольно смутное представление о том, что он понимает под "всяким таким". Но младший сержант понял.
- По письменной. И всякое там такое, - не стесняясь, признался он.
До всех сразу и дошло, что наградила их судьба еще одним писарем. Счастье небольшое, и особой радости никто не испытывал.
Только Дрозд был доволен. Родственная душа появилась. Да еще с лычками младшего сержанта. Наверно, из штаба корпуса. В этом месте, да такого друга заполучить! О подобной удаче только мечтать можно. Теперь они вдвоем! Совсем другое дело. Он решил что станет во всем помогать своему новому товарищу. Оберегать его от дурацких розыгрышей Опарина.
А Опарин помрачнел. Нельзя сказать, что он раньше был расположен к писарям. Но то, что Дрозд не добавил у него любви к писарской братии, это точно. И два писаря, две чернильные души, две штабные крысы на один расчет, это, по мнению Опарина, ни в какие ворота уже не лезло. Поэтому Опарин всякие разговоры с младшим сержантом прекратил, отвернулся от него. Дал понять, что больше ничего объяснять не намерен. Дальнейшие переговоры охотно взял на себя Лихачев.
- С таким инструментом, как лопата, вы, товарищ младший сержант Бабочкин, обращаться умеете или так себе? - спросил он. - В смысле - земельку копать?
- Приходилось.
- Тогда, может, скинете гимнастерочку, - предложил Лихачев. - У нас тут, как раз, ощущается некоторый недостаток специалистов в этой отрасли производства. Вам все равно сержанта Ракитина ждать, вы и разомнетесь немного. И для организма приятно, и польза для общего дела: в смысле разгроме коварного врага.
- Можно и размяться, - легко согласился младший сержант, будто только и ждал такого предложения.
- Вот и хорошо. Лопатку мы вам сейчас подберем. Афонин, дай, что ли, сержантскую, чтобы по чину подходило.
- Обойдется без сержантской, - отказал Афонин. - Вон, у стены, запасная.
Писарей Афонин считал людьми пустячными и всерьез их, вообще, не принимал, даже если они в сержантских погонах. Потому что не мужское это дело - писать, а женское. И, вообще, считал, что не следует каждому, кто придет, даже если это будет майор, давать сержантскую лопату. Потому что для сержанта Ракитина лопата - инструмент. А майор если и возьмет в руки лопату, то будет от этого не работа, а баловство одно.
- Пойду, что ли, свеженькой водички принесу. - Афонин поднялся, подхватил стоявшее невдалеке ведро и пошел к речушке.
- Вы не обижайтесь, - попросил Лихачев младшего сержанта. - Покопайте рядовой лопатой. В этом тоже есть определенная прелесть. Станете ближе к массам.
Он взял запасную лопату, вспомнил, как рассуждал о лопате Афонин, подержал ее на вытянутой руке, полюбовался:
- Приятно посмотреть на настоящий инструмент.
- Да, - согласился младший сержант, не предполагая, куда его собирается втравить этот простодушный солдат с простодушными голубыми глазами.
Опарин же сразу сообразил, куда повел Лихачев, и уселся поудобнее, чтобы получить максимальное удовольствие. Дрозд тоже все понял, и приготовился выручать младшего сержанта. Но пока не знал, как это сделать.
- Красоту в ней видите? - с чувством, как художник, спросил Лихачев.
- Красоту не вижу, - признался младший сержант. - Но работать можно.
- Как это - не видите? - удивился Лихачев. - А благородная матовая желтизна черенка? А мягкие обводы и рациональная форма металлического полотна?
Младший сержант Бабочкин взял из рук Лихачева лопату и стал ее рассматривать, пытался обнаружить заявленные достоинства: благородную матовую желтизну черенка и мягкие обводы металлического полотна. Но не обнаружил. И подумал: а не подшучивает ли над ним этот долговязый, в промасленном обмундировании солдат? Он заглянул в глаза Лихачеву и утонул в их бесхитростной голубизне. Глаза свидетельствовали, что если есть на земле правда и простота, то они здесь, при Лихачеве и находятся.
Младший сержант Бабочкин устыдился своего подозрения. Он еще раз, теперь уже более внимательно, осмотрел лопату, но все равно ничего особенного не обнаружил. Перед ним была штатная саперная лопата, ничем не примечательная, ничем не отличающаяся от других, которые ему приходилось видеть раньше. Получалось, что не хватало у младшего сержанта Бабочкина фантазии, но именно сейчас афишировать свою серость перед новыми знакомыми ему не хотелось.
- Видите овеществленную народными умельцами красоту? - не отставал Лихачев.
- Вроде вижу, - соврал младший сержант.
- Видит, - кивнул Лихачев Опарину. - А ты говоришь - непривычному человеку сложно.
- Значит, острый глаз, - нашелся Опарин.
- Не глаз! Тут душа нужна! Прекрасное мало видеть. Его чувствовать надо! У человека, обладающего тонкой чувствительностью, при виде прекрасного, диафрагма издает особые колебания, - Лихачев вспомнил лекции искусствоведов, которые еще не такое выдавали. - Вы имели отношение к искусству! - нацелился он пальцем в младшего сержанта.
- Ну-у, - протянул тот и задумался. - В какой-то степени. В самодеятельности участвовал.
- Что я говорил! - торжествовал Лихачев.
- Ты покажи ему кирку, - предложил Опарин. - Ту самую, у которой конец обломан. Тогда и увидим.
Опарин не представлял себе, зачем надо показывать кирку. Но верил в находчивость Лихачева.
- И покажу! - с вызовом заявил Лихачев.
Он отошел к площадке, где лежал шанцевый инструмент, выбрал там нужную кирку и тотчас вернулся. Пытался пристроить эту злополучную кирку у стены траншеи, потом на бруствере, затем за бруствером на траве, но сам браковал все эти места и, наконец, расположил ее возле колеса орудия.
- Вот! - он жестом экскурсовода указал на кирку-инвалида.
- Не увидит, - усомнился Опарин.
- Увидит! Он в самодеятельности участвовал, значит, имеет отношение к искусству.
- Не увидит! - заявил неожиданно для себя Дрозд. И пришел в ужас. Получалось, что, вместо того чтобы выручать своего брата писаря, он помогает его разыгрывать.