Выхожу из комнаты, не дав отцу возможности ответить, и поспешно обуваюсь в коридоре. В квартире тихо, будто в склепе. Будто действительно кто-то умер. Я. На кухне никого нет, значит, мама с Ванькой по своим комнатам. Не хочу сейчас ни с кем говорить. Злость. Обида. И болезненное одиночество. Почти осязаемое. Всего в одно утро я вновь лишился человека, которого люблю, а теперь еще и семьи. Не слишком ли много потерь за раз? Тебе я не нужен так, как мне хотелось бы, своей семье я не нужен тем, кто я есть с тобой. Хоть и по разным причинам, но никто из вас не хочет, чтобы я был рядом. Я. Остался. Один.

— Саш… — осторожно и тихо. Поднимаюсь, обув кроссовки. Катя держит на руках Диану. — Прости меня. Это я виновата. Я предложила познакомить вас с Мариной поближе. Я не знала, что все так получится…

— Кать, ты здесь не причем, и ты уж точно не виновата, что я отдаю предпочтение не шатенкам, а шатенам, — немного резко. Но вдруг ловлю ее виноватый взгляд и понимаю, что она действительно сожалеет. Не о том, что я оказался геем и спровоцировал скандал, а о том, что поставила меня в эту ситуацию. И уже мягче добавляю: — Извинись за меня перед Мариной.

Она кивает. Целую Дианку в лоб и когда отстраняюсь, замечаю в дверях комнаты Ваньку с убийственным взглядом.

— Не трогай ее.

— Ваня! — пытается его осадить Катя.

— Не переживай, это не заразно, — цежу, стиснув челюсть. Горечь уже прожгла все внутри и неприятно начинает резать глаза.

— Саш… — что-то еще пытается сказать Катя, но я хватаю ключи от машины с тумбочки в коридоре и с силой хлопаю входной дверью.

Быстро сбегаю по ступенькам на улицу и сажусь за руль. Главное, добраться домой, а тогда можно будет предаться этому поглощающему одиночеству и отчаянию. Я не сделал ничего плохого. Я остался тем, кем был все это время. Но не для них. И если они не могут этого принять, то это не моя проблема. Только эта мысль мне совсем не помогает почувствовать себя лучше.

Пытаясь внимательно следить за дорогой и не завершить этот «радостно-счастливый» день в морге, еду к себе. Хотя после всего, возможно, никто бы и не расстроился. Я все равно для них умер уже, так какая разница? Но у моей судьбы-извращенки свои планы на меня. Добираюсь домой без происшествий. Захожу в квартиру, первым делом направляясь в ванную и открывая воду. Это почему-то единственное, что приходит мне в голову. Стягиваю с себя одежду, бросая на пол. Жужжание мобильного телефона. Беглый взгляд. Вик. Нет, не хочу никого видеть и ни с кем разговаривать. Даже с ним. Тем более с ним. Чувствую, что могу сделать его громоотводом для всех тех клокочущих эмоций внутри меня. Но даже я не до такой степени сволочь. Телефон оказывается на раковине и покорно замолкает, смирившись с моим молчанием.

Забираюсь в ванную, заполненную до краев водой. Всплеск и ее часть переливается за бортик. Мне уже все равно. Закрываю глаза и просто съезжаю, погружаясь под воду и задерживая дыхание. Под толщей воды почти не слышны звуки. Не виден мир. Можно спрятаться. Не знаю, сколько так лежу, но внутри все начинает жечь от нехватки воздуха. А вынырнуть на поверхность за новым глотком даже не приходит в голову. Не хочется. Я решил утопиться в собственной ванне? Никакого гламура. Ни перерезанных вен, ни петли на люстре, ни, на худой конец, фена в этой же ванной.

Когда терпеть становится уже невыносимо, и я все-таки решаю, что умирать сегодня не лучшее мое решение, впрочем, такое же, каким было и признаться семье, выныриваю на поверхность с жадным шумным вдохом, расплескивая еще одну порцию воды на кафельный пол. Кислород обжигает легкие. Пытаюсь отдышаться, садясь в воде и обхватывая себя за колени. По лицу еще стекают капли воды, и я пытаюсь не обращать внимания на то, что некоторые из них почему-то с отчетливым солоноватым привкусом. Сижу так, пока вода полностью не остывает и если бы меня спросили в этот момент, о чем думаю, я бы не ответил. Я не думаю. У меня практически ни одной мысли в голове. Только накладывающиеся друг на друга воспоминания и ощущения.

Телефон вновь дает знать о своем присутствии и, решив его вообще отключить, наконец, выбираюсь из остывшей ванны. Вытираю руки и перед тем, как нажать на кнопку, бросаю взгляд на имя. Сеня. Несколько секунд колеблюсь и, даже не отдавая себе отчета, почему-то отвечаю на звонок.

— Привет, извращенцам. Как дела? — как всегда радостно и поддразнивая.

— Привет, — сам не узнаю свой голос.

— Санек? — вопросительно.

— Да, Сень.

— Что-то случилось или я не вовремя? — уже серьезней.

И то, и другое.

— Я сказал своим… — просто и исчерпывающе. Думаю, по моей интонации не сложно уловить, о чем именно я сказал, и какая реакция у них была.

Две секунды тишины на том конце.

— И… Винсенте опять вернулся… — решив углубить шок своего друга еще больше, добавляю, глядя на свое отражение в запотевшем зеркале ванной. Знаю, что он поймет, о ком я говорю. В моей жизни был только один человек с этим именем. — И дела у меня — полная задница, Сень. Впору пойти и утопиться где-нибудь.

Что я в принципе и пытался сделать двадцать минут назад.

— Я буду у тебя через два часа, — констатация факта и короткие гудки.

Отключаю телефон полностью и кладу его обратно на раковину. Он единственный знает все. Он сможет выслушать и понять. Так было всегда. Вытираюсь махровым полотенцем и натягиваю светлые джинсы и белую хлопковую майку. Ложусь на диван, незаметно притягивая ноги к груди, и прикрываю глаза. Я почти не спал сегодня. Измотанный организм выбирает свой способ защиты от переизбытка эмоций. Проваливаюсь в беспокойный, но глубокий сон.

Из его кромешных и таких притягательно-обтекающих волн меня вырывает громкий и настойчивый стук во входную дверь. Постепенно просыпаюсь, понимая, что стучат уже довольно давно. Поднимаюсь и сонно встряхиваю головой. Босиком иду открывать. На пороге Арсений.

— Твою мать! — обвиняюще смотрит на меня. — Бля, я уже пятнадцать минут стучу. Чуть не поседел тут.

— Извини, я уснул просто, — пропускаю его в квартиру, протирая заспанные глаза и замечая в руках увесистый пакет. — Что там? — указываю кивком головы на его ношу, захлопывая за спиной входную дверь.

— Аптечка и спасательный круг, — хмыкает. Проходит на кухню и достает две внушительные бутылки коньяка, лимоны, апельсины и «Трюфельный» торт со дна пакета.

Непроизвольно улыбаюсь, качая головой.

— Больше похоже на анестезию. Как раз то, что мне нужно. Спасибо.

— Не за что, — все еще напряженно. — Если бы ты не открыл, я бы вызывал слесаря из ЖЭКа. У тебя такой голос был по телефону, как у суицидника.

— Ты знаешь, какой у суицидников бывает голос?

— Уже да. Тащи стопки, — окидывает меня взглядом. — Или лучше стаканы. А потом расскажешь о том, как «безумству храбрых поем мы песню…»

Вздыхаю и достаю два широких невысоких стакана, пока Арсений моет под краном цитрусы и нарезает их кружочками. Открываю торт и делю его на четыре части. Достаю две столовые ложки, и Сеня хмыкает. Для него, в отличие от своей семьи, я никогда не менялся и вряд ли изменюсь. Да, единственное с чем мне в жизни повезло на все сто процентов, так это с другом.

Идем в комнату и расставляем нашу «аптечку» на журнальный столик. Сеня тут же усаживается на пол, и я следую его примеру. Пока не выпиваем по третьей, он ни о чем не спрашивает, давая мне возможность дойти до нужного состояния. А я не знаю с чего начать и чуть напряженно молчу. Не из-за Арсения, я рад, что он здесь, а из-за того, что боюсь опять ощутить разрушающие и болезненные обиду, одиночество и злость, которые пока слегка притупились небольшой порцией алкоголя и его присутствием.

— И откуда ты узнал? — наконец, произносит он. Я непонимающе вскидываю на него взгляд. — О том, что он вернулся.

— Угадай, почему я вчера попросил высадить меня у гостиницы.

— Можешь не продолжать, — качает он головой, — я уже догадываюсь, чем закончилась эта высадка и теперь понятно, почему ты забыл свой пакет с полотенцем у меня в машине. Только не говори мне, что ты до сих пор…