Знакомое лицо заставило ее замереть. Сначала она его не узнала, потому что он был неплохо одет, но глаза его вспыхивали отраженным светом. Тил…

Конечно. Художника должны были пригласить. Нимбус наблюдала за ним. В другом зале Стуул жал Тилу руку, а затем представлял его своим гостям. Даже с такого расстояния Нимбус могла видеть, что Тил не улыбается. Он выглядел опустошенным. Она хорошо его знала. Она удивлялась, почему он вообще пришел. Из чувства долга перед своим искусством? Из мазохизма? Или чтобы увидеться с ней?..

Она надеялась, что он поймет то решение, которое она приняла.

— Дамы и господа, — провозгласил Дерик Стуул, воздев руки на манер дурного конферансье. — Представляю вам «Станции пересадки, или Каждый человек — мученик»!

Аплодисменты… И представление началось. Нимбус была зародышем. Родилась в потоке крови. Была очищена, чтобы выйти в мир. Гости подтягивались все ближе, восторженные, зачарованные. Она представила, как в брюках смокингов зарождаются эрекции. Зрелищем был захвачен даже надменный робот. Она не смотрела на них. Больше всего она не хотела видеть Тила. Наблюдая за ней в этот раз, он не станет ею гордиться.

И вот дитя, изображаемое Нимбус, вторглось в мир, чтобы отдаться краскам и ветру. Публика придвигалась ближе, чтобы заполнить рукавицы. Стуул позаботился о том, чтобы первыми в очереди оказались увенчанные тюрбанами калийцы, вероятно, сановники.

Буря красок началась, и верхняя часть отсека отлетела в сторону, подобно крышке табакерки с чертиком. Шланги извивались, словно разъяренные змеи, и орошали многоцветьем красок весь зал, всю личную галерею Стуула.

— Нет! — завопил он. — Нет!

Смокинги были забрызганы. Дорогие прически промокли. Один из калийцев выплевывал краску изо рта, смаргивал ее с глаз, тюрбан его был перекошен. Голограмма Мэрилин Монро продолжала улыбаться, а юбка ее вздыматься, когда потоки краски проходили прямо через ее призрачную форму. Струи желтого сметали с пьедесталов скульптуры. Струи красного бились о масляные полотна в позолоченных рамах. Белые стены и потолок превратились в одну большую уродливую картину Джексона Поллока за какие-то секунды.

— Тил! — орал Стуул. — Выруби ее, черт возьми, выруби ее!

Тил подбежал к пульту управления. Он тоже вымок насквозь. Он снял панель и пробормотал:

— Господи… Вы же тут все поменяли!

— Проклятье! — Стуул отпихнул его в сторону и дернул за шланги. Один из них оторвался, и струя красной утробной воды ударила ему в обе ноздри.

Тил рассмеялся. Он начал искать взглядом Нимбус и увидел ее выбирающейся из работы. Она была нагой и мокрой. Ухмыляясь, она подошла к нему.

— Я засужу тебя за нанесенный ущерб, Тил! — бесился Стуул.

— Ты же в ней ковырялся, — сказала ему Нимбус. — Ты не сможешь возложить ответственность на него. Когда она принадлежала ему, все работало нормально.

Стуул начал хвататься за вентили, щелкать переключателями. Машина начала исторгать пыль, которая тут же стала липнуть к краске.

— Я получу свои деньги обратно! — проревел он.

— Забирай их! — перекрикивала Нимбус хаос и вопли. — Но нас тебе засудить не удастся — это все твоя вина. Тебе следовало послушать своего арт-брокера. И кстати, я увольняюсь.

Нимбус взяла Тила за руку и через столпотворение вывела его в заднюю прихожую, где краска стекала с них на старинный ковер.

— Прости, — прошептала Нимбус.

— Все в порядке.

— Будет лучше, если мы и правда отдадим ему его деньги.

— Я знаю.

— Нам снова понадобятся деньги.

— Мы что-нибудь придумаем. Может, я смогу поработать официантом. Какое-то время.

В холл выходила ванная комната, и он завел ее туда. Они вместе встали под душ, чтобы смыть большую часть краски, — Тил в одежде, а Нимбус нагой. Через несколько мгновений они пойдут собирать ее вещи… Но сейчас они целовались в ярком белом свете под очищающим потоком воды, словно две возрожденные души.

Лицо

— Счастливого Рождества! — воскликнул пятилетний Йен Деклан. На дворе стоял конец лета.

— Скорее уж веселого Хэллоуина, — бросил молодой человек своему другу, когда они миновали Декланов, направляясь в другую сторону по коридору торгового центра.

— Что он сказал? — спросила Ребекка у своего мужа.

— Ничего, — тихо ответил Деклан, но оглянулся через плечо. В то же время оглянулся с ухмылкой и юноша. Он был высок, носил черные волосы до плеч, разделенные пробором, а черты лица были так привлекательны, что его даже можно было назвать красавцем. Полные губы широко разошлись, демонстрируя яркие зубы на загорелом лице. Деклану хотелось верить, что выражение его лица заставило юнца быстро развернуться обратно.

Йен рассеяно катил между родителями в своей тележке, которая была скорее роботом, чем креслом-коляской, и превращало его в подобие полумеханического кентавра. Из баков под его сиденьем змеились трубки, которые входили в катетеры, вживленные в его плоть. По всему телу все еще виднелись пластиковые кольца предыдущих подключений, теперь не используемые. Его подсоединяли к различным видам систем жизнеобеспечения с самого рождения, однако тележка для передвижения понадобилась лишь недавно. Его ноги были так истощены и атрофированы, что даже Деклану было сложно поверить в то, что когда-то это дитя носилось по их квартире, играя с ним в догонялки.

Деклан задумчиво огляделся вокруг, высматривая в витринах то, что могло побудить Йена на это восклицание, но в конце концов решил, что все дело в привязанности его сына к диску с рождественскими песнями, который он ни с того ни с сего начал слушать несколько недель назад. Прошлой зимой эти песни его не очень интересовали. В последнее же время ему было нужно прослушать диск хотя бы один раз за день, а иногда и несколько раз. Йен использовал лишь несколько простых предложений, накрепко забитых в него специальной дошкольной программой, чтобы он смог механически выдавать их в случае необходимости, однако эти песни он мог петь почти слово в слово. Деклан и сам любил их в детстве, а потому частенько пел их вместе с сыном. Голос Йена казался ему прелестным, ангельским.

Туннели торгового центра, по которым они бродили, были подземными остатками старой канализационной системы, поврежденной грандиозным землетрясением, которое завалило и большую часть старого метрополитена Панктауна. Для сохранения интерьера из туннелей и труб не стали убирать вентили, распределительные щиты и трубы поменьше, которые змеились над головами или вдоль округлых стен между магазинами. И стены, и трубы, и блестящий плиточный пол были выкрашены в призрачно-зеленый цвет, напоминающий ярь-медянку. Йену нравилось это место, хотя в прошлом он впадал в гнев, если ему не позволяли заходить в каждый магазин игрушек и покупать все, что ему приглянулось. Теперь у него с этим было получше, хотя у Деклана входило в привычку каждый раз покупать ему какое-нибудь угощение или что-нибудь в этом роде.

Как только они подошли к одному из нескольких детских магазинов центра, Йен начал указывать пальцем и издавать настойчивый хрюкающий звук. Деклан увидел, как на них покосилась проходящая мимо пара. Несомненно, они видели в Панктауне и более шокирующих мутантов, чем Йен, однако те обычно являлись продуктами нищеты и невежества, а вовсе не отпрысками хорошо одетой и, очевидно, неплохо устроившейся в жизни пары вроде Декланов. Даже через пять лет Деклан все равно испытывал извиняющийся порыв объяснить другой паре, почему так должно быть. Почему этому созданию позволили жить. Объяснить, что делать аборт было против их религиозных убеждений, хотя после рождения Йена они и начали предохраняться. Хотя после рождения Йена они и стали посещать свою церковь намного реже.

Йен протянул свои тонкие, словно сделанные из стекла ручки к ярким разноцветным огням магазина. Тележка помогала поддерживать его голову, становившуюся все тяжелее и напоминавшую облако из молочно-белой плоти. Несмотря на ее огромный размер (она была даже больше головы Деклана), дитя казалось больше состоящим из духа, нежели из материи. Такой эффект, несомненно, создавала его кожа, через которую просвечивали сетки ярко-голубых вен. Отец считал, что дело также было в чистоте его улыбки, которую Деклан находил прекрасной, как бы ни были трагичны его несчастные глаза.