Мейкпис Уотермастер задает вопросы. Остальные либо переели, либо недоели и потому молчат.

— И вы, значит, купили его? — говорит Мейкпис.

— Да, сэр.

— Но вы же несовершеннолетние, во всяком случае половина из вас.

— Мы воспользовались посредником, сэр. Это превосходный адвокат из нашего округа, который по скромности желает остаться анонимным.

Ответ Рика вызывает редкую улыбку на неправдоподобно тонких губах сэра Мейкписа Уотермастера.

— Вот уж никогда не встречал адвоката, которому хотелось бы остаться анонимным, — говорит он.

Перси Лофт, насупясь, уставился рассеянным взором в стену.

— И где же он сейчас? — продолжает сэр Мейкпис.

— Что именно, сэр?

— Автобус, мальчик.

— Его красят, — говорит Рик. — Он будет зеленый, с золотыми буквами.

— И с чьего же разрешения вы приступили к осуществлению этого проекта? — спрашивает Уотермастер.

— Мы попросили мисс Дороти перерезать ленточку, сэр Мейкпис. И уже составили пригласительные билеты.

— Да кто вам разрешил? Мистер Филпотт? Или дьякон? Или Комиссия? Или я? Истратить девятьсот восемь фунтов из Фонда, из этих крох, предназначенных для вдов, на покупку автобуса!

— Мы хотели удивить всех, сэр Мейкпис. Мы хотели преуспеть. А если распустить заранее слух, чтоб пошли разговоры по городу, тогда из новости весь воздух выпустишь. А так о «Компании общественного вспомоществования» узнает ничего не подозревающий мир.

Теперь Мейкпис, по словам Сида, начинает играть в кошки-мышки.

— А где книги?

— Книги, сэр? Я знаю только одну книгу…

— Твои записи, мальчик. Цифры. Ты же сам вел всю бухгалтерию, как мы слышали.

— Дайте мне неделю, сэр Мейкпис, и я вам отчитаюсь в каждом пенни.

— Это не называется вести бухгалтерию. Это называется сочинять. Неужели ты ничему не научился у твоего отца, мальчик?

— Прямоте, сэр. Смирению перед Иисусом.

— Сколько же ты истратил?

— Не истратил, сэр. Вложил.

— Сколько?

— Полторы тысячи. Если округлить.

— А где сейчас автобус?

— Я же сказал, сэр. Его красят.

— Где?

— В Бринкли у «Бэлхема». Это фирма, которая строит автобусы. Величайшие либералы в нашем графстве. Истинные христиане — все до одного.

— Я знаю «Компанию Бэлхема». Ти-Пи десять лет продавал им лесоматериалы.

— Они выставляют честный счет.

— Ты, говоришь, намереваешься заняться обслуживанием публики?

— Три дня в неделю, сэр.

— И будешь пользоваться остановками общественного транспорта?

— Безусловно.

— А тебе известно, как отнесется к такому предприятию «Доулиш энд Тамберкомб трэнспорт корпорейшн» в Девоне?

— Притом, что это удовлетворяет нужды публики — они не смогут воспрепятствовать этому, сэр Мейкпис. За нас сам Господь Бог. Как только они увидят, какой возникнет подъем, почувствуют пульс, они отступят, дадут нам возможность выплыть. Они не могут остановить прогресс, сэр Мейкпис, и не могут остановить поступательное продвижение христиан.

— Значит, не могут, — говорит сэр Мейкпис и пишет какие-то цифры на лежащей перед ним бумажке. — Отсутствует также арендная плата в количестве восьмисот пятидесяти фунтов, — замечает он, не переставая писать.

— Мы и деньги за аренду тоже вложили в дело, сэр.

— Это же больше полутора тысяч.

— Считайте две тысячи. Накругло. Я думал, вы хотите знать только про деньги Фонда.

— А пожертвования — как с этим обстоит дело?

— Кое-что и оттуда тоже.

— Если сосчитать деньги из всех источников, какой получится капитал?

— Включая индивидуальных вкладчиков, сэр Мейкпис…

Уотермастер разом выпрямился.

— Так у нас, значит, есть еще и индивидуальные вкладчики? Ну и ну, мой мальчик, что-то ты перехватил. Кто же это?

— Частные клиенты.

— Чьи?

У Перси Лофта такой вид, будто он сейчас заснет от скуки. Веки у него опущены, а козлиная бородка уткнулась в грудь.

— Сэр Мейкпис, я не волен это раскрывать. Если «Компания общественного вспомоществования» обещает держать что-то в тайне, она выполняет свое обещание. Наш лозунг — прямота и честность.

— Компания зарегистрирована?

— Нет, сэр.

— Почему нет?

— Из соображений защиты. Надо держать все шито-крыто. Как я и говорил.

Мейкпис снова начинает что-то писать. Все ждут дальнейших вопросов. Но ничего не происходит. Мейкпису явно не по себе, и в то же время он всем своим видом дает понять, что точка поставлена, и Рик чувствует это прежде остальных.

— Все равно как на приеме у старика доктора, Пострел, — рассказывал мне потом Сид. — Он-то уже понял, отчего ты загибаешься, только ему надо сначала выписать тебе лекарство, а уж потом он сообщит тебе добрую весть.

Снова говорит Рик. Хотя никто его об этом не просил. И голос у него такой, какой бывает, когда он загнан в угол. Сид услышал тогда, я же потом слышал лишь дважды. Приятным это звучание никак не назовешь.

— Я, собственно, мог бы принести вам всю отчетность сегодня вечером, сэр Мейкпис. Понимаете, счета в сейфе. Мне надо вынуть их оттуда.

— Отдай их полиции, — говорит Мейкпис, продолжая писать. — Мы здесь не детективы, мы — церковники.

— Мисс Дороти, возможно, думает иначе, может ведь она иначе думать, сэр Мейкпис?

— Мисс Дороти не имеет к этому никакого отношения.

— А вы ее спросите.

Тут Мейкпис перестает писать и немного резко поднимает голову, говорит Сид, и они смотрят друг на друга — маленькие, как у ребенка, глазки Мейкписа глядят неуверенно. А у Рика в глазах вдруг появляется блеск стального острия, обнаженного в темноте. Сид так далеко не заходит в описании этого взгляда, потому что Сид не хочет касаться темных сторон того, кто был героем его жизни. А я зайду. Это взгляд ребенка сквозь прорези маски. Он отрицает все, что отстаивал мгновение назад. Это взгляд язычника. Взгляд аморальный. Ему жаль, что вы приняли такое решение и что вы смертны. Но выбора у него нет.

— Ты что же, хочешь сказать, что мисс Дороти внесла какой-то вклад в этот проект? — говорит Мейкпис.

— Можно ведь внести нечто большее, чем деньги, сэр Мейкпис, — говорит Рик словно бы издалека, а на самом деле стоя совсем близко.

Дело в том, говорит тут Сид довольно поспешно, что Мейкпису не следовало вынуждать Рика использовать этот аргумент. Мейкпис — человек слабый, а держаться старался жестко, — хуже таких людей просто не бывает, говорит Сид. Будь Мейкпис разумнее, будь он человеком, способным поверить, как остальные, и относись он чуть лучше к бедному сыну Ти-Пи, вместо того чтобы не верить в него и заодно подрывать веру всех остальных, он мог бы все уладить по-дружески, и все могли бы радостно разойтись по домам, веря в Рика и в его автобус, а ему это было очень нужно. Вышло же так, что Мейкпис оказался последним препятствием к достижению цели и у Рика не оставалось иного пути, как уничтожить его. Так Рикки и поступил, верно ведь? Вынужден был, Пострел, это же понятно.

Я напрягаюсь и допускаю натяжки, Том. Мобилизуя все мускулы своего воображения, я пытаюсь как можно глубже проникнуть в бездонную тень моей предыстории. Я откладываю в сторону перо и смотрю на уродливую башню церкви через площадь, и я слышу — так же отчетливо, как телевизор, стоящий у мисс Даббер внизу, — плохо сочетающиеся голоса Рика и сэра Мейкписа Уотермастера, сцепившихся друг с другом. Я вижу темную гостиную в «Полянах», куда меня так редко пускали, и представляю себе двух мужчин, сидящих в тот вечер вдвоем, а в нашей сумрачной верхней комнате — бедняжку Дороти, которая, трясясь всем телом, читает такие же вышитые, как на лестничной площадке у мисс Даббер, пошлости, стремясь найти утешение в Господних цветах, в Господней любви, в Господнем промысле. Я могу пересказать тебе — может быть, ошибусь на фразу-другую, — какой между Риком и Мейкписом происходит обмен мнениями в продолжение незаконченного утреннего разговора.

К Рику вернулся разум, ибо стальное острие больше не обнажается надолго, да к тому же он уже достиг цели, что куда важнее для него, чем любые гуманные деяния, хотя сам он этого еще и не знает. Он добился того, что Мейкпис составил себе о нем два совершенно противоположных мнения, а возможно, и больше. Рик показал ему свое официальное и неофициальное лицо. Рик научил Мейкписа уважать его во всякой сложности его натуры и считаться с его тайным миром не меньше, чем с миром, открытым для всех. Все было так, словно в тиши той комнаты каждый из игроков раскрыл все карты, какие были у него на руках, — фальшивые и подлинные, неважно, — и Мейкпис остался без единой фишки. Но оба уже мертвы, оба унесли свою тайну в могилу — сэр Мейкпис на тридцать лет раньше Рика. А единственный человек, который еще мог бы об этом знать, уже ничего не расскажет, ибо если она и существует, то лишь как тень, бродящая по ее собственной или по моей жизни, — тень женщины, давно убитой последствиями того рокового диалога, который провели в тот вечер двое мужчин.