Восьмой день ночую в своей будущей каюте. Вдали от Люсиль и детей. Так лучше. Завтра (вернее, уже сегодня) вряд ли будет время что-либо записать, послезавтра намечен старт, потому постараюсь коротко.

Стыдно признаться, но кое-кто из моих коллег повел себя не слишком достойно. Подозреваю, что они сами не очень-то понимали, что делают и каким низменным инстинктам дают волю, когда поддались на провокацию типа в штатском, — а в том, что это была именно его провокация, я не сомневаюсь, слишком топорно сработано. Как раз в духе.

Меня пытались поймать на слабо — так это, кажется, называлось у примитивных народов. Грязный прием. Но грязь не липнет к таким чистым душам, как Люсиль, и, смею надеяться, я сам.

Мне было предложено выбирать между быдлом и семьей — на том основании, что система жизнеобеспечения не резиновая, и лишних мощностей взять неоткуда. Каюсь, в своем стремлении воспринимать быдлован как обычных людей, просто выглядящих и говорящих немного иначе, я зашел слишком далеко и совершенно не подумал о том, что стандартные гибернационные коконы для них не годятся. И поэтому семьям офицеров предложено провести часть полета в криокамерах — пока не будут достроены и подключены дополнительные фильтры. Офицеры выразили согласие — при условии, что исключений не будет.

Люсиль от криокамеры отказалась, и я ее понимал — это ведь означало расставание с детьми, до двенадцати лет человека опасно подвергать гибернации, а до восьми — попросту невозможно. Разница физиологии, как и с мелкими, забавное совпадение…

Нам не дали поговорить, просто объяснили ситуацию и потребовали немедленного ответа. Тип в штатском ухмылялся, считая разыгранную карту беспроигрышной.

А я смотрел на Люсиль, маленькую и гордую Люсиль, как она осунулась за последние недели… Лицо бледное, глаза лихорадочно горят, губы плотно сжаты. Ты боишься, маленькая? Ты ведь тоже знаешь, как сильно я тебя люблю, но ты знаешь и цену наших надежд, и потому ты боишься… Не бойся, я никогда тебя не предам.

Я ободряюще улыбнулся и вынул световое перо.

— Вы правы, — сказал я, ставя подпись на контракте и протягивая его оторопевшему типу в штатском. — Исключения подрывают дисциплину.

После этого я обернулся к Люсиль, но увидел только затылок — она протискивалась к выходу.

Подумав, что она хотела поговорить со мною без свидетелей, я тоже постарался выйти сразу, как только смог. Быстро не получилось, сначала пришлось утрясать множество деталей. Когда же я выбрался в коридор, Люсиль там уже не было. На проходной сказали, что она покинула гостиницу. Коммуникатор не отвечал. Она всегда его выключала, обижаясь.

Это было больно и несправедливо, я ведь все сделал правильно. Мне нелегко дался выбор, я хотел поговорить об этом и взаимно утешиться, на что же тут обижаться? Тем более — сейчас, когда у меня нет времени играть в эти глупые женские игры. Столько дел еще надо утрясти, столько проблем решить…

Не могла же она всерьез подумать… Или могла?..

Женщины иногда ведут себя так странно…

Они улетят вторым «ковчегом», первые в приоритетном списке, я проследил. Ей должны были сообщить. Даже не попрощалась… несколько раз пытался дозвониться, не хотел завершать на такой вот нотке.

Обидно и горько быть без вины виноватым.

Конечно же, я не поехал за ней.

А она так и не включила коммуникатор.

2 октября 206 г.

Сегодня не произошло ничего особенного, если не считать планового старта с мыса Джоу корабля класса «ковчег», в чью научно-исследовательскую миссию верят разве что самые наивные. На борту куча народу, как в живом, так и в замороженном виде, и ваш покорный слуга, который по этому случаю употребил малую толику алкоголезаменительной электростимуляции.

21 октября 206 г.

Думал, взлетим — и будет больше времени для заметок.

Ага!

Щаз.

Такое впечатление, словно время вообще исчезло.

Вчера правительство наконец объявило народу о грядущей катастрофе. И заверило, что беспокоиться не о чем, время в запасе имеется, и космические корабли, в которых можно достойно существовать веками, будут построены в достаточном количестве. Мест хватит всем. На данный момент строится восемнадцать таких кораблей, первые два будут готовы уже в этом…

Дослушать речь не удалось — нас обстреляли. С лунной орбиты — мы как раз в досягаемости оказались.

Хотелось бы, конечно, узнать, кто из союзников протащил сюда ракеты «космос — космос», о существовании которых настолько активно твердили, что всерьез в оное никто не верил. И чем этому кому-то так не понравился наш «ковчег»?

Впрочем, спросить не у кого. Да и нечем — единственной жертвой обстрела оказалась антенна дальней связи. Починить нереально, там все оплавилось. Запасной не имеется — кто же мог подумать, что в эту огромную и очень прочную дуру влепят торпедой с близкого расстояния?

Так что новостей с Земли больше не будет.

Впрочем, нам и без этого хватает проблем.

Не успели отойти от обстрела, прозвучал новый сигнал тревоги — полетела система генерации воздуха третьего яруса. Пришлось влезать в защитный костюм и мчаться чинить. Что я там мог? Так, ключ подержать. Но соседи бы не поняли, останься я в стороне, многие и так смотрят косо. Хорошо еще, что следующая авария произошла на нашем ярусе. Хотя, конечно, «хорошо» — это не тот эпитет, которым хотелось бы описывать прорыв канализации.

Впрочем, это действительно хорошо — физические нагрузки выматывают тело, не оставляя ни сил, ни времени. Сплю не больше трех часов в сутки, зато никаких кошмаров и засыпаю мгновенно. Часто хожу на третий уровень — занимаюсь с теми, кто выражает желание.

Таких мало.

Последняя месть типа в штатском — среди двух сотен быдлован нашего ковчега нет ни одного, с кем бы я работал в Мемориале. Чужие лица, недоверчивые ухмылки, подозрительные взгляды исподлобья…

Пройдет много времени, прежде чем кто-то из них улыбнется мне открыто и радостно крикнет: «Првет, дядяденс!» Но я точно знаю, что рано или поздно такое время настанет. И это помогает мне жить.

Даже хорошо, что здесь только новенькие. Те, с кем я работал в Мемориале, уже многого достигли и способны двигаться дальше без меня. Новеньким же предстоит проделать долгий путь, и я приложу все возможные усилия, чтобы помочь.

А пока я показываю им, как лает собачка.

14 ноября

Сегодня нехороший день. Саныч сходит с ума, и это ужасно, он ведь мой друг, его каюта рядом, только вход за поворотом. Мы иногда перестукиваемся, когда лень или усталость мешает сделать несколько шагов. Я радовался такому обстоятельству, тем более что с другой стороны у меня соседи из офицеров, они до сих пор не простили мне своих временно замороженных жен, хотя тогда это и казалось верным решением.

Давно бы стоило понять, что нет ничего более постоянного, чем временное. Наладить дополнительные очереди жизнеобеспечения не удается — да что там! На это просто нет ни времени, ни сил — починить бы то, что ломается чуть ли не каждый день и чуть ли не на каждом шагу. Не удается и набрать скорость, мы еще даже пояса астероидов не преодолели, хотя, по всем расчетам, должны уже быть за пределами орбиты Юпитера.

А вот сегодня еще и Саныч…

Я не видел его несколько дней. А прошлой ночью какой-то шутник вылил банку красноватой гадости прямо перед моей дверью и размазал ее, словно шваброй, протянув бурый след вдоль всего коридора к лестнице. Я, конечно, ни на секунду не поверил, что это кровь, но все равно было неприятно. Тем более что у Саныча вот уже несколько дней заперта дверь, и на вопросительный стук в переборку ответом служит молчание.

Он ввалился ко мне сегодня, грязный и страшный. Выхлебал почти полную бутылку воды, а потом разразился самой длинной речью, которую я от него когда-либо слышал.

— Это твои сволочи виноваты! — кричал он. — Они грызут переборки! Как крысы! Им тесно, понимаешь?! Простора не хватает! Вот и ломают стенки… и плевать им, что в стенках проходят кабели! Они так привыкли — ломать что дали. Все равно ведь дадут новое, так почему бы не сломать? Просто так, потому что за это не убивают.