Ты оставил это, яко крест, на плеча моя! И крест сей безмерно тяжел, почти в надрыв сил человеческих! И кто понесет его впредь, отче Алексие?

Егда и меня призовет Господь в лоно свое? Измерил ли ты ношу сию, владыко?

Чуял ли ты, что ноша сия растет и будет расти, умножаясь в тяжести с каждым новым одолением на враги, с каждым новым приобретением власти? И что ношу сию уже не можно, нельзя уронить? Ибо тогда погибнет сама земля и язык русский уничтожится и расточится в пучине времен.

Да, отче! Да, Господи! Да, владыка сил, и ты, Матерь всего земного, и ты, Святая Троица, обнимающая и напояющая бытие! Да! У меня хватит сил нести сей крест до могилы моей. И не о том молю. Но дай, Господи, земле русичей и праведников в грядущих веках — да возмогут и впредь не уронить, погубивши народ, крестную ношу сию! Дай им терпения и мужества веры! Дай им надежды и воли! Дай им упорства, смирения и добра! Дай им не позабыть о ближних, братии своей во Христе! Да не погубят святую веру, в ней же единой жизнь и спасение россиян! Дай, Господи! Из затмения и падений, из гордыни и греха выведи и спаси! Тебе молю и пред тобою сиротствую днесь с отчаянием и верой!

Глава 15

То, что воевать с Мамаем будет предельно трудно, понимали все. Но ведь и не первый раз уже собиралась сила Московской земли! Тогда, впервые, полки от южного рубежа были повернуты против тверского князя. Но теперь уже все знали, против кого неизбывно идут, и хотя старый, все еще не преодоленный страх (шутка ли, вся Орда! Да полвека назад при таковой вести вся земля разбежалась бы враз!) и сочился, и тек ядовитым ручейком (многие заранее зарывали в землю хлеб, скрыни с добром, готовили схоронки в непроходных чащобах, куда можно бы было при первой вести о беде отогнать скотину), но, однако, выше страха на сей раз, стыдного, древнего, явилось новое — не уступить! Сколько раз уже били татар! И под Казанью, и на Волге, и на Воже, и в Рязанской земле! Неуж теперича отступим?! И опять деревни — дымом, баб и детей — в полон, как при прадедах? Неужли не устоим?! Это вот пришло, явилось на Руси. После многих и хитрых уверток Калиты, после мудрого правления Симеонова, после изворотливо-упорной деятельности Алексия — и даже литовские и тверские погромы уже не смогли, не сумели пригнуть нарастающую волю страны.

Собиралась Дума. Большая. И тут вот погодилось то, против чего многие поварчивали на Москве: принимал, и широко принимал, не обинуясь, князь Дмитрий послужильцев из разных земель. И нынче Москва побогатела, обросла оружным народом и мощью. Со своими дружинами, закаленными в боях с орденскими рыцарями и венгерскою непобедимою конницей, явился на Москву князь Дмитрий Боброк, а в самое недавнее время — Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. С царевичем Черкизом пришла на Русь испытанная в степных битвах татарская комонная рать, и ее готовился ныне вести в бой сын героя, Андрей Иванович Серкизов. Князья Фоминские, Всеволожи, иные многие, теряя княжеское, но приобретая московское боярское достоинство, пользовались милостью Дмитрия, его безобманным гостеприимством, его хлебосольным навычаем, все получали земли и волости (и того, и другого пока еще было много в лесной Владимирской стороне) и все усиливали собою растущую силу Москвы.

Собиралась Дума, и едва ли не впервые притихли днесь вековые споры старых и новых родов, Акинфичей с Вельяминовыми, Волуевых с Кобылиными.

Окольничий Тимофей Васильич, положивший обе руки на резное, рыбьего зуба, навершие дорогой трости, смотрел прямо, сурово и строго, не вприщур, как прежде. Прятал за всегдашнею улыбкою нежелание свое влезать в которы боярские. Племянника Ивана пото и не защитил от казни, сам так считал и каял про себя. Но тут и старая обида, и горечь отошли посторонь. Ему, окольничему, поручались распоряд и снабжение огромного войска — должность и дело паче прочих! Честь рода Вельяминовых тем была как бы и вновь спасена. Микула Васильич сидел рядом с дядьями (Юрий Васильич Грунка тоже был тут) и младшим братом Полиевктом, взглядывая грозно. Решением Думы ему вручалось, и безо спору на этот раз, началование коломенскою ратью, лучшею во всем Московском княжестве. И тем также снималась у него с души тяжкая и трудная обида судьбою казненного Ивана Вельяминова.

На почетном месте в Думе сидел нынче Иван Родионович Квашня. Ушли в седую тьму времени, к началу века, пролитая кровь Акинфа Великого и старинное нелюбие, окружавшее с тех пор в Думе княжеской покойного Родиона. Сын Клавдии Акинфичны стал рослым, широким молодцем.

Бело-румяное, в каштановой бороде, лицо боярина странным побытом совместило ту и другую породу — сухощаво-стройных карпатских Несторовичей и широкомясистых Акинфичей. За ним стоял кованый полк из внуков тех еще воинов, что привел когда-то на Москву ко князю Даниле старик Нестор. В дедовых и прадедних бронях, с оружием, добытым в многочисленных боях с Литвою и Ордой, готовились они ныне выступить на защиту своей новой родины, ставшей уже, за три-то поколения, почитай отчиною и дединою для каждого из них!

Волынские, Воронцовы, Азатые, Фоминские, Всеволожи, Белозерские князья занимали скамьи каждый по роду и месту в Думе государевой; Окатьевичи и Кочевины были тут же. На почетных местах — Бяконтовы, братья и племянники покойного митрополита, не показавшие себя в боях, но славные книгочеи, навычные к посольскому делу и делам правления; Акинфичи, всем родом, во главе с успешливым нынешним главою своим, боярином Федором Свиблом: дядья Федора — Владимир, Роман, Михаил Иванычи и братья Свибла — Иван Хромой, Александр, Остей, Иван Бутурля, Андрей Слизень, Михаил. Почти все — родоначальники великих родов, участники и творцы грядущей истории московской. А с ними — потомок Морхини, Григорий Пушка (давший начало Пушкиным), Владимир Холопище с сыном Григорием, прославившим себя в битве на Дону, и Давид Казарин.

Иван Мороз осанисто уселся на видное место, с братом Василием Тушею, с сынами Михайлой, Федором и Львом. Все трое выйдут на Куликово поле!

Люди, которые решали тут судьбы страны, не только посылали других на ратное поле, — сами шли в бой, и знали, и ведали, что не один из них падет в сече, и, зная это, ведая, торопили битву.

Зерновы: Иван Дмитрич Красный, Константин Шея и Дмитрий Дмитрич — три сына знаменитого костромского боярина — уселись рядом с Морозовыми. Иван привел сыновей: Федора Сабура, Данилу и Ивана Годуна, прародителя Годуновых. Славный, хоть и трагически проигравший двести лет спустя борьбу за престол, род костромских вотчинников, крепче многих других сохранявший в веках родовую спайку и взаимопомощь родовичей, что и помогло им в Смутные годы, наступившие после смерти безумного Иоанна Четвертого, досягнуть до вышней власти в стране.

Маститый Федор Кутуз с братьями Григорием Горбатым и Онаньей — предком победителя Наполеона — были тут же. (И им суждены и лавры, и раны смертные в многоразличных сражениях грядущих веков.) И Дмитрий Васильич Афинеев, дочери коего были выданы за виднейших бояр московских, великий и вотчинами, и значением своим на Москве, глава и опора старомосковского боярства; и Федор Беклемиш, и Кобылины, все пятеро сыновей покойного Андрея Кобылы: Семен Жеребец, Александр Елка, Вася Пантей, Гавша и Федор Кошка — бессменный посол московский в Орде, передавший посольское дело и сыну своему (единому из пятерых) Ивану, от коего в одиннадцатом колене явились Романовы, ставшие царями на Руси после того, как истребился род государей московских, обрушились Годуновы и не усидел на престоле Василий Шуйский.

Все эти люди, вся эта знать восстающей Москвы, при всех расхожденьях и спорах, была связана между собою узами родства и свойства, представляя как бы единую семью московских вотчинников. Микула Васильич Вельяминов и великий князь Дмитрий, женатые на родных сестрах, были свояками. Дочь Микулы, в свою очередь, выходит замуж за потомка смоленских княжат Ивана Дмитрича Всеволожа. Князь Петр Дмитрич Дмитровский, сын Дмитрия Донского, женится впоследствии на дочери Полиевкта Васильича Вельяминова. Федор Андреич Кошка выдает свою дочь за князя Федора Михалыча Микулинского. Иван ФедоровичСобака-Фоминскийбылсыномнесчастной княгини Евпраксии-смолянки, разведенной жены великого князя Семена Гордого. Брат Свибла, Иван Андреич Хромой, Александр Андреич Белеут, Семен Мелик и Иван Толбуга, двоюродный брат боярина Ивана Собаки, — все были женаты на родных сестрах, дочерях боярина Дмитрия Александровича Монастырева, героически погибшего в битве на Воже, но обеспечившего победу московской рати. У третьего сына Ивана Мороза, Дмитрия, одна дочь была замужем за Иваном Семенычем Меликовым, а другая за Юрием Степанычем Бяконтовым, митрополичьим боярином, племянником известного боярина Данилы Феофаныча.