Знаменитый мушкетер подал графу руку и, сострадательно взглянув на него, произнес:

— Граф, берите свой плащ и следуйте за мной.

— Меня требует король?

— Нет, Вы вместе со мной должны покинуть Париж.

Лозен рухнул на стул, так как ноги не держали его. Он был страшно поражен. Суд над ним был, очевидно, произнесен, его враги добились всего, чего хотели: раз его не будет в Париже, его слова уже не достигнут до ушей монарха.

— Господин д’Артаньян, куда Вы повезете меня? — спросил он.

— Вы это узнаете после.

Лозен больше не спрашивал; надев плащ и шляпу, он обернулся к мушкетеру и сказал:

— Пойдемте!

Он знал, что с этого момента его арест будет исключительно строгим, так как д’Артаньян лично исполнял только те приказы короля, которые касались важных арестов. Те, кого поручали личному надзору д’Артаньяна, обрекались на исчезновение, на забвение.

В комнате коменданта у Лозена взяли его кошелек с золотом; но его лицо прояснилось, когда он увидел своего слугу Бенуа.

— Вы можете проститься со своим слугой, — сказал д’Артаньян и отвернулся.

Лозен подошел к Бенуа и шепнул ему:

— Отыщи доктора Экзили, итальянца, и скажи ему, что он должен похлопотать обо мне. Если он поможет мне, то получит царское вознаграждение. — Затем, обернувшись к д’Артаньяну, он сказал: — Я готов.

Мушкетер взял его под руку, и они вышли.

На дворе Бастилии их ждала закрытая карета, запряженная четверкой почтовых лошадей. На козлах, рядом с кучером, сидел гвардеец; на запятках — еще двое солдат.

Лозен и д’Артаньян сели в карету, лошади дружно взяли с места, и скоро Бастилия осталась далеко позади.

Это было долгое, очень долгое путешествие. По ночам д’Артаньян оставался в комнате Лозена, если им случалось ночевать по дороге в гостиницах. Разговаривали они мало, д’Артаньян избегал больших городов.

Наконец они достигли веселой зеленой равнины; казалось, осень уступила здесь место весне. Луга и деревья зеленели, цветы благоухали, точно на дворе стоял май. На горизонте выступали снеговые горы; горные потоки весело шумели вдоль дороги.

Когда экипаж въехал в прелестную долину, д’Артаньян высунул голову из окна кареты и произнес:

— Вот мы и приехали!

Лозен также выглянул из окна. Перед ним, на горе, высился замок с массивной четырехугольной башней; внизу, за стенами замка, ютился маленький городок, окруженный прекрасным сосновым лесом, простиравшимся до горных ущелий.

— Это и есть цель нашего путешествия? — спросил Лозен.

— Да, граф, — ответил д’Артаньян, — это — Ваше будущее местопребывание: цитадель Пиньероль.

Де Лозен молча откинулся вглубь кареты.

Через полчаса карета остановилась на дворе цитадели. Навстречу путешественникам вышел высокий, мрачный человек в домашнем платье из черной саржи и шелковой шапочке на коротко остриженных волосах; на желтом, как воск, лице выделялись огромные усы.

— Вот Ваш новый узник, господин де Сэн-Марс, — сказал д’Артаньян, выходя из кареты.

— Вчера вечером курьер привез мне известие о его прибытии, — ответил Сэн-Марс. — Посланный выехал из Парижа днем раньше Вас.

Лозен в последний раз взглянул на д’Артаньяна и сказал:

— Прощайте, капитан!

Д’Артаньян пожал ему руку.

— Вам хорошо, — сказал граф, — Вы можете умереть с оружием в руках. Это — лучшая участь солдата; между тем придворные Людовика кончают свою жизнь в тюрьме.

Сэн-Марс, слышавший эти слова, не сморгнув, обратился к д’Артаньяну:

— Прошу Вас передать мне бумаги.

Мушкетер подал ему два письма.

Сэн-Марс бегло просмотрел их и произнес:

— Все так, как я и предполагал. Граф Лозен, Вы теперь подчинены мне. Следуйте за мной: Ваша тюрьма готова.

Он пошел вперед; за ним солдаты повели узника. Сэн-Марс сам отпер одну из дверей; глазам графа представилась маленькая комната, снабженная самыми необходимыми принадлежностями.

— Вот Ваше жилище, — сказал Сэн-Марс, — правила нашей крепости я сообщу Вам завтра. Входите!

Лозен с трудом перевел дух и оглянулся на коридор, по которому они пришли сюда. Солнечные лучи проникали через маленькие решетчатые окна.

— Навеки вечные! — сказал низвергнутый фаворит, переступая порог.

Потянулись ужасные, бесконечные дни заключения; явились терзания при воспоминании о днях улетевшего счастья, об утраченных богатствах; ярость при мысли о торжестве и насмешках врагов; ненависть к виновникам его несчастья. Все эти фурии терзали душу Лозена, пока он сидел в тюрьме крепости Пиньероль.

Небольшая лужайка, по которой прохаживался граф в час, назначенный для прогулки; синее небо, расстилавшееся над цитаделью, бодрящий горный воздух, — вот все богатства, оставшиеся у Лозена, когда-то игравшего судьбами целых государств. Мир с его волнениями навсегда исчез для него. Скоро он перестал чувствовать ненависть и любовь; его маленькая камера стала для него дороже, чем были когда-то роскошные покои королевских дворцов.

Только во сне вспоминал он принцессу Монпансье и видел себя в герцогской короне. Тогда в нем снова просыпалась жажда почестей; но, когда ему оставалось только протянуть к ним руку, — он просыпался и видел только солнце, светившее в его тюрьму.

Сэн-Марс считал всякие сношения заключенного или свидания с кем бы то ни было форменным преступлением, а потому Лозен мог разговаривать только со своим тюремщиком. У него не было никакого утешения, даже никакой возможности высказаться. Он мог иметь общение только с библией да с житием Св. Франциска.

Однажды заключенный вышел на прогулку. Он смотрел на облака, тянувшиеся по небу над мрачной крепостью, в стенах которой царила могильная тишина. Он провел здесь уже три недели.

В это время из-за вала вышел человек; его простой костюм и красивое, благородное лицо, привлекли внимание графа. Хотя это лицо преждевременно состарилось от горя, несчастий и разбитых надежд, но Лозен все-таки узнал его. Оно принадлежало человеку, некогда ворочавшему миллионами, задававшему королям ослепительные пиры; человеку, который видел у своих ног прекраснейших и знатнейших женщин, шутя ставил на одну карту или на одну кость целые состояния, и проигрывал их со смехом. В конце концов, будучи объявлен преступником, он, голый и босой, был сослан в Пиньероль. Это был когда-то всевластный министр финансов Фукэ.

Лозен, еще юношей встречавший Фукэ в доме Граммона, смотрел на его падение с изумлением и ужасом. Расцвет славы графа как раз совпал с закатом звезды Фукэ. Теперь они оба находились в стенах Пиньероля.

Тюрьма всех равняет: счастье, удачи, годы, все исчезло.

— Я — Фукэ, — сказал бывший министр, — мне сказали, что Вы заключены в северной башне. Вы — граф де Лозен? Я хотел бы узнать какие-нибудь вести из внешнего мира.

— Но ведь сообщаться невозможно.

— Моя тюрьма примыкает к Вашей, больше мне нечего сказать Вам.

— Вы правы: я пробью дыру в камине.

Их разговор был прерван стражей и она поспешила увести бывшего министра. Лозен услышал гневный голос Сэн-Марса; потом и его увели в его камеру. Сэн-Марс строго запретил Фукэ общаться с кем бы то ни было, а так как граф разделил с ним его вину, то за это был лишен на три дня прогулки. Лозен воспользовался этим обстоятельством: удостоверившись посредством стука, что Фукэ слышит его, он в первую же ночь принялся за работу. Через шесть дней ему удалось пробить дыру. С этих пор соседи по заключению могли беседовать. Фукэ узнал, что его враги по-прежнему жили, по-прежнему блистали. Эти новости заставили его глубоко вздохнуть. В ночной тишине бывший министр рассказывал Лозену свою удивительно изменчивую жизнь.

Бывшие светила ветреного, элегантного света в тишине своих темниц сделались философами и смеялись над жалкой пустотой своих бывших сотоварищей. Лозен сделал страшные открытия относительно нетерпимости короля, особенно когда узнал, что своим заключением Фукэ обязан не присвоению миллионов, а оскорбленному тщеславию Людовика, разгневанного торжеством соперника.