— Вы почти угадали. Только почему фантазиями?! Я думал о том, что природа умеет создавать вещи прочные и незабываемо красивые. Как вот эти останцы. Только’очень медленно.

— Вот именно, очень медленно.

— Но зато и очень прочно.

— Ну, этого я пока ещё не знаю.

Мне показалось, что последнюю фразу мой собеседник произнёс е оттенком незлой насмешки…

Тревожные свистки со всех концов площадки прервали нашу беседу. Забегали люди с озабоченно–серьёзными лицами. Временами они кричали, как бы желая усилить тревогу:

— Горит! Гоо–ри–ит!

Почти сейчас же за их криками взрывались петарды, громкие и не страшные, как хлопушки. Но сколько эти люди ни пытались вызвать тревогу, никто почему‑то не боялся. Горняки спокойно продолжали работать: откатывали в какие‑то укромные места вагонетки, прибирали инструмент, складывали в широкие кольца гибкие шланги воздушных линий и укрывали их коробками вагонеток, й, только сделав нужное дело, волна за волной, скрывались в штольнях, растекаясь по бесчисленным ёмким штрекам.

А взрывники всё бегали и свистели, взрывая время от времени петарды и сея тревогу. А люди упорно ничего не боялись и спокойно растекались по высоким, вместительным, светлым штольням.

— Пойдёмте и мы, — сказал мне мой спутник. — Сейчас рвать будут.

Мы укрылись в длинной, километровой штольне, прорезавшей сопку насквозь. Вскоре взорвалась ещё одна петарда. И наконец, настоящий взрыв колебнул землю. Свет в штольне погас, но сейчас же опять загорелся. Мой спутник позвонил куда‑то по телефону, потом сказал:

— Ну что же, давайте выбираться. Все удалось на славу.

Мы вышли из штольни.

— Останцы! —воскликнул я, восхищённый и огорчённый одновременно. — Неужели?! В одно мгновение — усилия миллионов лет!

— Вот именно — в одно мгновение. Здесь будет головное сооружение бремсберга. Как видите, они оказались не особенно прочными.

Взрывом навыброс останцы были срезаны, как бритвой. От них не осталось даже обломков.

Обратно в посёлок мы спускались уже под вечер. Естественно, что разговор шёл об останцах.

— Конечно, — убеждал меня инженер, — в заповедных местах мы оставим на радость любознательным туристам десятки таких останцев. Пусть они украшают их своими памятными надписями. Но нельзя умиляться каждым камнем, особенно если он мешает людям извлекать скрытые под ним полезные вещи. Останцы у нас на каждом шагу, горы выветриваются. Гораздо важнее, что мы сохранили городку кусок великолепной тайги. Медвежий угол стал местом культурного отдыха!

Мы свернули в парк, в аллеях которого действительно оказалось полным–полно нарядно одетых людей. Парк был красив и величав. Загорелись лампы дневного света. Музыканты в оркестре настраивали инструменты. Девчата со своими кавалерами устремлялись к танцевальной площадке. В таёжном парке все было точно так же, как в любом из московских парков.

Но все оказалось именно не так. Не успел я высказать своих лестных сопоставлений с Москвой, как с центральной площадки послышались испуганные женские крики, в толпе началось какое‑то шумное движение, явный переполох.

— Что случилось?

— Пойдёмте посмотрим!

Мы быстро, чуть не бегом, приблизились к шумевшей толпе молодёжи.

— В чем дело?

— Как — в чем! В парке медведь!

— Медведь?

Наше недоумение разрешил сам виновник этого чрезвычайного происшествия.

Здоровенный, бурый, косолапый, он неторопливо выходил из затенённой аллеи, явно направляясь к толпе молодёжи.

Трудно сказать, кто был больше удивлён и испуган — медведь или люди. Во всяком случае, толпа стремительно расступилась, давая зверю дорогу.

А медведь, виновато озираясь, прошёл сквозь любопытствующую и встревоженную толпу, недоверчиво ступил на бетонированную танцевальную площадку и вдруг, смешно переваливаясь, побежал по ней. И бежал он так потешно, что люди начали смеяться и шумно аплодировать косматому гостю.

Шум одобрения зверь понял по–своему. Он прибавил ходу и скоро скрылся в зарослях кедрового стланика, который по склону сопки вплотную подходил к раковине для оркестра.

Молодёжь снова смешалась в праздничную, нарядную толпу, оживлённо обсуждая случившееся.

— А все‑таки в какой мы с вами глухомани работаем, — вздохнул мой спутник. — Это будет поудивительней ваших останцев. Медведь к нам на танцы жалует!

— Места глухие, но ведь и интересные.

— Не жалеете, что не побывали в Крыму и приехали отдыхать к нам?

Я засмеялся:

— Крым от меня никуда не уйдёт. Но таёжного медведя на танцплощадке я, конечно, никогда в жизни больше не увижу.

КОСТЯНАЯ СКАЗКА

Нет ничего удивительного в том, что необычайное привлекает к себе внимание и запоминается на всю жизнь. Да и в самом деле, разве может, например, когда‑нибудь изгладиться впечатление, произведённое на вас северным сиянием?!

Ну, а если необычайное скрыто в рядовом, встречающемся на каждом шагу? Вот, скажем, колымская лиственница, неказистое дерево, образующее в наших местах крупные таёжные массивы. Ничем особенным оно как будто не примечательно. А все‑таки это необыкновенное дерево! Сумело же оно захватить и освоить гигантские пространства, менее всего предназначенные для того, чтобы на них укоренялось и росло что‑нибудь живое.

Подумать только, чем эта бедная лиственница держится за нашу суровую землю! Ведь поверх вечной мерзлоты или трещиноватого камня здесь едва возникает тонкая плёнка почвы. Да и что это за почва?! Коричневатая землица, перемешанная с диким щебнем, или слой: неперегнивших мхов, легко затянувших студёное болото. Широко распластав (чуть ли не по самой поверхности) сильные корни, неприхотливое дерево тянет из этой почвы живительные соки, формирует могучий ствол, покрывается весной нежными зелёными иглами, растит семена в маленькой невзрачной шишке…

И все‑таки, как ни цепко хватается это дерево за землю, нестойко оно живёт на ней. Мне самому приходилось наблюдать на мшистой заболоченной почве целые рощи пляшущих лиственниц: ступаешь по сырому мху, а в такт твоим шагам покорно качаются деревья.

Был на нашей разведке большой клин лиственничной тайги, сплошь заваленный буреломом. Видно, такой сильный ветер налетел на этих таёжных великанов, что не смогли они противостоять его напору и падали, вырывая вместе с корнями тяжёлые глыбы земли.

Мне всегда было как‑то жалко и страшно смотреть на эти обнажённые корни с присохшими к ним бурыми комьями. Поверженные бурей, деревья словно грозили кому‑то могучими искорёженными членами, словно оберегали растопыренными узловатыми рогатками те ямы, около которых полегли навечно…

Бурелом захватил обширную террасу, намытую древним, давным-давно исчезнувшим потоком.

Я решил на всякий случай обследовать естественные шурфы, образованные поваленными деревьями. Ведь разведчику всюду золото мерещится…

Золота я не нашёл, но в одной из ям откопал бивень мамонта. Это был очень хорошо сохранившийся экземпляр. Он мог бы стать украшением любого музея. Бивень весил не менее четырёх пудов. Я в полной мере ощутил это, когда мы вдвоём с Поповым несли бивень на плечах, прикрепив к здоровенной жерди.

Несколько дней клык забавлял нас, а потом мы охладели к этой полуокаменевшей кости и оставили её в покое. Клык долго простоял праздно у толстой стены нашей таёжной избы, пока не нашлось ему неожиданное и очень интересное применение.

В тайге каждый гость дорог, и мы от души обрадовались появлению в нашем доме старого якута. Попов засуетился с чаем, но гость даже не присел к столу. Видно было, что старик чем‑то глубоко и серьёзно взволнован. По–русски он говорил плохо, но все‑таки говорил, и мы поняли, что у них в селении кто‑то «совсем шибко больной, вот-вот помирать будет».

Мы немедленно радировали о случившемся в управление, а я, прихватив с собой йод, стрептоцид и касторку, решил отправиться с гостем в его посёлок.