Мужчина неожиданно стал серьезным.

– Да, конечно, вы правы, недостатки есть. Как и везде, впрочем. Но вот скажите, Ада Эрнестовна, раз вы так преданны своей стране, то почему в свое время отказались работать в органах безопасности? Ведь в то время нам позарез нужны были специалисты вашего уровня.

Что ж, этот вопрос ей задавали не раз, и текст у Ады Эрнестовны уже почти что отлетал от зубов.

– В органах безопасности нужны главным образом криптографы – те, кто занимаются шифрами, а я – криптоаналитик, – приветливо пояснила она и, чтобы ее собеседнику‑неспециалисту было легче понять, привела пример: – Криптография занимается проблемами секретности, кодами, поиском ключей – то, что нужно военной разведке. Во время войны я рвалась работать шифровальщиком, но меня не взяли, как дочь врага народа. Теперь же я много лет занимаюсь криптоанализом – расшифровкой открытых текстов, оставленных древними цивилизациями. Это совсем другая область, другая специфика, и мне в моем возрасте уже трудно будет переквалифицироваться.

Выговорила все это одним разом и облегченно вздохнула – прозвучало достаточно дипломатично. Лицо ее собеседника приняло непроницаемое выражение, он кивнул:

– Да, понятно. Тогда еще один вопрос: можете ли вы, как специалист, оказать нам посильную помощь?

От неожиданности она слегка растерялась.

– Ну… не знаю. А… какого рода помощь?

– Вы ведь знакомы с работами Диффи?

– Разумеется. Диффи сформулировал общую концепцию шифра с ассиметричным ключом. Они с Хелманом и Меркли даже запатентовали свою идею – три года назад, в семьдесят шестом.

– Вот‑вот, именно – общую концепцию. Однако никакого конкретного шифра у них нет.

Ада Эрнестовна немного удивилась – неспециалист, а детали вопроса изучил тщательно, видно и тут не все глупые работают. Она снисходительно возразила:

– Есть более поздние работы – Ривест, Шамир и Адлеман в семьдесят седьмом опубликовали статью с описанием алгоритма RSA.

– Однако у нас есть информация, что секретные службы западных стран разработали другой, более надежный алгоритм. Вам знакомы имена Кокс и Уильямсон?

– Нет, – она отрицательно качнула головой, – таких я не знаю. Но вы ошибаетесь – RSA крайне надежен. Возможно, что секретные службы разработали какой‑то вариант RSA, но ничего принципиально нового тут быть не может.

– Тем не менее, нам хотелось бы получить хотя бы представление о работах Кокса и Уильямсона. Уильямсон будет на симпозиуме в Стокгольме, и вы его увидите – если, конечно, ваши планы не изменятся, и вы решите туда поехать.

Профессор Муромцева не сразу переварила его слова – сначала она озадаченно похлопала глазами, потом все же сообразила:

«Да ведь он мне предлагает… Значит, меня все же выпустят на симпозиум, если я соглашусь собрать информацию у этого…как его… Уильямсона».

Улыбаясь, мужчина ждал ее ответа. Ада Эрнестовна лихорадочно ворошила в памяти все, что ей было известно об искусстве дипломатии.

– А… почему вы именно мне хотите доверить эту… гм… миссию? – осторожно спросила она. – Я всю жизнь занималась чистой наукой, а ведь для того, чтобы… ну… выведывать информацию, наверное, есть профессионалы?

Он улыбнулся еще шире – просто и открыто, прямо пай‑мальчик.

– Конечно, есть, Ада Эрнестовна, не сомневайтесь. Однако дело в том, что здесь нужен именно узкий специалист вашей эрудиции и ученый с вашим именем. Ваша задача элементарна – просто следить за всем, что будет говорить Уильямсон, и составить свое мнение. Какими фразами и с кем он будет перекидываться, какие вопросы задавать Диф‑фи или Шамиру – все они приедут на симпозиум со своими докладами. Возможно, вы и сами получите возможность с ним пообщаться. Что скажете?

– Я… должна подумать.

– Конечно. Я дам вам свой телефон, сообщите нам о своем решении… скажем, в течение двух недель, я вас не буду торопить.

В три у Ады Эрнестовны начинался семинар, в пять – следующий. Она раздала студентам карточки с практическими заданиями и сидела за столом, пронзая острым взглядом тех, кто, кособочась, пытался украдкой заглянуть в учебник.

«Разговаривать с коллегой, следить за ним, чтобы выудить информацию. Предположим, я выуживала бы у Ганса. Бр‑р! Противно. Кактолько им пришло в голову мне это предложить? Неужели они могли подумать, что я… Нет, конечно, кто‑то должен этим заниматься ради безопасности страны, но только не я. Как бы только мне сформулировать им свой отказ подипломатичнее?»

Ее грозный голос заставил нерадивых студентов испуганно выпрямиться:

– Слышу непонятное шуршание под столом!

Чья‑то книга, соскользнув с колен, с шумом упала на пол. Студенты знали, что с профессором Муромцевой шутки плохи.

Лишь около семи вечера ей удалось вернуться к себе в кабинет и сесть за стол, на котором с утра так и остались лежать листки, испещренные символами и буквами. Бессонная ночь и напряжение дня давали о себе знать мучительным покалыванием в висках, Ада Эрнестовна с досадой думала:

«Ох, голова моя – опять разболелась, черт знает что! Придется идти домой – уже ничего не соображаю, и анальгин в аптечке кончился. Ничего, дома выпью анальгин, полежу, потом опять за работу. Хотя… дома тоже, кажется, нет анальгина, – она немедленно размякла от жалости к самой себе: – Очень плохо быть одной на старости лет – воды никто не подаст, за анальгином в аптеку не сбегает. Буду умирать, и «Скорую» некому будет вызвать. Хотя… Ганс говорит, что не надо думать о плохом, и тогда оно не придет. И еще он говорит, что старость – такая же нормальная вещь, как и молодость, но ей положено больше счастья, потому что меньше остается времени. Почему я стала так часто вспоминать Ганса и его слова? А «Скорая», если честно, мне ни к чему – от врачей никогда никакой помощи не дождешься, они только нервы умеют трепать. И хорошо, что некого послать в аптеку за анальгином – Ганс говорит, что анальгин разрушает печень. Опять Ганс! Но он прав – в молодости еще можно было травить себя лекарствами, а теперь уже пора лечиться естественными методами. Ганс показывал, как надо делать».

Сильно нажав двумя указательными пальцами на виски, она откинулась назад и расслабилась, представив себе, что парит в невесомости. Через пару минут подбиравшаяся изнутри головная боль начала постепенно уходить. Еще успела промелькнуть мыслишка, что хорошо было бы перед уходом домой вскипятить воды и выпить крепкого чаю, а потом веки ее сомкнулись, голова опустилась на грудь, и она уснула, слегка посвистывая носом – в последнее время на работе с ней это случалось довольно часто.

Ей привиделось, что они с Петей опять маленькие и играют в снежки с двоюродными братьями. Тетя Надя и отец стоят неподалеку, наблюдая за возящимися в снегу детьми, а потом к ним подходит коллега Эрнеста Александровича, профессор Бреднев, показывает газету, которую держит в руках, и все трое начинают что‑то оживленно обсуждать. Вовка, старший сын тети Нади, которому уже почти двенадцать, пользуясь тем, что взрослые заняты разговорами, запихивает восьмилетнему Пете за шиворот снег. Ада бежит к старшим, чтобы пожаловаться, и слышит, как Бреднев говорит:

«Картина болезни лично мне совершенно ясна, последний бюллетень не оставляет сомнений – syphilis tertiaria с деструктивным поражением нервной системы, и пресловутая отравленная пуля Фани Каплан тут совершенно не причем».

«Думаю, вы правы, – соглашается отец, – и осталось ему дней семь‑десять, не больше».

«Я только одного не пойму, – глубже засовывая руки в меховую муфточку, говорит тетя Надя, – Россия от всех этих перемен выиграет или проиграет? Кто займет его место?».

«Что можно сейчас знать, дорогая Надежда Александровна? – грустно усмехается Бреднев. – Главные претенденты на престол – Троцкий и Сталин. Один носится с маниакальной идеей мировой революции, у другого, как сплетничают в институте у Бехтерева, развивается паранойя вкупе с сухорукостью».